Но позже, к годику, ситуация постепенно меняется: ребенок начинает понимать, что его ощущения не случайны, а есть его реакция на некие внешние воздействия, и тогда внешнее начинает восприниматься им, как собственно "внешнее". Здесь же начинает восприниматься и собственное "я" ребенка, но пока не как "я-личностное" и даже не как "я-внутреннее", а как некая его противоположность, противопоставленность "внешнему". Другой человек хотя и содействует ему (от него малыш получает тепло, пищу, игру и так далее), но это для него еще не другой человек, а лишь один из элементов внешнего, хотя и важный. Ребенок выделяет другого среди прочих элементов "внешнего", но пока лишь по определенному набору критериев, но не "принципиально". Здесь мы видим аналогию с полными индивидуальными отношениями, правда, весьма примитивными. То есть, из личностных структур функционирует пока только сущность, а другие просто отсутствуют.
Одновременно развивается и гносеологическое устройство человека: из субъекта малыш становится (благодаря разделению своих ощущений и внешних, причинных, событий) субсубъектом. Это позволяет ему создавать свою индивидуальную реальность, осуществляя процесс причинно-следственного (субсубъективного) познания. Отождествленность собственной сущности и нарождающейся индивидуальной реальности на этом этапе для него абсолютна, индивидуальная реальность – это для него и есть мир, и другие варианты тут просто невозможны. Но постепенно возникают ситуации, в которых ребенок вынужден сопротивляться внешнему, это консолидирует его внутренне, а благодаря "воспитанию" (ребенка учат называть себя по имени) постепенно начинает выкристаллизовываться его собственное "я".
Не углубляясь в прочие подобности, сразу перейдем к общеизвестному "кризису трех лет" по Л.С. Выготскому. К этому времени, сам того не осознавая, ребенок научается исполнять множество ролей: с бабушкой он играет в ладушки, качается на ноге и дедушки, с мамой спокойно стоит, ожидая, когда та его оденет. Социальное поведение постепенно становится все более объемным и разнообразным. К трем годам его внутреннее сопротивление нарастающим внешним требованиям достигает максимума и происходит своего рода инсайтирование собственного "я". Это ощущение "праведного я" восставших, ощущение собственной правды. В этот момент "я" выходит на одну плоскость с другими людьми – пространство отношений, сотканное из агрессии и бесчисленных формализаций. Агрессия ощущается тем явственнее, чем сильнее ощущается утрата прежних, первичных индивидуальных отношений, ребенок ощущает себя словно отлученным от них.
Ребенок трех лет не осознаёт рядом никаких индивидуальностей, он один теперь индивидуальность. Устоявшее мнение, будто "я" – "индивидуальное сознание", появляется у ребенка через ощущение себя одним среди прочих подобных "я" ("индивидуальных сознаний"), вероятно, не совсем точно отражает реальное положение дел. Анализ процесса формирования личности, если мы помещаем точку обзора в самого ребенка, доказывает это со всей очевидностью. С.Л. Франк приводит следующий, также, на наш взгляд, немаловажный, аргумент: "Тот факт, что я вообще наталкиваюсь на некое "ты", что на меня направлен взор "другого существа", что я стою перед наличием вообще какой-то "чужой души", какого-то "чужого сознания", – этот факт дан мне, очевидно, гораздо более первичным и непосредственным образом, чем знание того, что именно происходит или содержится в этой другой душе". Другими словами, ребенок осознаёт, что есть что-то другое, наделенное сознанием и волей, но у него нет никаких оснований и тем более желания допускать наличие в этом другом такой же индивидуальности, такого же самоценного, такого же важного и значимого "я-существования", которое он ощущает в себе.
Не-индивидуальность, как известно, не имеет прав, в собственной же индивидуальности ребенку не приходится сомневаться. Потому "кризис трех лет" – это претензии на пост "императора", только император (индивидуальность) "имеет право". Он требует удовлетворить свои прихоти, прихоти императора. "Другой" теперь – соперник, "другой" вызывает сопротивление, не выполняя требования "я". "Я" рождается в противопоставлении: я и они. Появляются транзиторно-формальные роли – ребенок начинает врать, капризничать, преследуя таким образом свои цели. Взрослые, как правило, не ослабляют в такой ситуации свое давление, а, напротив, только его наращивают, а потому ребенок получает дополнительные оплеухи и лишается удовольствий. Постепенно он начинает сознавать, что "им" – взрослым – подвластно все. Они пользуются "правом силы" – телевизор, сладкое, подарки, дневной сон и прочее. Постепенно воспитывающие лица занимают место "богов" – только "боги" выше "императора", только "богам" он может подчиняться. Все это, параллельно, расширяет и наполняет индивидуальную реальность ребенка.
Опять же пропуская все не относящееся к делу, переходим к очередной трагедии – к крушению идеалов, авторитетов, "богов" детства. Рано или поздно ребенок вдруг осознаёт, что его папа – не самый большой и сильный, а мама – не самая красивая и главная. Боги низвержены… Но кто теперь, в таком случае, он – сам ребенок?… Он больше не император… Признавая падение богов и кумиров, он подписывает и "отречение от престола". Возникает своего рода раздвоенность личности: все то же глубокое ощущение собственной индивидуальности, исключительности, с одной стороны, а с другой – масса ролей, которые ребенок должен играть наравне со всеми.
Этот раскол пролегает между сущностным "я" и индивидуальной реальностью ребенка. Последняя подчинена законам логики, а все, как кажется, свидетельствует о том, что наш герой – "такой же, как и все остальные", и нет в нем ничего особенного. Но сущностное "я" ребенка говорит об обратном. Причем оба образования – и сущностное "я", и индивидуальная реальность – в каком-то смысле претендуют на то, чтобы быть "я" человека: и индивидуальная реальность, содержащая в себе я-отождествленные роли, может быть "личным я", и то сущностное "я", являющееся, по сути, центром личности, которое продолжает сохраняться в неком переживании, тоже имеет все права на этот статус подлинного "личного я". Но если для первого "я" есть все необходимые основания – сама жизнь ребенка, окружающий его мир, социальная практика, в которую он включен благодаря я-отождествленным ролям, им основание, то второе основано лишь на некой его вере, на некой внутренней, ничем не подкрепленной убежденности.
Логика воспитания ребенка, где число его "начальников" растет с каждым годом (воспитатели в детском саду, учителя начальных классов, учителя по предметам), не оставляет этому второму – сущностному "я" (чувству собственной глубокой индивидуальности) – никакого места и основания. Сформированная личность теряет чувство собственной раздвоенности, поскольку к этому времени почти полностью пропадает ощущение этого своего сущностного "я". Но его пробуждение, которое может возникнуть в последующем, в процессе развития сформированной некогда таким образом личности, и есть нечто иное, как индивидуальные отношения с самим собой.
Пробуждение собственной индивидуальности
В психологической литературе часто используется понятие "я-идеального". Дать ему некое конкретное определение не так-то просто, но в целом можно говорить, что речь идет о желании "быть каким-то". Желание это каждому из нас понятно, появляется оно еще в детстве и представляется весьма естественным: мы хотим быть сильными, умными, талантливыми, любимыми. Чуть позже мы захотим быть красивыми, сексуальными, остроумными, сообразительными, уважаемыми. И нет ничего странного в том, что мы расстраиваемся, если эти наши желания не реализуются. И надо сказать, что все эти желания социогенной природы: мы хотим быть красивыми для кого-то, уважаемыми и любимыми кем-то.
Если же у нас не получается быть такими, как нам того хочется, то мы, по крайней мере, пытаемся такими казаться. А это уже второй виток, все дальше и дальше удаляющий нас от реальности собственного существа. И песочный замок, выстроенный нами на перекрестке собственных ожиданий и отношений к нам со стороны значимых для нас людей, поразительно крепок. Причем, мы сами всеми силами поддерживаем и укрепляем его своды. Этот "замок" – основа нашего ролевого поведения, составляющего всю систему наших формальных отношений. В каком-то смысле, мы сами и есть этот "замок".
Чтобы избавиться от этого неотступного комплекса собственных бесплодных идей, нам надо ощутить себя в общении, но не в социуме, в жизни, но не на сцене, мы должны полностью потерять ощущение кого-то, кто может подсмотреть за нами в замочную скважину, с вытекающими из подобного "конфуза" при таких обстоятельствах последствиями. Достичь этого не так-то просто, поскольку, по большому счету, мы не чувствуем чуждости, навязнанности нам этих представлений. Мы искренне уверены в том, что это мы сами хотим быть такими, какими мы хотим быть, не понимая при этом, что мы хотим быть такими только потому, что кому-то другому – значимым для нас людям – хотелось или хочется видеть нас такими. То есть, мы сами не тяготеем к своему "идеальному я", мы принуждаемы к тому, чтобы хотеть этого.
Если соответствовать "идеальному я" – это единственный способ снискать желаемую благосклонность, то мы пытаемся соответствовать своему "идеальному я", но в данном случае желаемым для нас является не само это наше "идеальное я", а искомая благосклонность, что, разумеется, совсем не одно и то же. Иными словами, "идеальное я" – это не мое собственное желание быть каким-то, это то, каким, как мне кажется, меня хотят видеть другие. Это не самоцель, а средство, с помощью которого я ищу те или иные симпатии окружающих.
Именно этот парадокс "идеального я" является причиной того, что развитие личности (особенно если это происходит вне психотерапевтического сопровождения) начинается с некого необычного ощущения себя. Развитие личности, по сути, манифестирует этим необычным ощущением: происходит крушение или деформация "идеального я", вызванное, пусть и не всегда осознанным должным образом, "разоблачением" его природы. В условиях же психотерапевтического сопровождения процесса развития личности, начало этого процесса связано с другим чувством. Поскольку психотерапевт принимает своего пациента (клиента) таким, каков он есть, то есть необходимость "быть идеальным" для человека отпадает, сама эта необходимость "быть идеальным" дискредитируется. Пациент (клиент) понимает, что, на самом деле, для того, чтобы тебя приняли, нет необходимости "быть каким-то", достаточно просто быть. Это эффект, вызванный присутствием принимающего другого, влечет за собой потенциальную смену приоритетов: психотерапевта интересует не то, что интересует других, не внешняя сторона дела, не "кажимость", его интересует то же, что и самого пациента (клиента), – он сам.
И первый шаг, который делает личность на пути к себе, – это своеобразный отказ от других (разумеется, речь не идет о фактическом отказе такого рода, личность отказывается от "формальных" других, от других в их я-отождествленных и я-неотождествленных ролях). Таким "хирургическим" путем мы, по сути, упраздняем ролевое поведение среднего контура личности. Причем, все, что происходит с ней в этом направлении, – это интуитивное движение. Личность теперь – это транзиторно-формальные роли пополам с иллюзорными идеями относительно собственной исключительности. И там, и там она становится жертвой идеализма, а это увеличивает степень субъективного страдания. В результате усиливается потребность в само-сострадании, в само-сочувствии, и хотя подобную практику трудно считать "правильной", она, как и всякое сущностное сострадание, содействует индивидуальным отношениям.
Без преувеличения можно сказать, что весь экзистенциализм психологически вырос из этого переживания. Сама "экзистенция" означает истинное, "внутриличностное бытие" человека, поток его переживаний, не сводимый ни к каким внешним объективированным формам. Впрочем, здесь "бытие" следует понимать в трактовке М. Хайдеггера, а не как оно понимается в онтологии психософии. "Стояние в просвете бытия, – пишет М. Хайдеггер, – я называю эк-зистенцией человека. Только человеку присущ этот род бытия. Так, понятая эк-зистенция – не просто основание возможности разума, ratio; эк-зистенция есть то, в чем существо человека хранит источник своего определения". "Существо человека покоится в эк-зистенции. К ней в сущностном, то есть в собственном бытийном плане сводится все, потому что бытие о-существляет человека, как экзистирующего, присваивая его себе, чтобы он был стражем истины бытия". И сейчас личности доступны все эти, с одной стороны, очень не простые, но, с другой стороны, завораживающие экзистенциальные переживания – хайдеггеровский Ужас Ничто, глубочайшая Тоска и ни с чем не сравнимое Отчаяние, кьеркегоровские Страх и Трепет.
Эти переживания позволяют человеку совершенно по-другому взглянуть на мир, они даруют ему новые горизонты и новые ценности. Вопрос этического поворачивается к нам другой стороной: ощущение личностного горя – своего сущностного одиночества, своей исторгнутости из мира, трагическое сознание своей конечности и бессмысленности жизни как таковой оказывается огромным, а потому сострадание к себе (к паскалевскому человеку в себе) достигает своего апогея. На этом уровне развития личности (а речь идет о ПЗМ) личность как бы теряет себя, свое самоощущение: с одной стороны, собственная сущность еще не ощущается ею как таковая, она лишь манит, зовет к себе, постепенно открываясь, а я-отождествленные роли, с другой стороны, уже ослаблены, дискредитированы и не способны быть "я"; свои же я-неотождествленные роли личность никогда и не считала истинным проявлением себя. Это блуждание по "пустому пространству" между анонимной сущностью и внешним контуром кажется ей адом. Весь мир в ее глазах исполняется великой трагедией, но ему личность уровня ПЗМ не сопереживает. Сейчас она научается сопереживать себе-сущностному. И когда это, наконец, происходит, ее собственная индивидуальность, словно бы проснувшись от долгой летаргии, "показывается на глаза".
То, какие ощущения наполняют теперь личность, мы уже говорили в подпункте, посвященном собственно "индивидуальности". Но, по сути, это пока лишь возможность индивидуальности, которая реализуется по-настоящему только в тот момент, когда она как возможность встретится с другой индивидуальностью. Личность, сама не зная о том, живет в ожидании в предвкушении этой Встречи, она становится деятельной. Причем, не сама по себе, а за счет возникающих индивидуальных отношений с миром. Встреча с Другим – это, по большому счету, удача и дело случая, а вот мир постоянно предлагает нам свою сущность для индивидуальных отношений. Но поскольку сущности мира и человека значительно разнятся (это крайне неудачная формулировка), собственная индивидуальность – пока лишь констатация факта, ее подлинное открытие станет возможным лишь в индивидуальных отношениях с Другим, с "подобной" индивидуальностью.
Преодоление "я"
Этот вид индивидуальных отношений – индивидуальные отношения с самим собой – является не только начальным, но и конечным в ряду тех метаморфоз, которые происходят с человеком, переживающим процесс развития личности, в определенном смысле даже завершает его. Как мы помним, процесс развития личности заканчивается полными индивидуальными отношениями, которые характеризуются утратой дифференцировки индивидуальных отношений между самим собой, миром и другими людьми. Но это возможно только в том случае, если произойдет своего рода утрата, растворение собственного "я" человека.
Всякое ощущение "я" – есть, так или иначе, определенное отождествление, а отождествление – это всегда претензии на то, чем мы не владеем в полной мере. Отождествляться с тем, что полностью нам подвластно, просто бессмысленно, в этом нет никакой нужды, и этого не происходит. Претендуя же на то, что не принадлежит нам по сути, полностью и безраздельно, претендуя на то, что только создает кажимость полной принадлежности и подвластности, мы допускаем ошибку, которая неминуемо приводит нас к страданию и разочарованию. Пример такой ошибки – уверенность, что мы сами принадлежим сами себе, она становится очевидной, когда мы вспоминаем о смерти.
Восток весьма прагматично требует отказаться от такой иллюзии. "Индивидуальность, к которой мы привязаны, – пишет С. Радхакришнан, – есть только форма, только пустая кажимость, проявление которой вызвано неведением, первой и коренной причиной. Сохранение индивидуальности является признаком сохранения невежества. Не следует понимать дело так, что индивидуум создает печаль; он сам представляет собой какую-то форму печали. Чувство "я", порождающее иллюзию, само есть иллюзия. Индивидуальность есть симптом и в то же время болезнь".
Но здесь невольно возникает вопрос – а нужно ли расставаться с этим последним отождествлением, если в нем мы находим свою главную ценность? В конце концов, это последнее, что мы имеем. Впрочем, это вряд ли подобное разотождествление можно считать – расставанием. Если мы с чем и расстаемся здесь, то только с иллюзией, только с идеей того, что мы принадлежим себе, но с чем мы расстаемся благодаря этому последнему разотождествлению, на самом деле, – так это со страданием и одиночеством. После долгих и непростых размышлений над этим вопросом, к такому выводу приходит С.Л. Франк: "Одиночество моего непосредственного самобытия, поскольку оно есть не что иное, как выражение его неповторимого своеобразия, его абсолютной единственности, принадлежит ведь, как мы уже видели, к самому его существу. В этом смысле и самая интимная любовь даже не имеет права пытаться проникнуть в это одиночество, вторгнуться в него и его преодолеть через его уничтожение, ибо это значило бы разрушить самое внутреннее бытие любимого; она должна, напротив, быть – как где-то тонко заметил Р.М. Рильке – нежным бережением одиночества любимого человека. И все же это, так ревниво замыкающееся и извне не преодолимое одиночество должно быть как-то преодолено, чтобы непосредственное самобытие не растратило и не исчерпало себя в пустой, призрачной субъективности".
От истинной, сущностной индивидуальности и невозможно отказаться. Напротив, отказавшись от "я" индивидуальной реальности, ее из потенции можно превратить в полную и совершенную индивидуальность. Просто здесь нельзя понимать индивидуальность примитивно, упрощенно. "Индивидуальность индивидуальна" – именно это положение помогает разрешить нам одно из важнейших противоречий культуры, а именно: если индивидуальность индивидуальна, то есть имеет это уникальное "качество", то общество, общее просто не может быть противопоставлено индивидуальному. Это как сравнивать зеленое с круглым; в таком сопоставлении индивидуальное с необходимостью теряет себя, перестает быть тем, чем она является. Такое сопоставление заставляет нас рассматривать индивидуальность в категориях, которые не отражают ее сущность, раскладывать ее на осях, которыми она не может быть измерена, определяется в понятиях, которые не имеют к ней ровным счетом никакого отношения.
Индивидуальность – это не "предмет", это способ бытия человека в реальности индивидуальных отношений, человека, достигшего полных индивидуальных отношений, человека, преодолевшего тяготеющую над ним массу мира идей, человека, перешедшего в мир живых эйдосов. И это уже сущностное существование, которое возможно лишь при условии полноты индивидуальных отношения, и мы переходим к рассмотрению двух оставшихся видов.