Да не смутят пустые сны наш дух:
Ведь совесть – слово, созданное трусом,
Чтоб сильных запугать и остеречь,
Кулак – нам совесть, а закон нам – меч.
Сколь ни тяжки преступления героини, но из бездны и тьмы непросветлённого сознания за несколько мгновений до смерти вдруг вырывается душа: "Катерина Львовна хочет припомнить молитву и шевелит тубами, а губы её шепчут: "Как мы с тобой погуливали, осенние долгие ночи просиживали, лютой смертью людей с бела света спроваживали".
Лесков фиксирует страшный факт, становящийся обыденностью – оскудение веры. И лампадки в домах горят, и в храм ходят, и силу богоявленской воды знают, и праздники святые почитают, а убивают больного ребенка, продают из корысти родную сестру и измываются над ближним.
Сергей наказан по закону за свои злодеяния. Но это только ещё преддверие наказания для христианина. Тот ужас от содеянного, которым наполнена повесть Лескова (и по сей день, по словам рассказчика, не забыта жителями Мценского уезда) невольно заставляет вспомнить слова Евангелия: "Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит" (Мф. 18; 6).
"Леди Макбет Мценского уезда" – трагедия в духе Шекспира, следующий шаг Лескова в совершенствовании писательского мастерства. Он использует сказовое повествование, прибегает к стилизации, имитирует живую разговорную простонародную речь со всеми её неточностями, интонацией, орфоэпией. Так на вербальном уровне происходит проникновение в глубины психики героев, их самораскрытие. Психологический рисунок состояний героини выверен до тончайших нюансов: от бездонной любви – к глухой яростной ненависти. По словам Л. Аннинского, "огромное внутреннее давление – черта лесковской прозы". Вот напряжённый диалог-умолчание героев перед убийством мальчика Феди:
"– Закрыли окна? – спросила его Катерина Львовна.
– Закрыли, – отрывисто отвечал Сергей, снял щипцами со свечи и стал у печки.
Водворилось молчание.
– Нонче всенощная не скоро кончится? – спросила Катерина Львовна.
– Праздник большой завтра; долго будут служить, – отвечал Сергей.
Опять вышла пауза.
– Сходить к Феде; он там один, – произнесла, подымаясь, Катерина Львовна.
– Один, – спросил её, глянув исподлобья, Сергей.
– Один, – отвечала она ему шёпотом, – а что?
И из глаз в глаза у них замелькала словно какая сеть молниеносная; но никто не сказал более друг другу ни слова". Текст "набухает", "топчется на месте", умолчание главного становится невыносимым. Упрёк невысказанно присутствует в каждом слове очерка. В повествовании звучит горькая правда о нравственном и духовном обнищании людей.
В XX в. всемирной известности этого произведения Лескова немало способствовала знаменитая опера Д.Д. Шостаковича "Леди Макбет Мценского уезда".
"Воительница" – следующая вариация на тему сложных человеческих характеров. Героиня очерка – ещё одна жертва обстоятельств и собственной противоречивой натуры. Прибегая к сказовому повествованию, стилизованной речи, Лесков даёт своей героине возможность добровольного самораскрытия в слове. В беседе с рассказчиком кружевница Домна Платоновна вспоминает множество историй из собственной жизни. Выясняется, что знакомство у неё было самое обширное, "даже необъятное и притом самое разнокалиберное", поэтому мнения её о петербургской жизни, как она думает, самые точные. Свести их можно к нескольким выводам: "Свет этот подлый", "везде одни обман", "из живой-то из всей нынешней сволочи – всё одно только качество: отврат да и только". Сама же Домна Платоновна всегда права, и её все любят, потому что она проста необыкновенно.
Это, однако, "оптический обман", такой же, как и её внешность. На самом деле у нее хватка матёрой хищницы, целенаправленно, неутомимо добивающейся своей выгоды. Среди её многочисленных "приватных дел" была и роль сводни, которую она выполняла, не осознавая ее гнусности.
Центральной в повести "Воительница" является история о Леканиде Петровне, опровергающая слова, дела и мнения Домны Платоновны. Жизнь Леканиды Петровны с мужем не сложилась. Она расстаётся с ним и уезжает в Петербург. Красивая женщина полна иллюзий, что здесь она найдёт работу, друзей, что её жизнь изменится к лучшему и обретёт достойный смысл.
Однако "петербургские обстоятельства" совсем иные, и очень скоро Леканида Петровна остаётся без гроша и попадает в цепкие руки "кружевницы", которая сама кружева не плетёт и не вяжет, а только разносит их на продажу в богатые дома и заодно подбирает хорошеньких содержанок для пресыщенных господ, а плетёт она, как паук, сети, в которые те и попадают. Леканиде Петровне всего-то и нужно было от Домны Петровны немного денег взаймы на обратный билет к мужу. Но такой лакомый кусочек сводня из рук не выпустила и методично, жестоко и расчётливо довершила падение несчастной женщины, сделав её "дамой полусвета".
Диалоги рассказчика и Домны Платоновны, в которых раскрывается истинная сущность этой "мценской бабы", прерываются его размышлениями о непостижимости внутренней извращённой сути героини: как же она совмещает в себе такие противоречивые качества: и молитву, и пост, и собственное целомудрие, и в то же время "наклонность к устройству коротеньких браков не любви ради", а ради собственного интереса. Однако послушав рассказы о том, как встретил её великий город Петербург по приезде обманами, разного рода воровством и махинациями, рассказчик начинает понимать закономерность становления простоватой провинциальной мещанки неким "фактотумом" (посредником) в продажном обществе, и ту циничную метаморфозу, которая произошла с её сознанием, где перепутались представления о добре и зле, о ценностях подлинных и фальшивых.
Конец Домны Платоновны назидателен. Женщина, долгие годы жившая иллюзией о том, что она нужна людям и все её любят, отрицавшая добрые чувства, христианское милосердие, так как они несовместимы с прагматическими интересами, на старости лет, "не ко времени", влюбляется в двадцатилетнего Валерочку, обокравшего своего хозяина и теперь находящегося под судом и следствием. Самой Домне было что-то около сорока семи лет, а то и больше. И неожиданно она обретает человеческое лицо, понимая неуместность этой страсти, её смехотворность и испытывая в то же время бесконечную нежность к непутёвому возлюбленному, отдав ему всё, что имела, "даже банку варенья". Эта последняя история уже не формально обращает её к вере, к молитве, так как какой-то умный раскольник определил её состояние: "Это тебе аггел сатаны дан в плоть… Не возносись". Диагноз духовного заболевания поставлен точно: тщеславие и самомнение.
Истории Насти и Катерины – это страницы высокого трагизма, но и в комической ситуации воительницы обнаруживается живое, трепетное человеческое чувство.
"Старые годы в селе Плодомасове" (1869). Тема женской доли, характерная для литературы 60-х годов, занимает в творчестве Лескова важное место. Среди его персонажей есть яркие индивидуальности, восходящие к пушкинской традиции, что особенно наглядно видно в его хрониках "Старые годы в селе Плодомасове" и "Захудалый род" (1873). Главные героини этих хроник – боярыня Марфа Андреевна Плодомасова и княгиня Варвара Никаноровна Протозанова – цельностью своих характеров напоминают Татьяну Ларину из "Евгения Онегина" и Машу из "Капитанской дочки".
"Старые годы в селе Плодомасове" – монологический очерк нового типа, приближающийся к жанру романа-хроники. Картины жизни екатерининских времён, патриархальный быт, "дух времени" воссозданы писателем исторически достоверно, удивительно ярко и виртуозно.
Не так безоблачно сложилась жизнь Марфы Андреевны, но неизменная её вера в промысел Божий, решительность, бесстрашие и воля помогают ей во всех неординарных событиях. Она мужественно противостоит разбойной банде мужиков и холопов, взбудораженных успехами Пугачёва и решивших обворовать плодомасовский дом. Даже пытка не сломила "железную старуху". Сам Николай Угодник приходит к ней на помощь по её молитве – таково мнение разбойников, в ужасе разбежавшихся из боярского дома, когда икона святителя Николая, по их словам, "пошла" по воздуху.
Произведение осталось незаконченным, но сама Марфа Андреевна и ещё два персонажа: карлик Николай Афанасьевич и его сестрица появятся в "Соборянах", где маленькому человеку предстоит совершить достойные дела. Это – характерная особенность поэтики Лескова, когда одно произведение словно продолжается в другом.
Творчество 40-х годов. В семидесятые годы были написаны "Соборяне" (1872), "Очарованный странник" (1873), "Запечатлённый ангел" (1873).
Роман-хроника "Соборяне" не сразу приобрел тот вид, в каком он известен читателю сегодня. С самого начала автору был ясен жанр – "романическая хроника". Он остался неизменным, по тому времени – новаторским, проложившим путь произведениям подобного рода.
Новым был не только жанр, но и среда, описанная Лесковым, и герои – представители духовенства провинциального причта, созданные не карикатурно, не в насмешку, а всерьёз, со всеми их положительными и отрицательными чертами, проникнутые глубокой авторской симпатией. Работа над произведением шла по линии сокращения широкого горизонтального бытового охвата действительности и углубления духовной вертикали, сосредоточенности на изображении внутренней жизни протоиерея Савелия Туберозова, героя масштаба личности протопопа Аввакума.
В жанре хроники писатель излагает исторически достопримечательные события в их временной последовательности. У Лескова – это летопись старогородского мира, в центре которого – три священнослужителя: протопоп (протоиерей – старший священник) Савелий Туберозов, иерей Захарий Бенефактов и дьякон Ахилла Десницын – достойный триумвират по евангельскому слову: "Ибо, где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них" (Мф. 18; 20.). Все они жили простой жизнью, не богатой событиями, "и все более или менее несли тяготы друг друга". Начало действия романа относится к 1865 г. Протопопу в это время "за шестой десяток жизни", иерею Захарию – и того больше, дьякону Ахилле – далеко за сорок, т. е. жизнь почти прожита и наступает "время собирать камни". В романе нет любовных интриг. Есть одна главная любовь, самая трудная – к Богу и ближним.
Шестидесятые годы XIX в. в истории России – переломные, судьбоносные: уходит патриархальное прошлое, разрушаются традиционные верования, привычные отношения, формируются новые нравственные принципы буржуазного толка. И многие соблазняются, увлечённые модой и новыми идеями, а значит, неизбежны неразрешимые противоречия. В такой атмосфере проходит жизнь героев романа. Лесков раздвигает временные рамки хроники, вводя в повествование дневник отца Савелия. Первая запись сделана в нём 4 февраля 1831 г., а последняя – 9 июня 1865, отразившие "целый мир воспоминаний" и грустных, и весёлых, и трагичных, и анекдотичных, и сугубо личных, и общественно значимых. Через них раскрываются подробности жизни, светская суета государственных чинов и простых прихожан.
Осознать историческую глубину общероссийских проблем помогает и разговор отца Савелия с боярыней Марфой Андреевной Плодомасовой, уже известной читателю по хронике "Старые годы в селе Плодомасове". Она приглашает протопопа в своё имение, где и встретились "век нынешний и век минувший". Женщина "вельми немалого духа", хоть и проста в обращении, но "как бы над всем будто царствует" – такой видит её отец Савелий. Боярыня проницательно отмечает, что церковь, как в библейские времена, снова в "лавочку" превратилась, "благодатью как сукном торгуете". Ей особенно хорошо видно в перспективе прожитых лет, какие перемены набирают силу в русской жизни. Оценивая ум, харизму, дар проповеди тогда ещё молодого иерея Савелия, видя его честность и неподкупность, она, словно, заранее угадывает будущий конфликт священника с наступившим прозаическим веком купли-продажи, его воинствующим аморализмом. Она же замечает одиночество отца Савелия: "помыслами души всё-таки одинок стоишь". Сама Марфа Андреевна всю жизнь свою одиноко отстояла, неизменно строгая и щедрая, но не сдалась ни в одной из сложных ситуаций, уповая лишь на Божью помощь. Верой и сильна была. Скончалась боярыня 1 января 1850 г., "пережив пятерых венценосцев: Елизавету, Петра, Екатерину, Павла и Александра, и с двумя из них танцевала на собраниях". Одиночество как естественная среда обитания, вечный бунт самостоятельного человека – характерная черта персонажей Лескова.
О "веке минувшем", его устоях и морали, о своей жизни у боярыни Плодомасовой рассказывает и её карлик Николай Афанасьевич, крепостной, получивший вольную. Так возникает в романе мотив "старой сказки", исторической памяти, традиции. И, наконец, к своеобразной документальной основе романа-хроники можно отнести письма дьякона Ахиллы из Петербурга, а потом и его рассказы о городской жизни.
Своеобразна композиция произведения; она имеет вид "ленты", даже чёток, где основу составляет история жизни протопопа Савелия Туберозова, а каждая бусинка – это фрагменты биографий остальных персонажей, так или иначе связанных с центральным сюжетом: друзья, враги, равнодушные. Среди них – "новые люди": учитель-атеист Варнава Препотенский, Дарья Николаевна Бизкжина, идущая в йогу с модой, откровенный мерзавец и шантажист Термосесов, когда-то пребывавший в рядах нигилистов, "еретичествующий", праздношатающийся мещанин комиссар Данилка – местный пролетарий и др. Важное лицо – предводитель Туганов на мучительные доводы отца Савелия: "Без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих… Это… сгубит Россию", – спокойно отвечает: "Да что же ты ко всем лезешь, ко всем пристаёшь: "идеалы, вера?" Нечего делать, когда всему этому, видно, время пришло".
Создавая образ отца Савелия, Лесков использует богатый арсенал художественных средств. Вслед за Гоголем он даёт подробное описание его внешнего вида, дома, в котором он живёт. Как хроникёр и режиссёр изобретает самые разные ракурсы и мизансцены. При раскрытии этого характера, его трепетного предстояния Богу за всю вверенную ему паству, "горних" помыслов, автор прибегает к описаниям его поступков, разговоров, действий, мнений о нём окружающих. В начале романа писатель приглашает благосклонного читателя погрузиться в глубины внутреннего мира самого драматического лица этой повести, проникнуть в чистенький домик отца Туберозова, заглянуть внутрь души его хозяина, "как смотрят в стеклянный улей, где пчела строит свой дивный сот", и при этом надо иметь "наши уши отверзтыми".
Той же цели служит дневник Туберозова. В записи от 2 марта 1845 г. отец Савелий пишет: "Вывел два заключения, и оба желаю признавать ошибочными. Первое из них, что христианство ещё на Руси не проповедано, а второе, что события повторяются и их можно предсказывать. О первом заключении говорил раз с довольно умным коллегом своим, отцом Николаем, и был удивлён, как он это внял и согласился. "Да, – сказал он, – сие бесспорно, что мы во Христа крестимся, но ещё во Христа не облекаемся". Вот та основа, которая придает трагизм мироощущению священника, – непросветлённость паствы, невозможность выполнить свой долг на уровне апостольского служения первых веков христианства. А душа его, непомерность любви во Христе требует именно такого понимания священнического долга. "Негодую, – пишет он в дневнике. – Зачем я как бы в посмешище с миссионерской целью послан: проповедовать – да некому; учить – да не слушают!" С горечью он осознаёт тот факт, что общество пребывает в состоянии духовного варварства, отчуждения от благодати церковного воздействия, в состоянии нравственного опустошения или вражды с ближним, что является оскорблением самого Бога. Для людей, пока ещё не облечённых во Христа, наступают опасные времена тотальной или целенаправленной лжи. Как им устоять перед вероломным напором зла, как не соблазниться? (История Варнавы Препотенского и подобных ему.) Остро чувствуя, какой великий раскол грядет в России будущего ("… у нас в необходимость просвещённого человека вменяется безверие, издёвка над Родиной, в оценке людей, небрежение к святыне семейных уз, неразборчивость…"), наблюдая, как сердца людей заполняются лишь земными, материальными интересами, честолюбивыми стремлениями ("…откупщики жаловались министру внутренних дел на православных священников, удерживающих народ от пьянства" – доходы падают), отец Савелий решает остеречь старогородцев, обличая их маловерие, когда "нужна духовная самостоятельность".
У священника только одно оружие – его слово, его талант пророка. Его миссия на земле – быть посредником между людьми и Богом. Воодушевлённый великой идеей "возбудить упавший дух собратий", церковный пастырь, "ревнуя" о благе русского народа, произносит слово обличения в духе христианских идеалов и заканчивает свою проповедь такими словами: "Я порицаю и осуждаю сию торговлю совестью, которую вижу перед собой во храме. Церкви противна сия наемничья молитва…" За эту проповедь, по доносу, отца Савелия под надзором отправляют в губернский город. Прощаясь с женой, он произносит пророческую фразу: "Не хлопочи: жизнь уже кончена; теперь начинается "житие"".
Автор, словно полемизируя с предводителем Тугановым, назвавшим отца Савелия маньяком, констатирует: "И как человек веры, и как гражданин, любящий отечество, и как философствующий мыслитель, отец Савелий в его семьдесят лет был свеж, ясен и тёпел: в каждом слове его блестел здравый ум, в каждой ноте слышалась задушевная искренностью. Добавим к тому же, что был он на редкость образованным и начитанным человеком: любимые его книги – "Жизнь и мнения Тристрама Шенди" Лоренса Стерна и "Путь паломника" Поля Бэньяна.
Картины природы выполняют в сюжетной схеме романа-хроники функцию символов. Сцены предгрозового зноя, жара, томления и последующей освежающей грозы, как отзвуки душевного нестроения и смуты отца Савелия, написаны мощно, эпически полнокровно, крупными мазками художника-реалиста и считаются одними из лучших в русской литературе. Оказавшись в эпицентре страшной грозы, протоиерей потрясён наглядно реализовавшейся в мгновение ока библейской метафорой "Всё в руце Божией": только что стоял перед ним вековечный могучий дуб и прятался в его листве перепуганный ворон, и вот от удара молнии этот дуб как ножом был срезан у самого корня… Приём сна помогает установить связь данного мгновения с прошлым и будущим, наполняя космическим значением земной сюжет.
"Житийная часть" бытия "ссыльного протопопа" наполнена скорбями и печалью. Умирает его жена Наталья Николаевна, разделявшая с ним его наказание, взяв на себя непосильные труды. Её тихий подвиг, кроткий и смиренный, не менее значим, чем противостояние протоиерея. Это подтверждает и сам автор, предлагая подумать над кончиной Натальи Николаевны, которой снится вещий сон, будто дьякон Ахилла "её взял и внёс в алтарь, и алтарь тот огромный-преогромный: столбы – и конца им не видно, а престол до самого неба и весь сияет яркими огнями, а назади, откуда они уходили, – всё будто крошечное, столь крошечное, что даже смешно бы, если бы не та тревога, что она женщина, а дьякон её в алтарь внёс. "В уме ли ты, дьякон! – говорит она Ахилле, – тебя сана лишат, что ты женщину в алтарь внёс", а он отвечает: "Вы не женщина, вы – сила!"