В этот последний период время сжимается до предела, счет идет на дни и часы, события наплывают друг на друга. Все чаще появляются указания на точное время того или иного эпизода. Так, "через восемь дней в понедельник", в семь часов вечера происходит встреча Верховенского и Ставрогина, в тот же вечер в девять тридцать – свидание Ставрогина с Кирилловым по поводу дуэли, затем встреча Ставрогина и Шатова. Той же ночью Ставрогин посещает Лебядкиных и два раза сталкивается с Федькой Каторжным. Параллельно сообщается о том, что "Петр Степанович перезнакомился со всем городом", Варвара Петровна виделась с Юлией Михайловной и многое другое. На другой день после ночных визитов Ставрогина происходит его дуэль с Гагановым, на пятый день – встреча с Верховенским и Лизой. Одновременно идет суетливая подготовка к празднику в пользу гувернанток, хлопоты Петра Степановича в связи с подготовкой его замысла. Наконец, в восемь вечера определенного дня он собирает "наших" под видом именин у Виргинского, где присутствует много "сочувствующих", проводит долгое заседание, после чего еще раз посещает Кириллова, куда приходит и Ставрогин.
После этого действие занимает всего четыре дня, в один из которых происходит обыск у Степана Трофимовича и его отъезд в деревню, бунт в городе, собрание у Юлии Михайловны по поводу праздника, признание Ставрогина в женитьбе и др. Во второй день – очень подробно описанный праздник, рассчитанный на целый день, после чего наступившей ночью случается пожар, утром погибает Лиза, днем Варвара Петровна уезжает в деревню за Степаном Трофимовичем. В третий день в восемь вечера – встреча у Эркеля, где разрабатывается зловещий план устранения Шатова, на следующий день – его убийство, а параллельно рождение ребенка у жены Шатова и их гибель. В шесть часов утра на пятый день – бегство Петра Верховенского из города, что и становится окончательной развязкой трагедии.
Ощущение напряженности, а затем и катастрофичности происходящего создается не только концентрацией событий и наполненностью времени, но и постоянной фиксацией дат, сроков, а в конце – дней и часов. В первых главах романа это служит как бы знаком точности, достоверности происходящего, например, в следующих фрагментах: "Это было в пятьдесят пятом году, весной, в мае месяце" (речь идет об известии о смерти генерала Ставрогина); "Великий день девятнадцатого февраля мы встретили восторженно"; "Воротилась она в июле" (Варвара Петровна из-за границы); "В самом конце августа возвратились и Дроздовы" и т. д. и т. п. В конце романа упоминание временных моментов звучит как сигнал тревоги, опасности, приближения финала. Например, в "Заключении" на одной странице текст пестрит словами: "Липутин в тот же день исчез"; "Узналось только на другой день"; "Закрылся на всю ночь"; "К утру сделал попытку самоубийства"; "Просидел до полудня".
Кроме того, воспроизводя тот или иной эпизод, хроникер-повествователь г-н Г-в не преминет заметить: "в эти десять секунд произошло ужасно много" или: "в последние две-три минуты Лизаветой Николаевной овладело какое-то новое движение". Нередко прибегает он к метонимическим приемам, употребляя такие слова, как чрезвычайная минута, миг, мгновение, стремясь подчеркнуть емкость и значимость той или иной сцены.
Смысл и причина нагнетания событий и ускорения времени в следующем. Во-первых, начиная с приезда Верховенского и Ставрогина, периодически возникает мотив тайны, связанной с женитьбой Ставрогина, которую и подозревают, и боятся узнать его близкие, а вызванное этим психологическое состояние не может продолжаться долго. Во-вторых, в тот же отрезок времени Петр Верховенский осуществляет свой план, всячески подчеркивая его необычайность, таинственность, требуя соблюдения намеченных им сроков и надеясь на помощь обстоятельств.
Такие обстоятельства складываются в городе вследствие глупости и некомпетентности губернатора Лембке, недовольства рабочих на шпигулинской фабрике, жажды наживы и готовности к преступлению личностей типа Федьки Каторжного и капитана Лебядкина, а также реального драматизма в жизни Лизы и Даши, усиленного появлением Ставрогина. Всем этим пользуется Петр Верховенский – смутьян, мошенник, провокатор, словом, сущий бес, играющий на чувствах и мыслях местных любителей прогрессивных идей, вовлекающий их в настоящий заговор и связывающий воедино участием в убийстве Шатова. Все это приводит к ужасным последствиям – пожар в городе, убийство Лизы, Лебядкиных, Федьки, гибель Кириллова, расправа над Шатовым.
Эти-то события и обозначают крах идей, бродивших в умах членов кружка Верховенского, мечтавших об общественном служении и светлых идеалах. Однако вместо наступления "светлого будущего" двое из них погибли, несколько оказались на скамье подсудимых, Степан Трофимович ушел в мир иной, Варвара Петровна оказалась в полном одиночестве. Уцелел один только Петр Верховенский за счет предательства и тайного бегства за границу. Все это и воспринимается как итог того пути, по которому шли герои. Три месяца, прошедшие до эпилога, даны городу на осмысление случившегося, а Ставрогину – на понимание невозможности его воскресения, раскаяния и морального оправдания перед собой и перед Богом, в результате чего он принимает решение уйти из жизни.
Очевидно, соотношение указанных временных пластов и другие метаморфозы с категорией времени служат очень важным моментом в раскрытии романного замысла. Этому способствует также внимание к пространственным факторам. С приближением финала ситуации пространство, на котором происходят события, сужается до пределов города и ближайших окрестностей. Все герои собираются в городе и очень часто оказываются рядом, в буквальном смысле слова заполняя пространство того или иного дома, площади, церкви. Особенно знаменательно первое в те дни "собрание" у Варвары Петровны, где присутствуют Лиза, Марья Тимофеевна, Лебядкин, Шатов, Г-в, затем неожиданно появляется Петр Верховенский, а вслед за ним – Николай Ставрогин, который здесь же получает пощечину от Шатова, а Лиза при всех падает в обморок, чем дает обильную пищу для городских сплетников и серьезный повод для переживаний Варвары Петровны.
Подобный тип пространственно-временной организации требует особой формы повествования, а именно присутствия рассказчика, отделенного от автора. Об одном он сообщает как об увиденном, о другом – как об услышанном, а о третьем – как о вероятном и предполагаемом. Именно он, а не всезнающий автор, имеет право сначала о чем-то умолчать, потом вспомнить, подчас сослаться на чужие мнения, иногда домыслить и т. п. Разнообразию возможностей подачи материала способствует и то обстоятельство, что рассказчик в данном романе – не только создатель хроники, о чем он постоянно напоминает, но и реальный участник событий, человек эмоциональный, доискивающийся истины. Свою оценку он выражает не только выбором фактов и их расположением, но и их словесным обозначением, подчеркиванием их экспрессивного характера. Например, он очень часто использует глагол бегать для обозначения формы движения героев. Больше всего бегает Петр Верховенский, кроме того говорится, что он "влетел", "подлетел", "пробормотал", "сыпал бисером" и т. п. Речь рассказчика полна эмоционально окрашенных эпитетов ("Лиза была бледненькая", "помещение состояло из двух гаденьких небольших комнаток", "на ней было старенькое платье" и т. п.).
Итак, сущность хронотопа проявляется в повествовательной структуре, а ее анализ дает богатый материал для суждений о специфике романа Достоевского и значении времени в его организации.
Пространство и время в драматических произведениях во многом определяются их потенциальной сценичностью. Время действия совпадает со временем пребывания героев на сцене, а зрителей в театре. Оно должно быть сжато и сконцентрировано. Не случайно с момента возникновения драмы начались размышления о путях концентрации времени, которые вылились в мысль о единстве места, времени, действия. Эта мысль долго занимала умы авторов и исследователей. Первая настоящая русская комедия "Горе от ума" демонстрирует именно такой тип организации пространства и времени. Однако, как показывает опыт российских и зарубежных авторов, уже в то время оказалось возможным менять место действия, перенося его из одного помещения в другое или на улицу, а также удлинять время жизни героев в пределах сюжета, допустив разрывы в изображаемых событиях, о чем зритель узнает из слов героев.
В лирических произведениях редко обозначается, где находится лирический субъект в момент его раздумий и переживаний. Почти исключительный случай – стихотворение Пушкина "19 октября", по тексту которого видно, что Пушкин живет в сельской глуши вне общения с кем бы то ни было ("Я пью один, со мною друга нет…"). Гораздо важнее представлять, как выглядит пространственно-временная организация самого лирического высказывания. Во-первых, если это высказывание-монолог, оно всегда протекает во времени, т. е. обладает динамикой. Во-вторых, если перед нами медитативно изобразительная лирика, то, как уже отмечалось в разделе, посвященном лирике, упоминаемые факты и обстоятельства самого разного плана, как правило, подчинены ходу мысли или настроению лирического субъекта. Они могут быть внешне не связаны между собой и подчас весьма разнородны. В элегии "Брожу ли я вдоль улиц шумных" мысль поэта обращается то к дубу, долгожителю природы, то к младенцу, приходящему на смену старшим поколениям, то к возможному месту смерти самого поэта и т. д. Отсюда свободное обращение с пространством и временем, перенесение внимания с одного факта на другой и "несоблюдение" единства времени. Данные соображения относятся к разным лирическим текстам, так как указанные и другие подобные особенности обусловлены самой природой лирики.
Глава третья
Литературный процесс
Осмысление литературного процесса в теоретическом ракурсе представлено рядом работ научно-методического (Черноиваненко, 1997; Хализев, 2002) и собственно научного характера (Борев и др., 2001). Как отмечено во введении, осознание литературного процесса прежде всего предполагает обоснование его периодизации. Там же приведены варианты периодизации искусства в европейском и глобальном масштабе. В национальных литературах литературный процесс, как правило, протекает по-своему. Но на определенных этапах исторического развития в разных национальных литературах обнаруживаются явления, содержащие элементы сходства и дающие основание и материал для сопоставления и типологических обобщений. Типологическая общность более всего проявляется в возникновении и развитии жанров, методов, стилей, литературных течений и направлений. Поэтому рассмотрение данных явлений и обоснование их сущности наиболее продуктивно в связи с постановкой вопроса о литературном процессе. При этом логичнее начать с размышлений о природе и специфике жанра.
Литературные жанры
Принадлежа к тому или иному литературному роду, художественное произведение всегда обладает жанровыми признаками. О жанре определенного произведения читатели, как правило, судят по тем обозначениям, которые дают писатели на основе своих знаний, опыта, чутья, интуиции. Исследователи, учитывая авторские представления, стремятся определить жанровую специфику произведения, исходя из научных критериев. Выработка таких критериев являет собой длительный процесс, не завершившийся до сих пор, но дающий материал для научных суждений и выводов. Нахождение критериев и определение жанровых признаков требует, во-первых, конкретных знаний о путях развития жанров в мировой литературе, во-вторых, учета теоретических обобщений, которые накопились в ходе их изучения. При этом одни ученые считают правомерным исключительно исторический подход, думая, что в пределах того или иного периода в той или иной национальной литературе и даже в творчестве отдельного писателя жанры своеобразны и неповторимы, а потому не следует искать в них общих признаков. Другие ученые (их большинство) убеждены в наличии общих жанровых качеств, хотя эти качества не всеми трактуются одинаково, а их выявление требует тщательной исследовательской работы. Все это становится возможным при использовании того подхода, который в 60-е годы ХХ в. получил название историко-типологического, но начал складываться гораздо раньше и позволял исследователям выявлять типологические признаки разного рода.
Основной предпосылкой становления историко-типологического подхода явилось возникновение сравнительно-исторического принципа исследования, который, несомненно, функционировал уже в начале XIX в., не получив тогда научного осмысления и тем более обозначения. Осознание этого принципа началось в середине XIX в. с появлением работ, посвященных сопоставительному изучению разных национальных литератур. К их числу можно отнести работы Г. Брандеса "Главные течения в европейской литературе"; Т. Бенфея, опубликовавшего в 1859 г. знаменитый памятник индийского искусства "Панчатантра" и изложившего в предисловии свои взгляды на теорию заимствования; Ф. Брюнетьера "Эволюция жанров в истории литературы" (1890); Ф.Шаля "Исследования по сравнительному литературоведению"; X. Познетта "Сравнительное литературоведение" и др.
Немалое значение имело открытие центров по изучению данной проблематики: "Журнала сравнительной истории литературы" в Германии, журнала "Геликон", который позже стал называться "Новый Геликон" во Франции, кафедр сравнительного литературоведения в Лионе, в Сорбонне, на которых работали
Жозеф Текст, Фернан Бальдансперже, Поль Азар и Поль ван Тигем, автор ряда теоретических работ и первого учебного пособия по сравнительному литературоведению. Подобные журналы и центры возникали в Италии, США, Японии. В 1955 г. в Париже образовалась Международная ассоциация сравнительного литературоведения (АИЛК), ставшая организатором симпозиумов и конгрессов по проблемам сравнительного литературоведения, которое чаще называлось компаративистикой. К концу ХХ в. прошло более двадцати конгрессов, в том числе в 1967 г. – в Белграде, в 1970 – в Бордо, в 1973 – в Монреале, в 1976 г. – в Будапеште.
Для развития русской науки особое значение имели труды А.Н. Веселовского, возглавившего в 1870 г. кафедру всеобщей литературы в Петербургском университете и посвятившего себя разработке и обоснованию сравнительно-исторического метода исследования художественных явлений. Веселовский был великолепно осведомлен о состоянии западноевропейской науки, в которой, по мнению специалистов, в то время наметились три течения, декларировавшие сравнительный метод как принцип изучения: 1) мифологическая школа, представленная работами братьев Гримм и их последователей; 2) этнографическая школа, связанная с именами Э. Тэйлора, Д. Фрэзера, А. Лэнга; 3) школа приверженцев теории влияний и заимствований, ассоциировавшаяся с именем Т. Бенфея. Веселовский был убежден в существовании закономерностей развития искусства и возможности найти их, опираясь на литературные факты из разных национальных литератур и обращая особое внимание на наличие сходства в мотивах, сюжетах, стилистических формулах. Объяснение сходства, по его мнению, может дать ключ к пониманию и отдельных жанров, и протекающих в мировой литературе жанровых процессов.
В ходе анализа и систематизации фактов, обнаруживших потрясающую эрудицию ученого, но подчас вызывавших упреки в его адрес из-за преобладания индуктивного принципа в подходе к материалу, были сформулированы следующие идеи. Весьма заметные элементы сходства в сюжетах и мотивах объяснимы двумя группами факторов: во-первых, наличием и следствием контактов и связей между представителями разных стран и регионов, а отсюда возможностью влияний одних текстов на другие; во-вторых, результатом того, что сходные явления (аналогии) могли возникать у разных народов на почве сходных бытовых, этнографических обстоятельств. При этом влияние одного памятника на другой возможно только при наличии соответствующих условий, или так называемых встречных течений, создававших благоприятную почву для усвоения внешнего воздействия, т. е. заимствования. Конкретные результаты своих изысканий Веселовский изложил в докторской диссертации "Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине", а также в ряде работ, непосредственно посвященных изучению жанров: "История или теория романа?", "Греческий роман", "Из истории развития личности", "Тристан и Изольда" и др. (Веселовский, 1939).
Продолжением исканий А.Н. Веселовского стали исследования В.М. Жирмунского (1891–1971), публиковавшиеся с двадцатых годов ХХ в., в числе которых статьи и монографии: "Байрон и Пушкин" (1924), "Сравнительное литературоведение и проблема влияний" (1935), "Гёте и русская литература" (1937), "А.Н. Веселовский и сравнительное литературоведение" (1940), "К вопросу о литературных отношениях Востока и Запада" (1946) и многие другие. Своеобразной кульминацией в развитии сравнительно-исторического метода стал доклад Жирмунского "Литературные течения как явление международное" на 5-м конгрессе Международной ассоциации по сравнительному литературоведению в Белграде в 1967 г. Взяв на вооружение наиболее продуктивные идеи Веселовского, учитывая состояние современной ему компаративистики, ученый констатировал: "Сходство между литературными фактами, рассматриваемыми в их международных взаимоотношениях, может быть основано, с одной стороны на сходстве в литературном и общественном развитии народов, с другой стороны, на культурном и литературном контакте между ними. Соответственно этому необходимо проводить различие между типологическими аналогиями литературного процесса и так называемыми литературными влияниями. Обычно те и другие взаимодействуют: литературное влияние становится возможным при наличии внутренних аналогий литературного и общественного процесса" (Жирмунский, 1979, 138).
Введение в научный обиход понятий типологические аналогии и схождения и утверждение типологического принципа оказалось сильнейшим стимулом для изучения ряда типологических явлений и построения их теории, в первую очередь, жанровой. Поиск научных обобщений в области жанров в русской науке середины ХХ в. отразился в монографиях, посвященных исследованию одного произведения (А.А. Сабуров, 1959 и С.Г. Бочаров, 1963), процесса становления и развития романа (В.В. Кожинов, 1963; М.М. Кузнецов, 1963; А.В. Чичерин, 1958), героического эпоса (В.М. Жирмунский, 1962; Е.М. Мелетинский, 1963; В.Я. Пропп, 1958; П.А. Гринцер, 1971), поэмы (А.Н. Соколов, 1955), а также в работах обобщенно систематизирующего характера, к которым следует отнести созданный коллективом ИМЛИ труд "Теория литературы. Роды и жанры" (1964), монографию Г.Н. Поспелова "Проблемы исторического развития литературы" (1972) и серию статей М.М. Бахтина в сборнике его работ "Вопросы эстетики и теории литературы" (1975). Серьезную роль в этом процессе сыграли работы, появившиеся в 70-80-е годы и посвященные изучению разных жанров в ракурсе собственной типологии (см.: Эсалнек, 1985).