У Пришвина в только что процитированной дневниковой записи читаем: "Я увлекаюсь теперь синтезом искусства и науки в деле познания жизни: наука строит берега для искусства… но… я иногда думаю, что это является во мне за счет наивных остатков религии (детства), которые охраняю я с необычайной последовательностью и жестокостью к другим сторонам жизни… Нам надо овладеть творчеством науки и искусства для творчества жизни".
"Синтез" у Н. Заболоцкого явлен многопланово как в стихотворениях, "портретирующих" живописное ("Офорт", "Движение"), так и в доминантном живописном ("Свадьба", "Фокстрот", "Пекарня", "Самовар", "На даче", "Лесное озеро", "Соловей", "Слепой"), о чем уже неоднократно писали исследователи. Но этот синтез не ограничивается рамками живописи и поэзии, он, как у символистов, их последователей и современников, имеет особую природу, на которую так точно указывает М.М. Пришвин: "…это является во мне за счет наивных остатков религии (детства). Эти самые "остатки" явлены не впрямую, а опосредованно, но настойчиво через обращение не к чувству, "первобытной телесной эмоции", но к Духу, Разуму, с одной стороны, и Душе – с другой. К душе, определения которой в пределах позитивистского знания дать невозможно, но осмыслить и интуитивно "назвать" для поэта, чье творчество им самим осознается не как банальное сочинительство, а как деятельность, отзывающаяся в масштабах Космоса, необычайно важно.
Настанет день, и мой забвенный прах
Вернется в лоно зарослей и речек.
Заснет мой ум, но в квантовых мирах
Откроет крылья маленький кузнечик.Над ним, пересекая небосвод,
Мельчайших звезд возникнут очертанья,
И он, расправив крылья, запоет
Свой первый гимн во славу мирозданья.Довольствуясь осколком бытия,
Он не поймет, что мир его чудесный
Построила живая мысль моя,
Мгновенно затвердевшая над бездной.(2, 43)
В этом стихотворении, без сомнения, угадывается и диалог с хлебниковским "Кузнечиком": "Кузнечик в кузов пуза уложил / Прибрежных много трав и вер…" или мандельштамовским "Среди кузнечиков беспамятствует слово" и с собственными напряженными размышлениями о жизни, бессмертии и смерти: "Например, мне неясно, почему моя жизнь возникает после смерти, – пишет он К.Э. Циолковскому, – бессмертна и все более блаженна лишь материя – тот таинственный материал, который мы никак не можем уловить в его окончательном и простейшем виде" (2,237). И далее следует чрезвычайно важная мысль для понимания Н. Заболоцкого-поэта: "Все дело, очевидно, в том, как (курсив автора. – И.М.) понимает (дух. – И.М.) и чувствует (душа. – И.М.) себя человек… В отношении людей и книг мне всегда исключительно "везло"… Вот и теперь, благодаря Вашей исключительной внимательности, Ваши книги нашли меня" (2, 237).
М.М. Пришвин, практически на ту же самую тему записывает в своем дневнике: "В нынешнем году такая книга у меня "Биосфера" Вернадского. В ней говорится такое, о чем все мы, обладающие чувством природы и поэзии, знаем… Это знание состоит в том, что мы – дети солнца". И это последнее определение "дети солнца" несет в себе философскую полифоничность; одно из значений его понимается через известное всякому верующему "Я Свет миру", и через научно постигаемые "квантовые миры". С другой стороны, слово "дух" в творчестве Н. Заболоцкого синонимично слову "мысль".
Читая даже раннего Николая Заболоцкого, в слове которого так много от живого словесного экспериментаторства, понимаешь, что эпоха, с которой он вступает в жизнь и творчество, совершенно иная, чем у тех, кто вступал в литературу в полемические 1910-е. У предшественников ощущение предапокалиптичности и апокалиптичности времени неизбывно и неотступно, у Заболоцкого – очевидное постапокалиптическое чувствование и мировидение, более того, это ощущение сотворения нового мира, новой жизни, не в банально-социологическом плане, а именно в широком, почти религиозном видении и ведении микрокосма и Макрокосма. Может быть, отсюда осознание со-звучности и со-графичности его поэзии с Анри Руссо или художниками Возрождения. В сущности, сам Заболоцкий, кажется, в своем творчестве проживает путь от смуты и борений Апокалипсиса к радости открытия нового мира, нового строя жизни, радости рождения. Другой параллелью его творчества может быть путь от Возрождения к Просвещению, только в этом просвещении Заболоцкого нет детского низвергания основ, а есть вполне серьезное стремление постичь вовне и в себе пока что таинственное, но настойчиво требующее открытия, стремление постичь словом ли, мыслью ли, самой ли жизнью то, что было непостижимо в молодости: "почему моя жизнь возникает после смерти…" Естественнонаучные открытия, их вхождение в реальность мыслятся как Сотворение Мира в "Венчании плодами", как Рождение и умирание, взаимопостигаемые и взаимно только и мыслимые:
Когда плоды Мичурин создавал,
Преобразуя древний круг растений,
Он был Адам у который сознавал
Себя отцом грядущих поколений.Он был Адам и первый садовод,
Природы друг и мудрости оплот,
И прах его, разрушенный годами,
Теперь лежит, увенчанный плодами.(1, 178–179)
В стихотворении "Вчера, о смерти размышляя…", как и во многих других, Н. Заболоцкий поэтическим словом пытается постичь это самое множество "почему", стоящих перед ним и неотступно требующих ответа, которые оказываются на незримой и проницаемой границе, которая, в свою очередь, обозначена Жизнью и Смертью:
И все существованья, все народы
Нетленное хранили бытие,
И сам я был не детище природы,
Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!(1, 195)
Определенная поэтом система координат осложнена соположениями Жизнь (плоти) – Смерть, Смерть – Бессмертие (духа, души). Не менее очевидно и то, что Н. Заболоцкий парафразирует известные поэтические сюжеты вполне оригинально и одновременно в духе своего времени.
Обновление природного и предметного мира мыслится Н. Заболоцким и через риторический строй Откровения Иоанна Богослова: "И сказал Сидящий на престоле: вот, Я все делаю новым", а также как абсолютное и всеохватное, бытийное, с одной стороны, и – простое, обыденное, даже банальное, возводимое в ранг сакральных событий:
Платформы двух земных материков
Средь раскаленных лав затвердевали.
В огне и буре плавала Сибирь,
Европа двигала свое большое тело
И солнце, как огромный нетопырь,
Сквозь желтый пар таинственно глядело.(Урал. 1, 229)
Или:
Благо тем, кто смятенную душу
Здесь омоет до самого дна,
Чтобы вновь из корыта на сушу
Афродитою вышла она!(Стирка белья. 1957. 1, 328)
Даже следуя за Тютчевым, И. Заболоцкий обнаруживает свою принадлежность к обновленной эпохе. У него нет конфликта, определенного как конфликт человеческого (одухотворенного) – и пошлого (бездушного): "Ах, если бы живые крылья / души, парящей над толпой, / Ее спасали от насилья / Бессмертной пошлости людской" (Ф.И. Тютчев). В мире лирического героя И. Заболоцкого есть другая антиномия: живой, одушевленный, одухотворенный – мертвый, бездушный, бездуховный. Эта антиномия вводится не непосредственно в социум, человеческое общество, мир человеческих взаимоотношений, а в природный мир (цветок – животное – человек), который един и не иерархичен ("Меркнут знаки Зодиака"). Поэту открывается не некая абстрактная душа мира, а душа природы, цветка, дерева, птицы, животного.
"Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворечнике,
Отдаю тебе душу в залог
За твои голубые подснежники".(1,212)
Читайте, деревья, стихи Гезиода,
Дивись Оссиановым гимнам, рябина!(1, 214)
Пусть душа, словно озеро, плещет…
Духовной жаждою томим
В пустыне мрачной я влачился
……………..
И внял я неба содроганье
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход
И дольной розы прозябанье.(Пушкин)
И нестерпимая тоска разъединенья
Пронзила сердце мне, и в этот мигВсе, все услышал я -
И трав вечерних пенье,
Иречь воды, и камня мертвый крик.(1,195)
В творчестве H. Заболоцкого варьируется и воспринятое через A.C. Пушкина ветхозаветное, как в приведенном примере, и афористическое: "У Бога нет мертвых, у Бога все живы" (Откровение Иоанна Богослова). Но живая душа "проявляется" лицом. Лицо в его лирике зачастую синонимично "лику", может быть, даже "образу". Например, памятное "Лицо коня" или "О красоте человеческих лиц":
Есть лица – подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.(1, 297)
В стихотворении "Бетховен", например, Н. Заболоцкий создает образ музыканта-творца через образ Апокалипсиса ("Свет пересилил свет, прошла сквозь тучу туча, / Гром двинулся на гром, в звезду вошла звезда").
"И посреди престола и вокруг престола четыре животных полных глаз спереди и сзади. И первое животное подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лицо словно человеческое, и четвертое животное подобно орлу летящему" (Откровение Иоанна Богослова. 4; 6–7).
И пред лицом пространства мирового
Такую мысль вложил ты в этот крик,
Что слово с воплем вырвалось из слова
И стало музыкой, венчая львиный лик.В рогах быка опять запела лира,
Пастушьей флейтой стала кость орла,
И понял ты живую прелесть мира
И отделил добро его от зла.И сквозь покой пространства мирового
До самых звезд прошел девятый вал…
Откройся, мысль! Стань музыкою, слово,
Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал!(Бетховен 1,211)
Это, как видим, не ницшеанское "Рождение трагедии из духа музыки", характерное для предшественников, это другая эпоха – рождения плоти музыки из духа времени.
Наступившее новое время осознавало себя временем победившим, в нем слышался голос, дававший надежду: "… жаждущему дам даром от источника воды живой. Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном" (Откровение. 21:6, 7). Эта сыновья преемственность осознается художником Н. Заболоцким как сотворцом нового мира:
Два мира есть у человека:
Один, который нас творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил.Душа в невидимом блуждала,
Своими сказками полна,
Незрячим взором провожала
Природу внешнюю она.Так, вероятно, мысль нагая,
Когда-то брошена в глуши,
Сама в себе изнемогая,
Моей не чувствует души.(На закате. 1958)
Доминантная живописность поэзии Н. Заболоцкого имеет не только внешние художнические корни, она связана с глубинностью его мировидения: "Светильник тела есть глаз. Итак, если глаз твой будет чист, то все тело твое светло будет" (Матф. 6; 22).
Огромные глаза, как у нарядной куклы,
Раскрыты широко.
………………..
На что она глядит?….
А девочка глядит.
И в этом чистом взоре
Отображен весь мир до самого конца.Он, этот дивный мир, поистине впервые
Очаровал ее, как чудо из чудес,
И в глубь души ее, как спутники живые,
Вошли и этот дом, и сад, и лес.(Детство. 1957)
В "Портрете":
Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.(1953)
По Н. Заболоцкому, выходит, что чистота мира есть отражение чистоты нашего взгляда на него, чистота наших помыслов и чувств, впрочем, сами эти идеи созвучны идеям К.Э. Циолковского о нравственности космоса и соположены общезначимому духовно-нравственному началу в вере: "И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою".
Кажется, что М.М. Пришвин почти параллельно с Н. Заболоцким делает своеобразное лирико-философское открытие, что "…в природе только два времени года, отвечающих ритму моего собственного дыхания: планета, весь мир дышит соврешенно так же, как я". Так же мыслит и другой современник М.М. Пришвина и H.A. Заболоцкого, Д.Л. Андреев:
Как радостно вот эту весть вдохнуть -
Что по мерцающему своду
Неповторимый уготован путь
Звезде, – цветку, – душе, – народу.
Для Н. Заболоцкого дыхание природы, мира, сообщающее всему, что в этом мире происходит, некий высший смысл, отражено в подавляющем большинстве стихотворений. Чтобы это понять, необходимо, видимо, принять ту систему координат, в которой мыслит и творит поэт.
В стихотворении "Ласточка" (1, 340) "И душа моя касаткой /В отдаленный край летит" Н. Заболоцкий использует то символическое значение, которое берет начало в античности (Психея – душа – ласточка), укоренившееся в русской поэзии, и которое памятно по циклу "Психея" О. Мандельштама из книги "Tristia": "Я слово позабыл, что я хотел сказать./ Слепая ласточка в чертог теней вернется…" Процесс творчества у Мандельштама и Заболоцкого выписан диаметрально противоположно: у Мандельштама трагедийно, "с мученической доминантой" – у Заболоцкого "катарсисно".
В стихотворении 1958 г. "На закате" "Когда, измученный работой, Огонь души моей иссяк" огонь – свойство души. В "Некрасивой девочке": "Сосуд она, в котором пустота / Или огонь, мерцающий в сосуде". На сей раз и красота – синоним душевного огня, освещающего внутренний мир человека. В стихотворении "Облетают последние маки" душа – красавица:
Как посмел ты красавицу эту,
Драгоценную душу твою,
Отпустить, чтоб скиталась по свету,
Чтоб погибла в далеком краю?
В стихотворении "Урал" душа как "жительница" сердца названа метонимически, "по месту обитания":
Что сердце? Сердце – воск. Когда ему блеснет
Огонь сочувственный, огонь родного края,
Растопится оно и, медленно сгорая,
Навстречу жизни радостно плывет.(1, 230)
И, может быть, исчерпывающая характеристика души дана Н. Заболоцким в стихотворении ""Не позволяй душе лениться". В нем самореализована (опять же в духе новой эпохи) древняя, как наша вера, мысль о "происхождении" человека как личности ("вдунул в лице его дыхание жизни"). Метонимически, "по душе" дается портрет человеческой судьбы, человеческой натуры, он выстроен в диалоге с поэтической традицией:
Пора, красавица, проснись,
Открой сомкнуты негой взоры,
Навстречу северной
Авроры звездою севера явись.(Пушкин)
Не позволяй ей спать в постели
При свете утренней звезды.
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды.
Размышляя о душе и бессмертии, поэт создает остросюжетные коллизии в поэтическом произведении, сжимая до размеров лирического стихотворения содержание повести или романа, как это происходит в стихотворении "Журавли", которое будет парафразировано позже В. Астафьевым в стихотворении в прозе в финале романа "Царь Рыба":
Только там, где движутся светила,
В искупленье собственного зла
Им природа снова возвратила
То, что смерть с собою унесла:Гордый дух, высокое стремленье,
Волю непреклонную к борьбе, -
Все, что от былого поколенья
Переходит, молодость, к тебе.