Всё маленькое в этой юдоли печали видит Наталья Николаевна перед смертью, "а вот зажмурюсь… все возрастают: и ты, и Николай Афанасьевич, дружок, и дьяконочек Ахилла… и отец Захария… Славно мне, славно, не будите меня! И Наталья Николаевна заснула навеки".
Смерть героя и масштаб её символической аранжировки-важный аккорд в общей тональности хроники. Последние дни Савелия были уединённы и скромны: "Ангел смерти стал у изголовья, готовый принять отходящую душу", а протоиерей всё ещё был штрафным, в запрещении, отлучённым от службы. Хлопоты Ахиллы не увенчались успехом. Настоящий подвиг совершает карлик Николай Афанасьевич, неустанно стремящийся облегчить участь протопопа, прибегая к самым разным ухищрениям и ни на йоту не отступая в почти безнадёжной борьбе с чиновниками. "Да-с, мне семьдесят годов, и меня никуда заключить нельзя; я калечка и уродец!" – бесстрашно говорит он и действительно добивается разрешения хотя бы похоронить отца Савелия достойно, как положено по чину. Мистическое переживание дьякона Ахиллы в ночь после смерти отца Савелия раскрывает истинный смысл произошедших событий, соединяет в единое целое временное, преходящее и вечное, страдание и воздаяние. Символика его сна-видения утешает и обнадёживает: ему предстаёт преображённый лик умершего священника.
Общее качество, которое объединяет протоиерея, иерея и дьякона – "непомерность" высоких чувств: духовной мощи отца Савелия, смирения и молитвенного подвига отца Захария, любви к Богу, ближнему, к жизни дьякона Ахиллы.
И внешне в отце дьяконе всё непомерно: могучая сила, рост, громкий голос, открытость миру, добродушие, страстный восторг бытия. Отец Савелий так определяет суть его личности: "… в нём одном тысяча жизней горит", "он есть само отрицание смерти". И гневен, и милосердеи, и по детски простодушен, и отзывчив налюбое человеческое горе, "дитя великовозрастное", Ахилла как личное оскорбление воспринимает любое надругательство над верой, саном, обрядом. Поэтому на протяжении всей хроники он пребывает в постоянной борьбе с нарушителями благолепия: с учителем Варнавой, комиссаром Данилкой. Отцу Савелию всё время приходится сдерживать Ахиллу в его детском экстремизме и рукоприкладстве. Дьякон говорит протопопу: "Я предстою алтарю и обязан стоять за веру повсеместно. Святой Николай Угодник Ария тоже ведь всенародно же смазал…"
Будучи в Петербурге, пишет опальному протопопу трогательное письмо: "Насчёт же вашего несчастья, что вы ещё в запрещении и не можете о себе на литургии молиться, то, пожалуйста, вы об этом нимало не убивайтесь… есть у вас такой человек в столице, что через него идёт за вас молитва и из Казанского собора… и из Исакиевского… и столичный этот за вас богомолец я, ибо я, четши ектению велегласно за кого положено возглашаю, а про самого себя шепотом твое имя, друже мой, отец Савелий потаённо произношу и молитву за тебя самую усердную отсюда посылаю Превечному, и жалуюсь, как ты напрасно пред всеми от начальства обижен".
Смерть протопопа производит резкий перелом в сознании героя. Та беззаботно мальчишеская, бахвалистая и удалая, безмерно увлекающаяся сторона личности Ахиллы была вытеснена скорбью по отцу Савелию. Открылось внутреннее зрение, обнажилась мысль о "тщете всего земного, замучила тоска, которую лекарь определил как "возвышенную чувствительность"".
Автор добавляет: "Хроника должна тщательно сберечь последние дела богатыря Ахиллы – дела, вполне его достойные и пособившие ему переправиться на ту сторону моря житейского в его особенном вкусе". Таким делом будет схватка один на один ночью на кладбище с "внезапным чёртом" в полной адской форме, с рогами и когтями", который начал бесчинствовать в Старом городе. Этой нечистью окажется комиссар Данилка. И главный подвиг Ахиллы будет заключаться не в том, что он его поймает и разоблачит (хотя никто на это не отважится: ни полиция, ни горожане), а в том, что великодушно отпустит, защитив несчастного бедолагу, потому что воровал и разбойничал Данилка "с голоду и холоду, всеми брошенный и от всех за своё беспутство гонимый".
Умирающий дьякон исповедуется отцу Захарию кратко, ёмко, примирённо: "Всем грешен, простите, Христа ради". Отцу Захарию открывается и невидимая сторона (брань) видимых смертельных событий: "Ахилла вскрикнул сквозь сжатые зубы: – Кто ты, огнелицый. Дай мне путь! – Захарий робко оглянулся и оторопел, огнелицего он никого не видел, но ему показалось со страху, что Ахилла, вылетев сам из себя, здесь же где-то с кем-то боролся и одолел".
Отец Захарий являет собой ещё один интересный психологический тип. Именно таких верующих людей больше всего на Руси, незаметных и скромных, чьё незримое присутствие ощущается постоянно и повсеместно. Иерей Захарий – "воплощённая кротость и смирение", как сообщает о нём автор, и это подтверждается всей его нелёгкой жизнью и отзывами о нём окружающих, в том числе отца Савелия: "Бесценный сей прямодушный Захария, Сосуд Господень и молитвенник, какого другого я и не видывал. Жажду обнять его".
Заканчивая хронику старогородской жизни, автор пишет: "Тихий старик не долго пережил Савелия и Ахиллу. Он дожил только до великого праздника весны, до Светлого Воскресения, и тихо уснул во время самого богослужения". По преданию, это великая награда – умереть в Пасху: душа прямо возносится в рай.
"Соборяне" имели успех: критика отмечала, что как нигде прежде выразительно передал Лесков оригинальность и масштаб русских характеров, своеобразие течения русской жизни.
"Очарованный странник" (1873). Литература семидесятых годов обращает пристальное внимание на изучение жизни народа. Для Лескова это своя тема, родная и на редкость хорошо им изученная. Очарованный странник и есть герой из народа – "богатырь и притом типический", похожий на Илью Муромца: Флягин Иван Северьянович, из крепостных, лет за пятьдесят с небольшим, откупившийся от своего графа, получивший чин офицера и орден за подвиг на Кавказе и в момент действия повести пребывающий послушником монастыря.
В "Очарованном страннике" особый принцип повествования: автор устраняется, предоставляя слово герою. В беседе с пассажирами парохода, на котором совершается паломничество на Соловки, он рассказывает о себе, покоряя редким умением говорить весомо, ясно, понятно, образно. Речевая характеристика (стилизованный лесковский сказ) – ведущий принцип изображения внутреннего мира героя. Монолог странника, лишь изредка нарушаемый репликами попутчиков, поражает своей откровенностью и драматизмом. Его рассказы – своего рода исповедь, что определяет особенность фабулы или, по словам Н.К. Михайловского, "целый ряд фабул, нанизанных как бусы на нитку", все они прорастают друг в друга в причинно-следственной обусловленности.
В повести явно обнаруживаются черты притчи о предопределении и свободе воли человека. Исключительная притчевая заострённость наполняет это произведение. Каждый эпизод, каждый образ раскрывает многоуровневый характер бытия. Так, в первой главе речь идёт о священнике, страдающем недугом пьянства, но усердно молящемся обо всех, кто без покаяния скончался и руки на себя наложил. Эта история, рассказанная Иваном Флягиным, символически объясняет, что действие повести будет развиваться в двух планах: житейском и житийном. Оказывается, что Царство Божие гораздо ближе к земным делам, прорывается в человеческую юдоль во сне, в видении, творением чудес, мироточением икон, навевая чары, внося неземные моральные коррективы, по которым выходит, что слабый в житейском смысле поп является ключевой фигурой в борьбе добра и зла в том деле, которое он сам себе определил. Его неустанная молитва (заметим, молится он не о себе, сознавая свою малость, ничтожество, а о ближних, которых даже не знает) сдерживает целое темное воинство злых духов, спасая души самоубийц, и, по мысли Ивана Северьяновича, "он уже от дерзости своего призвания не отступит и всё будет за них Создателю докучать, и Тот должен будет их простить", потому что в Евангелии сказано: "толцытеся"; "ведь это от Него же самого поведено, так ведь уже это не переменится же-с".
Показательно, что и сам послушник Флягин, пройдя свой нелёгкий жизненный путь, приходит к тому же евангельскому императиву. В самом конце он признается: "Я исполнился страха за народ свой русский и начал молиться", "мне за народ очень помереть хочется". Взятая в первой главе высокая нота служения людям звучит крещендо в заключительной двадцатой главе.
Каждый образ Лескова, черпая из глубин народного обаяния неповторимые черты, есть литературное откровение.
По единодушному мнению критиков, Иван Флягин от природы наделен чистосердечием и широтой души, простодушием до наивности и бескорыстием, отзывчивостью на чужое горе и добротой, богатырской жизненной силой, справедливостью и чувством собственного достоинства, выносливостью и долготерпением. Он обладает редкими качествами: артистическим чутьём и даром художественного воображения.
В то же время, доказывает писатель, добро и зло существуют в мире в смешанном состоянии, и необходимо постоянное трезвение, чтобы не впасть в грех. В случае с героем Лескова это выглядит как нарушение обета, данного Богу его матерью, у которой не было детей. Молитвенным подвигом заплатила она за сына и своей смертью во время родов, обещав посвятить Ивана Создателю, т. е. уготовив ему монашеский путь. Но молодой Флягин далёк от мысли о монастыре, его путь – это своевольная самодостаточность. Однако старик-монах, которого он случайно убивает, приходит к Ивану во сне и предупреждает, что его путь определён, надо послушаться, иначе он навлечёт на себя большое зло. Иван не верит сновидению. И лишь прожив полсотни лет он, вспоминая прошлое, сокрушённо судит себя: "Мне надо было бы… в монастырь проситься, а я… пошёл от одной стражбы к другой, всё более претерпевая, но нигде не погиб, пока всё мне монахом в видении предречённое в настоящем житейском исполнении оправдалось за моё недоверие".
Словно зачарованный (чары здесь – сюжетообразующий принцип, характерный для фольклора) идёт герой по жизни от искушения к искушению: силой, талантом "по конской части" – ему приходится усмирять и приручать самых диких, свирепых, никому не поддающихся лошадей – и, наконец, страстью к красавице цыганке Груше. Начинаются долгие скитания героя. Каждое очарование будет оборачиваться потерей и болью. Его душа, распахнутая для любви, так и не получит ответной, буквально с самых ранних лет. Тонко чувствуя красоту мира, Иван Флягин в то же время ощущает на житейском уровне пустоту и скуку, переходящую в тоску, – устойчивый мотив в повести, словно неосознанный сигнал бедствия.
Житийная ипостась его бытия, напротив, оборачивается приобретением, приращением духовного капитала и добрых дел. Ценою собственной жизни он спасает графа и графиню: когда лошади понесли, Иван бросился на конец дышла и повис над пропастью. Матери он помогает вернуть дочку, отнятую мужем. Пребывая в плену у татар, лечит их, зная нужные травы, а потом и крестит их, словно Пророк и Предтеча Иоанн Креститель, его, кстати, ангел-хранитель. Жалеет старых людей, у которых сына в рекруты забирали, и вместо него идёт на царскую службу и, наконец, все силы своей души отдаёт Груше, когда князь разлюбил её и бросил, как Печорин Бэлу. (О художественной перекличке Лескова с Лермонтовым, Тургеневым и Л. Толстым см. в комментариях к повести.)
Чтобы почувствовать диссонанс в своей жизни, скверну, заполнившую душу, необходимо очищение сознания. Тогда появляется очередная "бусинка?" фабулы – новые рассказы героя, органично и напрямую связанные с предыдущими событиями. Автор обнаруживает виртуозную логику в подаче событийного ряда: герой попадает на 23-м году жизни сначала в татарский плен в знойных, слепящих Рынь-песках. В пустыне (на богословском языке это место суда и обновления, место испытания) он проводит десять мучительных лет, сокрушаясь о православных храмах и русской зелёной природе. Затем пятнадцать лет служит в солдатах на Кавказе, находясь между жизнью и смертью. Последнее пристанище – монастырь. Там происходит незримое борение со страстями, приходит осознание, что он "грешный и слабый человек". Теперь скитания обретают цель – хождение за истиной. Влияние этого жанра древнерусской литературы на повесть очевидно. К тому же во второй половине XIX в. были написаны неизвестным автором знаменитые "Откровенные рассказы странника духовному своему отцу" об Иисусовой молитве, о том, как некий человек хочет понять, что такое "непрестанно молитеся", как это "молиться на всякое время духом".
Сложный характер Ивана Северьяновича дам в развитии. Лесков раскрывает внутренний мир героя естественно и правдиво. Писатель стремится к предельной точности изображения, чему служит тонкая нюансировка переживаний героя. Всё устремлено к тому, чтобы обнаружить, как черты ветхозаветного человека в душе героя – бездумного, своевольного и импульсивного, – вытесняются осознанным осмыслением своей греховности, а это первый шаг на пути возвращения "блудного сына" к своему Отцу. Этапы духовного роста героя прослеживаются и в поиске писателем адекватного названия своему произведению, которое первоначально называлось "Чернозёмный Телемак", затем "Очарованный странник, его жизнь, опыты, мнения и приключения" и наконец были сняты все авторские подсказки, читателю был предложен таинственный в своей простоте и ёмкости окончательный вариант, ориентирующий на особый уровень его прочтения. Можно сказать, что конец у повести открытый. Пока Иван Северьянович находится в дороге на Соловки к Зосиме и Савватию за благословением, но он твердо знает: война будет, поэтому – "ополчайся". Это его личное дело, если приходит общая беда. По верному наблюдению И.В. Столяровой, повесть Н.С. Лескова "Очарованный странник" чрезвычайно значительное произведение, стоящее на магистральном пути развития русской литературы. Оно знаменует собой новый этап в приближении русской литературы к стихии народной жизни, в выявлении её современного состояния и глубинных возможностей".
"Запечатлённый ангел" (1873). Если в "Очарованном страннике" изображён путь к спасению души, то в "Запечатлённом ангеле" Лесков показывает, какой небывалой духовной высоты может достичь человек, ходящий пред Господом. Всё возможно верующему. Вот анахорет Памва, "беззавистный и безгневный", "непостижимые чудеса про его высокую жизнь" рассказывают церковные люди. Прозорливый старец, маленький и горбатенький, тихий, однако, как сразу понимает увидевший его старовер Марк Александрович, – "повелительный". Живёт он в лесном скиту, плетёт лапотки, непрестанно молится. Раскольнику предстоит понять, что же из себя представляет старец, а вместе с ним и благодать православия. И первый его испуг при встрече сменяется восхищением: "Ах, сколь хорош! Ах, сколь духовен! Точно ангел передо мной сидит и лапотки плетёт, для простого себя миру явления". В смятении старовер. Страшно ему. Не случайно заблудились они в лесу с Леонтием, который занемог так, что почти умирает, а Марк Александрович ничего сделать не может. Но вот появился старец с вязанкой дров на спине. Тихо, ласково сказал всего пару фраз: – Встань, брате! Понеси-ко за мною. И молодой человек встал и понёс, как будто никакой хворобы и не было. По вере старца всё произошло.
А затем возникает напряжённый разговор между ними о полном доверии Богу. Памва согласен идти в "преисподнейший ад", если на то будет воля Всевышнего, и даже просит Господа об этом. Такой поворот разговора обескураживает Марка Александровича, ведь нормальный человек сам не попросится в ад. И только потом к нему приходит осознание, что отшельник – сама кротость, "весь любовью одушевлён": "Ни одного слова я более отцу Памве не сказал, да и что бы я мог сказать: согруби ему – он благословит, прибей его – он в землю поклонится, неодолим сей человек с таким смирением! Чего он устрашится, когда сам в ад просится?.. Он и демонов-то всех своим смирением из ада разгонит или к Богу обратит! Они его станут мучить, а он будет просить: "Жёстче терзайте, ибо я того достоин! " Нет, нет! Этого смирения и сатане не выдержать! Он все руки об него обколотит, все когти обдерёт и сам своё бессилие постигнет пред Создателем, такую любовь создавшим. И устыдится его. Так я себе и порешил, что сей старец с лапотком аду на погибель создан!…"
Можно сказать, что "Очарованный странник" и "Запечатлённый ангел" – две художественные картины, связанные единым замыслом, как и положено диптиху. "После злого романа "На ножах", – писал М. Горький, – литературное творчество Лескова сразу становится яркой живописью или, скорее иконописью, – он начинает создавать для России иконостас её святых и праведников. Он как бы поставил целью себе воодушевить Русь, измученную рабством, опоздавшую жить"…
В конце 70-х – начале 80-х годов появляется серия очерков о нравах и быте церковных иерархов ("картинки с натуры"): "Мелочи архиерейской жизни" (1878), "Архиерейские объезды" (1879), "Борьба за преобладание" (1882), "Райский змей" (1883). Здесь и высокие чины священнослужителей и простые сельские льячки, вроде Лукьяна из Орловской монастырской слободки, который интересен автору своей "жалкой приниженностью и сословной оригинальностью". Повествование развивается в сатирическом тоне. В предисловии к первому изданию Лесков так объясняет свою цель: "Сказать кое-что в защиту наших владык", стараясь отделить невероятные анекдоты о них от событий на самом деле происходивших. Однако в центр повествования он помещает отрицательные стороны жизни церковнослужителей: грубость, пьянство, сребролюбие и т. п.
Какие бы ироничные громы и молнии ни метал автор против недостойных служителей алтаря, чиновников-обскурантов, он тем не менее к Храму Господню "имеет усердие и страх", ему "внятно шествие Твоя, Боже". Писателю важно отделить христианство от фарисейства, высокий дух веры от фальши. В 90-х годах он всё убеждённее станет говорить о служении людям как основополагающей идее христианства, о действенной любви к ближнему, потому что "вера без добрых дел мертва есть". Не раз возникнет в его творчестве мотив ложной набожности, радикально отторгающей человека от Бога. Понятно, что издание "Мелочей архиерейской жизни" вызвало резко отрицательную оценку в церковной печати. Очерки были запрещены. В 1883 г. Лесков был уволен из Министерства просвещения, где состоял членом особого отдела Учёного комитета по рассмотрению книг, издаваемых для народа (с 1874 г.). Писатель остался без работы и без пенсии.