Жанры эпического рода
Наибольшая продуктивность типологического подхода обнаружилась в изучении повествовательных жанров, поэтому целесообразно начать с их рассмотрения. В выделении и классификации жанров наиболее результативным оказалось обращение к содержательным признакам, благодаря чему удалось определить специфику двух основных жанров мировой словесности – героического эпоса и романа.
Данный принцип по существу впервые был применен и обоснован Гегелем, который предложил в изучении жанров ориентироваться на тип ситуации и принцип взаимодействия героя и общества. По пути сопоставления древнего эпоса и романа шли фактически все последующие исследователи, включая современников Гегеля – Шеллинга, Белинского, а затем Веселовского и многих ученых XX в. В итоге было установлено, что исторически первым типом повествовательных жанров явился героический эпос, который сам по себе неоднороден, ибо включает произведения, сходные по типу ситуации, но разные "по возрасту" и типу персонажей.
Наиболее ранней формой героического эпоса можно считать некоторые варианты мифологического эпоса, в которых главным героем оказывается так называемый первопредок, культурный герой, выполняющий функции устроителя мира: он добывает огонь, изобретает ремесла, защищает род от демонических сил, борется с чудовищами, устанавливает обряды и обычаи.
Другой вариант героического эпоса, называемый архаическим, отличается тем, что герой сочетает в себе черты культурного героя-первопредка и храброго война, рыцаря, богатыря, воюющего за территорию и независимость этноса. К числу таких героев относят, например, Вяйнемяйнена, персонажа карело-финского эпоса "Калевала", или Манаса, героя одноименного киргизского эпоса.
К наиболее зрелым формам героического эпоса, называемого классическим, принадлежат "Илиада", "Песнь о Сиде", "Песнь о Роланде", сербские юнацкие песни, русские былины. Они рождались в разное время ("Илиада" датируется VIII в. до н. э., французские песни о деяниях – XI, а русские былины и героические повести – XI–XV вв. н. э.), получали разные наименования (эпопеи, былины, думы, песни о деяниях, саги, руны, олонхо), различались объемом, типом сюжетно-композиционной и стилистической организации, но содержали в себе общие типологические качества, дающее основание причислять их к жанру героического эпоса. В числе важнейших из этих качеств: 1) выделение одного или двух главных героев; 2) подчеркивание их силы, отваги и смелости; 3) акцентирование цели и смысла их действий, направленных на общее благо, будь то устроение мира или борьба с врагами. Иначе говоря, герой был носителем не индивидуально-личного мироощущения, отличающего его от других, а наилучшим выразителем общего духа, общезначимых ценностей, которые Гегель называл субстанциональными.
Объективные предпосылки для возникновения жанров героического типа Гегель связывал с "героическим состоянием мира", т. е. того периода, когда требуется защита коренных, судьбоносных интересов, например, сохранение целостности территории того или другого народа. Династическая борьба, по тонкому замечанию философа, не входит в сферу героических действий.
Изучением героического эпоса, как упоминалось, в 50– 60-е годы в XX в. занимались В.М. Жирмунский, Е.М. Мелетинский, В.Я. Пропп, Б.Н. Путилов, П.А. Гринцер. Обнародованные в 70-е годы суждения М.М. Бахтина по поводу древнего эпоса привлекли особое вимание, но по существу продемонстрировали тот же ход мысли, который давно утвердился в науке о жанрах. Эпопея рассматривается им как наиболее ранний тип повествования и характеризуется тремя конститутивными чертами: "1) предметом эпопеи служит национальное эпическое прошлое;
2) источником эпопеи служит национальное предание (а не личный опыт и вырастающий на его основе свободный вымысел);
3) эпический мир отделен от современности, то есть от времени певца, абсолютной эпической дистанцией" (Бахтин, 1975, 456). Характеризуя это прошлое, Бахтин употребляет такие понятия, как "мир начал и вершин национальной истории, мир первых и лучших, отцов и родоначальников". Значит, время становится ценностной категорией, и позиция певца совпадает с позицией героев, поэтому, говоря словами Гегеля, здесь мало ощущается субъективность, а по логике Бахтина, отсутствует диалогизм. Бахтин настаивал на отнесении эпоса в далекое прошлое, отказывая ему в праве на существование в более поздние эпохи, и конечно же, в современности. Между тем, потребность в воспроизведении героических ситуаций во взаимодействии с трагическими и драматическими сохранилась и в XIX и в ХХ вв., о чем свидетельствуют произведения о национально-освободительной борьбе, в частности о борьбе русских с Наполеоном в 1812 г., а также о борьбе разных народов Европы с фашизмом в 40-е годы ХХ в.
Другим жанром, насчитывающим около десяти веков существования, является роман, возникновение которого большинство ученых связывают с распространением типа мироощущения, получившего название гуманизма и которое было обусловлено условиями Нового времени, т. е. времени активизации личности в разных сферах жизни. В западноевропейской литературе XI–XII вв. это реализовалось в изображении героев, чаще всего рыцарей, боровшихся за свою личную честь, совершавших подвиги для завоевания признания своей возлюбленной. При этом демонстрировалась храбрость, смелость, отвага и дерзость, но не во имя отстаивания интересов общества, а во имя самоутверждения, прежде всего в сфере любовных отношений. И хотя такое самоутверждение было связано прежде всего с общепризнанным куртуазно-рыцарским кодексом поведения, в нем уже проявлялось личностное начало. Это отмечено практически всеми историками зарубежной литературы, занимавшимися изучением литературы позднего Средневековья и Возрождения. Сложившийся в то время тип романа получил название авантюрно-рыцарского, в качестве примера и даже образца такого романа специалисты называют романы Кретьена де Труа, хотя известны, конечно, и другие авторы (Михайлов, 1976; Андреев, 1993).
В XVI–XVII вв. сложился так называемый авантюрно-плутовской роман, представленный безымянным автором сочинения "Жизнь Лазарильо с Тормеса", а затем П. Скарроном, А. Фюретьером и другими писателями, представлявшими разные европейские литературы. Завершается эта линия известным французским романом "История Жиль Блаза из Сантильяны" (автор А. Лесаж). Имя его героя стало нарицательным, о чем, в частности, говорит тот факт, что в русской литературе 10– 30-х годов XIX в. появилось несколько "Жиль Блазов", в числе которых "Российский Жиль-Блаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова" В.Т. Нарежного (1814). Такой тип романа в западноевропейской литературе культивировал героя свободного, независимого, порой весьма умного, талантливого, добивающегося жизненного благополучия и социального статуса не родовитостью, а собственным умом, смекалкой, хитростью и даже плутовством.
Следующий этап в развитии романа совпадает с XVIII в. и свидетельствует о новой стадии в его становлении. Наиболее значительными произведениями этого этапа признаны романы А. Прево, С. Ричардсона, Ж. – Ж. Руссо, И.В. Гёте, хотя этими именами не исчерпывается романистика указанного периода. Писатели того времени интересуются не похождениями героев и борьбой за место в жизни, а их умственной, нравственной, психологической жизнью, сложностью отношений с обществом и друг с другом. Начало XIX в. ознаменовалось появлением романов Д.Г. Байрона, В. Скотта, Р. Шатобриана, Э.Э. Сенанкура, А. Мюссе, В. Гюго, Б. Констана, а в России – А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова.
В XIX в. роман продолжал свое развитие в европейской литературе, занимая особо значимые позиции в русской литературе, что неоднократно отмечали западноевропейские художники разных периодов. "К России я отношусь почти с религиозным чувством. Оно пришло через чтение русских романов XIX в. и связано прежде всего с Толстым и Достоевским. Литературные круги Англии просто помешаны на них. Конечно, есть еще Лермонтов, Тургенев… Но эти двое короли. Я думаю, что они величайшие романисты всех времен и народов. Более великие, чем Диккенс, чем даже Пруст", – отмечала английская писательница Айрис Мердок в интервью "Литературной газете" 02.12. 1992 г.
Начиная с 30-х годов XX в. развитие жанра в западной Европе и России шло по-разному. Это обнаружилось в активном развитии европейского романа и затухании советского романа в связи с переключением внимания с личности, ищущей, думающей, критически относящейся к обществу, на героизируемую, озабоченную проблемами жизни государства и склонную к авторитарному мышлению, характерному для советского общества того периода. Место романа заняли произведения, часто именовавшиеся героическим эпосом.
В процессе изучения романа сложилось несколько концепций, во многом соприкасающихся между собой и ориентирующихся на гегелевскую концепцию жанров (Косиков, 1994). В 70-е годы была обнародована и вызвала активный интерес концепция М. Бахтина, которая сочетала в себе черты традиционности и новаторства. Традиционность заключалась в сопоставлении древнего эпоса и романа, новаторство – в оценке романа с позиции диалогизма. Опираясь на идею диалогизма, Бахтин предложил трактовку романа, которая предполагает, что предпосылки возникновения романа сложились не в эпоху Ренессанса, а еще в античности, когда появилось разноречие и возникли такие жанры, как сократический диалог и мениппова сатира. Предметом воспроизведения в них оказывается современная действительность, как нечто "текучее и преходящее", воспринимаемая в комическом плане. Благодаря этому исчезает "эпическая дистанция", "автор оказывается в новых взаимоотношениях с изображаемым миром: они находятся теперь в одних и тех же ценностно-временных измерениях, изображающее авторское слово лежит в одной плоскости с изображенным словом героя и может вступить с ним в диалогические отношения". Вследствие этого специфическими особенностями романа как жанра оказываются: "1) стилистическая трехмерность, связанная с многоязычным сознанием; 2) коренное изменение временных координат литературного образа; 3) новая зона построения образа, именно зона максимального контакта с настоящим (современностью) в его незавершенности… Через контакт с настоящим предмет (изображения) вовлекается в незавершенный процесс становления мира, и на него накладывается печать незавершенности" (Бахтин, 1975, 454). Таким образом, явление незавершенности, неготовности, присущее реальной действительности, переносится на романный мир и его героя, становясь ведущим конститутивным признаком романного жанра.
Идея диалогизма породила мысль о наличии двух линий в развитии романа, представленных, с одной стороны, софистическим, одноязычным, с другой, – двуголосым, двуязычным романом, преобразовавшимися позднее в монологический и полифонический типы романа. Своеобразие и превосходство полифонического романа заключается в том, что в нем изображается чужое сознание как чужое, самостоятельное, а герой показан как свободный, независимый от чужой воли и недоступный "завершению" со стороны автора. Иными словами, герой предстает как "незавершенный", "неготовый", до конца не познавший себя и не стремящийся к познанию и обретению той жизненной позиции, которая может быть признана неоспоримой, авторитетной и в то же время не догматичной. Всякое обретенное героем "внутренне убедительное слово" (мнение, убеждение) не является окончательным, ведь "последнее слово о мире еще не сказано". Таким образом, авторитетность отождествляется Бахтиным с авторитарностью, неоспоримость с догматизмом, а завершенность – с подавлением личностного начала.
Существовавшие до этого концепции, как уже сказано, в первую очередь связывали роман с акцентированием внимания на герое как личности и его сложных отношениях с миром. Очевидным изъяном этих концепций была чрезмерная обобщенность в понимании как личности, так и общества. Поэтому дальнейшее уточнение и выявление специфики романа требовало более глубокого обоснования понятий общества и личности. Современное состояние психологии, философии, этики, культурологии позволило внести большую ясность в понимание личности, разграничив понятия "человек", "индивид", "личность" и подчеркнув, что личность – это индивид, обладающий определенным уровнем сознания и самосознания. Исследования социологов подтвердили, что категория "общество" тоже чрезмерно широка и целесообразно использовать при его изучении понятия "макросреда", "среда", "микросреда", "среда личности", помогающие более конкретно объяснить взаимоотношения индивида и общества.
Опираясь на достижения смежных наук и рассматривая роман как разновидность содержательной жанровой формы, можно утверждать, что определяющим типологическим качеством романа как жанра является наличие такой ситуации, в центре которой оказывается романная микросреда, представленная, как правило, одной, двумя или тремя героями-личностями. Судьба таких героев разворачивается на фоне и в соприкосновении со средой, представленной разным числом персонажей. Вследствие этого в романе всегда имеет место дифференциация персонажей, сказывающаяся в первую очередь в выдвижении на передний план героев, составляющих микросреду, которым отдается большая часть воспроизводимого в романе пространства и времени. В связи с этим романный сюжет, стремясь к широте и масштабности, как правило, ограничен в пространстве и времени тем периодом жизни героев, который необходим для проявления или становления их мироощущения, для обретения ими наиболее внятной, с точки зрения героя и автора, жизненной позиции. Этот период может быть относительно кратким, как в романах Тургенева, более длительным, как в романах Констана, Пушкина, Лермонтова, и весьма продолжительным, как в романах О. Бальзака, Л. Толстого, Т. Манна, Дж. Голсуорси и др. Словом, пространственно-временная организация, или романный хронотоп, определяется центральным звеном романной ситуации, т. е. судьбами героев, составляющих так называемую романную микросреду.
Дифференциация персонажей, отражая соотношение микросреды и среды, фиксирует конфликтность романной ситуации ("разлад между поэзией сердца и противостоящей ей прозой отношений", как писал Гегель). Правда, конфликтность может проявляться по-разному. В одних случаях она возникает в результате борьбы героев за свое место под солнцем, за положение в обществе, как это было в авантюрно-плутовских романах, а отчасти в романах Стендаля ("Красное и черное") и Бальзака ("Утраченные иллюзии"). В большинстве случаев конфликтность обнаруживается в драматизме, который окрашивает настроения героев и их жизнь. Примеров тому великое множество.
Пристальное внимание к внутреннему миру личности рождает психологизм, который может быть прямым (в диалогах, монологах и репликах), косвенным (в поступках, жестах, портретах), тайным, как говорил Тургенев, и явным, обнаженным, "наглядным", как это показал Достоевский. Он может проявляться в психологически окрашенных поступках, высказываниях, психологически насыщенных портретных и иного рода деталях.
Стремление к анализу и оценке внутреннего мира героев неизбежно порождает желание продемонстрировать и оценить значимость этого мира, степень его авторитетности и истинности. Очевиднее всего это качество обнаруживается в кульминационных моментах сюжета и его развязке, как отражение результата жизненного и духовного пути героя на том этапе его жизни, который изображен в романе. Ощущение итоговости является показателем завершенности романной ситуации, или монологизма (Эсалнек, 2004).
Идея монологизма и завершенности, как уже сказано, полемически воспринималась Бахтиным и представлялась неорганичной для романа. Вероятно, одним из стимулов для такого восприятия служила атмосфера современной жизни и русская литература советского периода, которая нередко культивировала героя, для которого авторитарное слово, т. е. мысль о необходимости самоотречения, гражданского долга, отдачи себя общему делу казалась вполне убедительной. Внутренне полемизируя с Бахтиным, венгерский ученый Д. Кираи писал: "Разрешение романной ситуации не может обойтись без разрешения ситуации завершенностью судьбы… завершенность насыщена нравственными выводами для самих героев и для читателя, это и становится главной задачей завершения" (Кираи, 1974).
На абсолютизацию Бахтиным мысли о самостоятельности героев, о независимости их позиции от автора, а главное, об отсутствии в романе "убедительного слова" обращали внимание и другие исследователи. "По самому существу своему роман имеет дело не с множеством равнозначных правд-мировоззрений, а с одной единственной правдой – правдой героя. Являясь полноправным носителем "романной" правды, герой неизбежно находится в привилегированном положении" (Косиков, 1976). Не находя в советской литературе романа, изображающего свободную, независимую личность, не отягощенную авторитарными представлениями своей эпохи, Бахтин, конечно, был прав. Но приписывая подобные качества любому роману, вряд ли был справедлив и "впадал в преувеличение от увлечения". Отсюда можно сделать вывод, что и монологизм является органическим качеством романа, объяснимым романной ситуацией.
Сопоставительное изучение двух основных жанров мировой литературы, характерное для многих работ генологического профиля, по-видимому, не случайно, потому что ориентация на эти жанры позволяет представить специфику многих других соприкасающихся с ними жанров. "Соприкосновение" дает разные вариации. Во-первых, хорошо известно, что в истории литературы появляются жанровые образования, порожденные совмещением двух жанровых тенденций, одна из которых оказывается романической, а другая ассоциируется с произведениями героической ориентации. В их числе роман-эпопея, к которому законно причисляются "Война и мир" Толстого и "Тихий Дон" Шолохова. Другим жанром, в котором романное начало внутренне сплетается с мифологическим, является роман-миф. Примером могут служить романы Т. Манна ("Иосиф и его братья"), русско-киргизского писателя Ч. Айтматова ("И дольше века длится день") и др.