1) операционной основой преобразований служат оппозиции, предложенные В.П. Рудневым в качестве модальной рамки текста: алетическая модальность (необходимо – невозможно – возможно), аксиологическая модальность (хорошо – плохо – безразлично), деонтическая модальность (должно – запрещено – разрешено), эпистемическая модальность (знание – полагание – неведение), темпоральная модальность (прошлое – будущее – настоящее), пространственная модальность (здесь – нигде – там) [Руднев 1996, с. 79–95]; (включение модальной характеристики в описание смысла текста согласуется с представлением автора о концепции: "…это не просто существующая в отрыве от субъекта система представлений, идей, но система, пронизанная личностным началом, субъективным видением мира, а значит, построенная на вполне определенной модально-оценочной базе. Любые представления, идеи и т. п., входящие в некоторую концепцию, с необходимостью заключены в соответствующие модальные оболочки и только в таком виде могут рассматриваться как ее компоненты" [Дымарский 2001, с. 61]);
2) "механизм преобразований заключается в подведении вновь образованного (при создании или восприятии) компонента смысла под одно из значений актуальной на данный момент модальности";
3) "сущность преобразования заключается в том, что смысловой компонент не просто приобретает смысловую окрашенность, но и теряет свойства отдельного кванта смысла и присовокупляется к уже имеющемуся модально-смысловому блоку"; смысловой квант "находится в состоянии ожидания" до тех пор, пока не найдется соответствующий по модальной окраске смысловой блок, если же такового не находится, то смысловой квант "погашается" и не фигурирует в результирующем смысле текста;
4) выбор модальности, актуальной на данный момент восприятия текста, может быть продиктован любым сегментом текста, "несущим лингвистически определяемые приметы выдвижения, актуализации";
5) первичной и ведущей является аксиологическая оппозиция, особенно в текстах художественных, публицистических, рекламных, PR-текстах [Дымарский 2001, с. 58–60].
В качестве основной единицы концептуальной структуры текста М.Я. Дымарский предлагает концептуально значимый смысл как "обобщенно-оценочное отображение некоторой (сигнификативной) ситуации, содержащее преобразованную путем индуктивных операций предметно-фактическую информацию в модальной оболочке, соотнесенной с одной из актуальных в пределах данного текста модальных оппозиций" (выделено автором. – Н.П.) [Дымарский 2001, с. 62]. В этой единице М.Я. Дымарский пытается объединить две структуры, образующие семантическое пространство текста – денотативную и концептуальную, – тем самым зафиксировать динамическую сущность семантической организации текста. Границы концептуального значимого смысла определяются двумя факторами: 1) переменой модального значения, окрашивающего предметно-фактуальную информацию (то, что ван Дейк называет сменой возможных миров) и 2) сменой предметно-фактической основы (переход от одной макроситуации к другой).
Таким образом, семантическое пространство текста организуется взаимодействием двух типов структур – денотативной и концептуальной. Выделение концептуально значимого смысла базируется на представлении о конкретной денотативной структуре текста, которая выявляется на основе обобщенных индуктивных операций и окружена модальной оболочкой. Однако концептуально значимый смысл не обладает жесткой закрепленностью за какой-либо единицей плана выражения. Такой смысл может быть выражен отдельным высказывание и достаточно протяженным фрагментом текста.
3.4. Коммуникативно-прагматическая организация текста
Фигура говорящего и фигура слушающего в структуре текста. Традиционно личность порождающего художественный текст рассматривается посредством категории образа автора, понимаемой как организационный центр композиции целого художественного текста, он мыслится и присутствует в стиле художественного текста: "Художественная действительность по приемам своей организации узнается как форма творчества того или иного писателя" [Виноградов 1959, с. 140]. Образ автора описывается через принципы группировки, отбора текстовых элементов, через способы изображения действующих лиц, через описание композиции текста. Подобный взгляд на автора как на образ реализован во многих исследованиях текста, особенно текста художественного, представляющих описание индивидуальных, языковых (и / или текстовых) средств, где системообразующим фактором является вышеназванная категория.
Однако описание образа автора в художественном тексте не приближает нас к описанию личности автора этого текста: "Так называемый образ автора – это, правда, образ особого типа, отличный от других образов произведения, но это образ, а он имеет своего автора, создавшего его", "носителя чистого изображающего начала" [Бахтин 1986, с. 304]. М.М. Бахтин говорит о следующем иерархическом звене в репрезентации личности говорящего в тексте – о чистом авторе, в отличие от автора частично изображенного: "Это не natura creata и не natura natura et creans, но чистая natura creans et non creata" [Бахтин 1986]. От чистой природы творящей и не сотворенной есть пути к автору-человеку, в самую сердцевину его, которая, по мысли М.М. Бахтина, никогда не может стать одним из образов самого произведения. Чистый автор ведет к личности автора текста, к совокупности его целей и мотивировок, к бессознательному в структуре его личности. Ю.Н. Караулов определил это как второй (а по счету третий) уровень языковой личности – коммуникативно-прагматический. Однако, говоря об авторе, прежде всего художественного текста, Ю.Н. Караулов выдвигает две причины, обусловливающие объективные трудности описания языковой личности автора художественного текста: 1) перед нами скорее языковые личности персонажей и повествователя и 2) поэтому описание языковой личности писателя сводится к гербарию языковых средств и приемов, которые использует автор при построении художественного мира произведения. Можно добавить также еще одну причину, не позволяющую через категорию языковой личности адекватно описать личность создающего текст. Текст как сложный объект исследования предполагает наличие сложной иерархической организации структурных элементов и уровней.
Решение проблемы описания личности создающего художественный текст может быть усмотрено в описании текстовой личности автора (подробно см. 2.2.), которая, во-первых, является природой несотворенной и творящей (natura creans et non creata) в отличие от образа автора, природы порожденной и творящей (natura natura et creans) и, во-вторых, воплощается и выявляется во всех тестовых уровнях и их организации. В описании текстовой личности ведущая роль принадлежит композиции текста. При общей ограниченности художественных и языковых средств (средств языка, литературного и художественной литературы), эти средства приобретают различность и индивидуальность именно в своем соединении. Но при этом "и в индивидуальном многообразии творческих возможностей художника находится "однообразие" его личности, самой по себе бесконечно богатой (человек – это одна из форм бесконечности), а затем в эстетическом богатстве настоящего (подлинного) художественного произведения есть его "организованность" стилем" [Лихачев 1989, с. 174–175]. Одной из бесконечных репрезентаций человека является его текстовая личность. А то, что Д.С. Лихачев называет "организованностью" стилем", есть "организованность" текста композицией.
Проявления авторского присутствия в тексте осуществляется при помощи метазнаков (цитат, текстовых отсылок, самоотсылок, средств авторизации, авторских оценок, модусных показателей), которые составляют авторский узор [Шмелева 1998] и создают своеобразный "текст о тексте", метатекст [Вежбицка 1978]. Метатекст ориентируется на конкретную речевую ситуацию создания и / или восприятия текста. В.А. Шаймиев выделил два типа метатекстовых знаков – иннективных (вплетенных) и сепаративных (отдельных) [Шаймиев 1996]. Первые создают переплетение метатекста и основного текста, а вторые включают в основной текст композиционно отдельные разновидности метатекстовых образований (предисловие, послесловие, высказывания автора о своих текстах, записки, заметки и т. д.) [Ходус 1999].
Автор текста может быть обозначен также и при помощи дейктических слов (я, ты, здесь, сейчас), которые служат для идентификации объектов, событий, отрезков пространства и времени через их отношение к акту речи. В канонической речевой ситуации дейктические элементы ориентированы на говорящего, в неканонической ориентированы на слушающего (Буду через 15 минут), в нарративе дейктические элементы интерпретируется в отношении лица, заменяющего говорящего (повествователя, персонажа) [Падучева 1996, с. 258–275]. Первые два типа речевых ситуаций характерны для нехудожественных текстов (официально-деловых, научных, разговорных) последний – для художественных текстов. Публицистические, рекламные и PR-тексты занимают промежуточное положение и могут реализовывать как каноническую речевую ситуацию, так и неканоническую и даже нарративную.
В текстах с канонической речевой ситуацией говорящим является реальный говорящий, он может выступать в одной из четырех ипостасей: 1) говорящий как субъект дейксиса ("Говорящий является начатом то "системы координат", которая служит участникам речевой ситуации в качестве главного орудия референции"); 2) говорящий как субъект речи проявляет себя в косвенных высказываниях, обращениях и др.; 3) говорящий как субъект сознания обнаруживает себя в высказываниях, где субъект подразумевается ментально, эмоционально, волитивно; в неопределенно-личных, желательных и неопределенных высказываниях; 4) говорящий как субъект восприятия подразумевается при глаголах восприятия [Падучева 1996, с. 262–265].
В текстах с неканонической коммуникативной ситуацией говорящий либо проецируется на слушающего (плакаты, реклама), либо замещается персонажем и / или повествователем (в нарративных текстах).
Кроме дейктических элементов в прагматической структуре текста Е.В. Падучева выделяет эгоцентрические элементы, к которым относятся метатекстовые элементы, предикаты внутреннего состояния, предикаты со значением сходства и подобия, показатели идентификации эгоцентричности, слова со значением неожиданности, неопределенные местоимения и наречия, "обобщающие" врезки, слова с оценочным значением (подробную характеристику перечисленных эгоцентрических элементов см. [Падучева 1996]).
Дейктические и эгоцентрические элементы обеспечивают прежде всего локализацию автора в тексте и могут обозначать сдвиг авторской локализации в тексте: шпатель может составить представление об изображаемом мире, в частности о его важнейших параметрах – пространственно-временных, – только опираясь на данную текстом точку отсчета; а это и есть тот "аналог говорящего", в чьем ведении находятся все эгоцентрики и к кому они отсылают. От характера локализаций автора в тексте, ее стабильности или нестабильности, зависит, сможет или нет читатель построить непротиворечивую модель изображаемого мира. В классическом нарративе создается так называемый "дейктический паритет" между автором и читателем за счет дейктической и эгоцентрической определенности структуры текста. В модернистском нарративе картина резко меняется: дейктический паритет утрачивается, появляется значение дейктической и эгоцентрической неопределенности [Дымарский 2001, с. 268–273].
Прагматическая организация текста касается не только вопросов, связанных с тем, кто отправляет сообщение, т. е. автором, но и тем, кто получает это сообщение, т. е. читателем. Текст может специально предусматривать определенное поведение читателя так, что это поведение входит в расчеты автора текста, как бы специально им программируется. Автор может специально рассчитывать на определенную динамику позиции читателя. Позиция читателя имеет принципиально внешний характер по отношению к тексту, позиция автора может меняться в этом отношении.
Ю.М. Лотман видит суть механизма взаимоотношений текста и адресата в том, что текст деформируется в процессе его дешифровки адресатом, и одновременно любой текст содержит в себе образ аудитории, который "активно воздействует на реальную аудиторию, становясь для нее некоторым нормирующим кодом" [Лотман 2002, с. 169]. Подобный диалог между текстом и слушающим базируется на наличии общей памяти у адресата и адресанта сообщения и выстраивается согласно двум функциональным речевым моделям – официальной и интимной. С этой точки зрения можно выделить два типа образа адресата, формируемые текстом: 1) абстрактный адресат, объем памяти которого реконструируется как свойственный любому носителю данного языка; 2) конкретный собеседник, с которым говорящий лично знаком и объем индивидуальной памяти которого говорящему хорошо известен. Соответственно первый тип образа адресата реализуется в официальных текстах, а второй – в текстах личного характера. Часто игра на ориентации одновременно на два типа адресата, либо использование образа личного адресата в официальных текстах и наоборот абстрактного адресата в интимных текстах становится специальным прагматическим приемом организации текста. В результате этого аудитория рассекается на две неравные части: одна малочисленная, которой текст понятен, и другая, которая чувствует в тексте намек, но расшифровать его не может. "В результате вторым действием текста было то, что он переносил каждого читателя в позицию интимного друга автора, обладающего особой уникальной общностью памяти с ним и способного поэтому изъясняться намеками", – такой комментарий получил пушкинский текст в работах Ю.М. Лотмана [Лотман 2002, с. 173]. Текст превращает слушающего на время восприятия текста в человека той степени знакомства с говорящим, которую автору будет угодно указать.
Адресант классического художественного сообщения, как правило, следует принципам текстопостроения, призванным обеспечить для читателя возможность более или менее эффективного понимания. В соответствии с этими принципами текст должен обладать признаками локальной и глобальной связности, предоставлять потенциальному адресату возможность осуществлять непротиворечивую референцию и однозначное отождествление индивидов, строиться с учетом количественных и качественных характеристик фоновых знаний читателя и т. п. Прагматическая организация текста в постмодернистском тексте зачастую моделируется совершенно иным образом. Автор может либо резко расширять коммуникативные права читателя, предоставляя ему не только полную свободу интерпретации, но и возможность участия в порождении текста; либо вступать с ним в сложную прагматическую игру, умело расставляя в тексте ловушки, западни, замаскированные "ключи" и псевдо многозначительные намеки и т. п.; либо в той или иной степени игнорировать коммуникативные права читателя (например, "незаконным" образом пересекая границы текстового пространства, делая невозможной процедуру непротиворечивого отождествления персонажей) и т. п. Примером последнего служат тексты рассказов Т. Толстой, которым присущ признак неоднозначной референции (см. об этом подробнее в работе: [Панченко 2008]).
Проблема границ текста. Проблема рамок, или границ текста, поставленная в трудах М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Б.А. Успенского, представляет собой прежде всего проблему прагматики текста.
Определяя отграниченность как один из основных признаков любого текста, Ю.М. Лотман замечает: "Функция художественного произведения как конечной модели бесконечного по своей природе "речевого текста" реальных фактов делает момент отграниченности, конечности непременным условием всякого художественного текста" [Лотман 20006, с. 429–430]. Одни и те же речевые факты, входящие в текст, могут по-разному члениться на композиционные элементы в зависимости от решения проблемы разграничения текста и нетекста. То, что находится за чертой, отделяющей один элемент от другого, будет является либо нетекстом, либо другим текстом. Текст в силу своей моделирующей природы, проявляющейся в создании собственного текстового мира, требует обозначения основной рамки – позиции начала и конца текста.
Отграниченность текста становится значимой и для формирования всей системы культуры: "Всякая культура начинается с разбиения мира на внутреннее ("свое") пространство и внешнее ("их")" [Лотман 2000а, с. 175]. Б.А. Успенский увязывает проблему рамок с проблемой соотношения внешней и внутренней точек зрения, "при этом чрезвычайную важность приобретает процесс перехода от мира реального к миру изображаемому, т. е. проблема специальной организации "рамок" художественного изображения" [Успенский 1995, с. 174]. В понятие рамок, вслед за Б.А. Успенским, могут быть включены "условные приемы и формы, служащие для обозначения границ обозначаемой действительности" [Успенский 1995, с. 259]. Это может быть непосредственное обозначение границы (традиционные зачины и концовки в фольклоре) или же специальные композиционные приемы (например, кольцевая композиция в "Ревизоре": в начале комедии – письмо, приезд мнимого ревизора, активная деятельность чиновников; в конце текста – письмо, приезд настоящего ревизора, парализация деятельности чиновников). Рамки обозначают рубеж между внешним миром (по отношению к изображаемому) и внутренним миром текста. При этом рамки принадлежат пространству внешнему, а не пространству, представленному в тексте. Следовательно, специальные приемы, ориентированные на воспринимающего текст, и образуют рамки текста.
Всякий текст являет собой особый мир со своим пространством, временем, со своей системой ценностей, оценок, своими нормами поведения. И этот текстовый "индивидуальный" мир необходимо отграничить от других миров: реального – мира "речевого текста" и ирреального – мира других текстов.
Таким образом, проблема границ текста может быть рассмотрена с двух сторон. Во-первых, отграничение текста от других компонентов коммуникации: говорящего как порождающего текст, слушающего как воспринимающего текст, кода, контекста. Именно в этом смысле ставит проблему границ текста М.М. Бахтин, связывая ее с пониманием текста как высказывания [Бахтин 1986, с. 298]. Такие границы текста можно назвать коммуникативными. Во-вторых, отграничение текста от других текстов, что обусловлено существованием текста в некотором пространстве других текстов, в пространстве культуры. Такие границы текста можно назвать пространственными.
Коммуникативные и пространственные границы – это внешняя рамка текста, обеспечивающая его отдельность, индивидуальность и самобытность в коммуникации и культуре. Внешняя рамка отделяет текст от того, что по отношению к нему является нетекстом.
Кроме внешних границ, текст включает в свою структуру и внутренние рамки, обусловленные присутствием нескольких речевых субъектов (наличием нескольких точек зрения, как это называет Б.А. Успенский [Успенский 1995]).