И все ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!
<1919(?)>
МОЛИТВА МАСТЕРОВ
Я помню древнюю молитву мастеров:
Храни нас, Господи, от тех учеников,
Которые хотят, чтоб наш убогий гений
Кощунственно искал все новых откровений..Нам может нравиться прямой и честный враг,
Но эти каждый наш выслеживают шаг.
Их радует, что мы в борении, покуда
Петр отрекается и предает Иуда.Лишь небу ведомы пределы наших сил, -
Потомством взвесится, кто сколько утаил.
Что создадим мы впредь, на это власть Господня,
Но что мы создали, то с нами посегодня.Всем оскорбителям мы говорим привет,
Превозносителям мы отвечаем – нет!
Упреки льстивые и гул молвы хвалебный
Равно для творческой святыни непотребны.Вам стыдно мастера дурманить беленой,
Как карфагенского слона перед войной.
<Апрель 1921>
Литература
Гумилёв Н. Собрание сочинений в 4 томах. М., 1991.
Гумилёв Н. Конквистадор. Стихотворения. М., 1997.
Давидсон О. Муза странствий Николая Гумилёва. М., 1992.
Панкеев И. Николай Гумилёв. Биография писателя. М., 1995.
В.Ф. Ходасевич
(1886–1939)
Владислав Фелицианович Ходасевич был современником таких мастеров русской поэзии, как Н. Клюев, М. Волошин, Н. Гумилёв, А. Ахматова, Б. Пастернак, О. Мандельштам и другие. Но в отличие от них, либо возглавлявших, либо входивших в состав многочисленных групп, школ, литературных течений и направлений, в изобилии функционировавших в литературе серебряного века, он не примыкал ни к кому и шел своим путем – "путем зерна", как он его называл.
Возможно, что одна из причин этого заключалась в том, что как личность Ходасевич сформировался в польской католической семье и постоянно доказывал самому себе право пребывать в русской культуре:
России – пасынок, а Польше -
Не знаю сам, кто Польше я.
Но: восемь томиков, не больше, -
И в них вся родина моя.
Восемь томиков – это популярное в начале XX века издание сочинений А.С. Пушкина. Вся деятельность великого русского поэта, все его творческое наследие были для Ходасевича неиссякаемым источником вдохновения: он писал продолжения его неоконченных стихов, создал книгу "Поэтическое хозяйство Пушкина", его оригинальные стихотворения изобилуют пушкинскими ассоциациями – "Люблю людей, люблю природу", "Памятник" и многие другие. Художественный мир Ходасевича стоит на пушкинских ценностях. Они определяют тематику и звучание его стихов:
…для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья,
Вот счастье! вот права…
Хотя чаще, чем у Пушкина, звучат у него трагические и религиозные мотивы. Обратить на себя внимание в том половодье великолепных стихов, какое явила миру в те годы русская литература, было не просто. Ходасевичу это удалось уже в первых его поэтических сборниках "Молодость", "Счастливый домик" и других, созданных до 1917 года. Вершина же его поэтической деятельности пришлась на первые послереволюционные годы – сборники "Путем зерна" и "Тяжелая лира".
В 1922 году Ходасевич эмигрировал. В зарубежных стихах, собранных в сборнике "Европейская ночь" (1927), обращает на себя внимание решительное преобладание русской тематики. Программным же произведением поэта осталось стихотворение "Путем зерна", открывавшее поэтический сборник под этим названием.
Библейская притча о сеятеле из Евангелия от Матфея перекликается у Ходасевича с мотивами стихотворения Пушкина "Свободы сеятель пустынный". Его волнует главная для него проблема: судьба и долг поэта – проповедника, сеятеля, пророка – в новых исторических условиях:
Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец и дед его по тем же шли путям.Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю черную оно упасть должно.И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрет и прорастет.Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, -Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна.
23 декабря 1917 года
Жизнь Ходасевича, как и жизнь большинства русских эмигрантов, закончилась печально. Он умер в парижской больнице для бедных. Его имя и его творчество вернулись в Россию только несколько десятилетий спустя.
СТАНСЫ
Уж волосы седые на висках
Я прядью черной прикрываю,
И замирает сердце, как в тисках,
От лишнего стакана чаю.Уж тяжелы мне долгие труды,
И не таят очарованья
Ни знаний слишком пряные плоды,
Ни женщин душные лобзанья.С холодностью взираю я теперь
На скуку славы предстоящей…
Зато слова: цветок, ребенок, зверь -
Приходят на уста все чаще.Рассеянно я слушаю порой
Поэтов праздные бряцанья,
Но душу полнит сладкой полнотой
Зерна немое прорастанье.
24–25 октября 1918
АНЮТЕ
На спичечной коробке -
Смотри-ка – славный вид:
Кораблик трехмачтовый
Не двигаясь бежит.Не разглядишь, а верно
Команда есть на нем,
И в тесном трюме, в бочках,
Изюм, корица, ром.И есть на нем, конечно,
Отважный капитан,
Который видел много
Непостижимых стран.И верно – есть матросик,
Что мастер песни петь
И любит ночью звездной
На небеса глядеть…И я, в руке Господней,
Здесь на Его земле, -
Точь-в-точь как тот матросик
На этом корабле.Вот и сейчас, быть может,
В каюте кормовой
В окошечко глядит Он
И видит – нас с тобой.
25 января 1918
* * *
Не матерью, но тульскою крестьянкой
Еленой Кузиной я выкормлен.
Она Свивальники мне грела над лежанкой,
Крестила на ночь от дурного сна.Она не знала сказок и не пела.
Зато всегда хранила для меня
В заветном сундуке, обитом жестью белой,
То пряник вяземский, то мятного коня.Она меня молитвам не учила,
Но отдала мне безраздельно все:
И материнство горькое свое,
И просто все, что дорого ей было.Лишь раз, когда упал я из окна,
Но встал живой (как помню этот день я!),
Грошовую свечу за чудное спасенье
У Иверской поставила она.И вот Россия, "громкая держава",
Ее сосцы губами теребя,
Я высосал мучительное право
Тебя любить и проклинать тебя.В том честном подвиге, в том счастье песнопений
Которому служу я каждый миг,
Учитель мой – твой чудотворный гений,
И поприще – волшебный твой язык.И пред твоими слабыми сынами
Еще порой гордиться я могу,
Что сей язык, завещанный веками,
Любовней и ревнивей берегу…Года бегут. Грядущего не надо,
Минувшее в душе пережжено,
Но тайная жива еще отрада,
Что есть и мне прибежище одно:Там, где на сердце, съеденном червями,
Любовь ко мне нетленно затая,
Спит рядом с царскими, ходынскими гостями
Елена Кузина, кормилица моя.
12 февраля 1917, 2 марта 1922
* * *
Люблю людей, люблю природу,
Но не люблю ходить гулять,
И твердо знаю, что народу
Моих творений не понять.Довольный малым созерцаю
То, что дает нещедрый рок:
Вяз, прислонившийся к сараю,
Покрытый лесом бугорок…Ни грубой славы, ни гонений
От современников ни жду,
Но сам стригу кусты сирени
Вокруг террасы и в саду.
15–16 июня 1921
Когда б я долго жил на свете,
Должно быть, на исходе дней
Упали бы соблазнов сети
С несчастной совести моей.Какая может быть досада,
И счастья разве хочешь сам,
Когда нездешняя прохлада
Уже бежит по волосам?Глаз отдыхает, слух не слышит,
Жизнь потаенно хороша,
И небом невозбранно дышит
Почти свободная душа.
8-29 июня 1921
В ЗАСЕДАНИИ
Грубой жизнью оглушенный,
Нестерпимо уязвленный,
Опускаю веки я -
И дремлю, чтоб легче минул,
Чтобы как отлив отхлынул
Шум земного бытия.Лучше спать, чем слушать речи
Злобной жизни человечьей,
Малых правд пустую прю.
Все я знаю, все я вижу -
Лучше сном к себе приближу
Неизвестную зарю.А уж если сны приснятся,
То пускай в них повторятся
Детства давние года:
Снег на дворике московском
Иль – в Петровско-Разумовском
Пар над зеркалом пруда.
12 октября 1921, Москва
* * *
Было на улице полутемно.
Стукнуло где-то под крышей окно.Свет промелькнул, занавеска взвилась
Быстрая тень со стены сорвалась -Счастлив, кто падает вниз головой:
Мир для него хоть на миг – а иной.
23 декабря 1922, Saarow
* * *
Жив Бог! Умен, а не заумен,
Хожу среди своих стихов,
Как непоблажливый игумен
Среди смиренных чернецов.
Пасу послушливое стадо
Я процветающим жезлом.
Ключи таинственного сада
Звенят на поясе моем.
Я – чающий и говорящий.
Заумно, может быть, поет
Лишь ангел, Богу предстоящий, -
Да Бога не узревший скот
Мычит заумно и ревет.
А я – не ангел осиянный,
Не лютый змий, не глупый бык.
Люблю из рода в род мне данный
Мой человеческий язык:
Его суровую свободу,
Его извилистый закон…
О, если б мой предсмертный стон
Облечь в отчетливую оду!
4 февраля – 13 мая 1923, Saarow
* * *
Я родился в Москве. Я дыма
Над польской кровлей не видал,
И ладанки с землей родимой
Мне мой отец не завещал.России – пасынок, а Польше -
Не знаю сам, кто Польше я.
Но: восемь томиков, не больше, -
И в них вся родина моя.Вам – под ярмо ль подставить выю
Иль жить в изгнании, в тоске.
А я с собой свою Россию
В дорожном уношу мешке.Вам нужен прах отчизны грубый,
А я где б ни был – шепчут мне
Арапские святые губы
О небывалой стороне.
25 апреля 1923, Saarow
РОМАНС
"В голубом эфира поле
Ходит Веспер молодой.
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой.Догаресса молодая"
На супруга не глядит,
Белой грудью не вздыхая,
Ничего не говорит.Тяжко долгое молчанье,
Но осмелясь наконец,
Про высокое преданье
Запевает им гребец.И под Тассову октаву
Старец сызнова живет,
И супругу он по праву
Томно за руку берет.Но супруга молодая
В море дальнее глядит,
Не ропща и не вздыхая,
Ничего не говорит.Охлаждаясь поневоле,
Дож поникнул головой.
Ночь тиха. В небесном поле
Ходит Веспер золотой.С Лидо теплый ветер дует,
И замолкшему певцу
Повелитель указует
Возвращаться ко дворцу
20 марта 1924, Венеция
ИЗ ДНЕВНИКА
Должно быть, жизнь и хороша,
Да что поймешь ты в ней, спеша
Между купелию и моргом,
Когда мытарится душа
То отвращеньем, то восторгом?Непостижимостей свинец
Все толще над мечтой понурой, -
Вот и дуреешь наконец,
Как любознательный кузнец
Над просветительной брошюрой.Пора не быть, а пребывать,
Пора не бодрствовать, а спать,
Как спит зародыш крутолобый,И мягкой вечностью опять
Обволокнулся, как утробой.
1–3 сентября 1925
ПАМЯТНИК
Во мне конец, во мне начало.
Мной совершенное так мало!
Но все ж я прочное звено:
Мне это счастие дано.В России новой, но великой,
Поставят идол мой двуликий
На перекрестке двух дорог,
Где время, ветер и песок…
28 января 1928, Париж
* * *
Не ямбом ли четырехстопным,
Заветным ямбом, допотопным?
О чем, как не о нем самом -
О благодатном ямбе том?С высот надзвездной Музыкии
К нам ангелами занесен,
Он крепче всех твердынь России,
Славнее всех ее знамен.Из памяти изгрызли годы,
За что и кто в Хотине пал,
Но первый звук хотинской оды
Нам первым криком жизни стал.В тот день на холмы снеговые
Камена русская взошла
И дивный голос свой впервые
Далеким сестрам подала.С тех пор в разнообразье строгом,
Как оный славный "Водопад",
По четырем ее порогам
Стихи российские кипят.И чем сильней спадают с кручи,
Тем пенистей водоворот,
Тем сокровенней лад певучий
И выше светлых брызгов взлет -Тех брызгов, где, как сон, повисла,
Сияя счастьем высоты,
Играя переливом смысла, -
Живая радуга мечты.Таинственна его природа,
В нем спит спондей, поет пэон,
Ему один закон – свобода.
В его свободе есть закон…
<1938>
Литература
Ходасевич В. Некрополь. М., 1996.
Ходасевич В. Собрание стихов. М., 1992.
Зверев В. Грустный путь Вл. Ходасевича // Вл. Ходасевич. Стихотворения. М., 1991.
Зорин А. Начало // Вл. Ходасевич. Державин. М., 1988.
Баевский В.С. История Русской Поэзии: 1730–1980. М., 1996. С. 240–245.
О.Э. Мандельштам
(1891–1938)
Трагическая фигура Осипа Эмильевича Мандельштама, погибшего в ГУЛАГе и на несколько десятилетий вычеркнутого из истории литературы, с начала девяностых годов привлекает к себе повышенное внимание читателей и исследователей. В его возвращении большую роль сыграла жена, Н.Я. Мандельштам, спасшая от гибели многие стихи и написавшая воспоминания, которые позволяют восстановить обстоятельства и детали жизненного и творческого пути поэта.
Закончив в 1907 году Тенишевское училище в Петербурге, Мандельштам много лет провел за границей. Он учился в Сорбонне, в Гейдельбергском университете, затем на филологическом факультете университета Петербургского.
Первые публикации стихов – в 1911 году в журнале символистов "Аполлон". Этот факт говорит об эстетических предпочтениях начинающего поэта. Но уже в 1913 году он оказывается в акмеистическом "Цехе поэтов" вместе с Н. Гумилёвым, А. Ахматовой, С. Городецким. Вышедший тогда же первый сборник стихов Мандельштама "Камень" засвидетельствовал, впрочем, что с товарищами по "Цеху…" его больше связывали дружеские чувства, чем творческие принципы. Много позже он сам укажет на свое место в акмеизме как "тоске по мировой культуре".
В поэтической генеалогии Мандельштама – К. Батюшков, А. Пушкин, Ф. Тютчев, А. Фет. Однако с первых шагов в поэзии он заявил о себе как о личности глубоко оригинальной, сумевшей сказать свое слово в богатой на таланты литературе серебряного века. В стихотворении под хорошо известным ценителям поэзии тютчевским названием "Silentium" он писал:
Останься пеной, Афродита, И, слово, в музыку вернись, И, сердце, сердца устыдись, С первоосновой жизни слито!
Мандельштам по преимуществу – лирик. Архитектура, музыка, философия – кладезь его основных тем.
Стихи времени войн и революций составили "книгу скорбей" – "Tristia" (1922), не встретившую понимания в критике. С этого года Мандельштам обращается и к прозе – "Шум времени" (1925), "Египетская марка" (1928), "Путешествие в Армению" (1933), – в которой важное место принадлежит эссе – "О природе слова" (1921–1922), "Конец романа" (1922), "Заметки о поэзии" (1923, 1927), "Разговор о Данте" (1933) и другим.
Последний прижизненный сборник "Стихотворения" (1928) вызвал уже не критику, а травлю. И если бы не помощь Н. Бухарина, судьба Мандельштама оказалась бы под угрозой. Что самое удивительное – ничего в этом сборнике откровенно антисоветского не было. Но его содержание, обращенное к кардинальным философским, нравственным, эстетическим проблемам человеческого бытия, весь его музыкальный стилистический строй абсолютно не вписывались в идеологические постулаты крепнувшего тоталитаризма.
Возможно, под влиянием травли, в поэзии Мандельштама и зазвучали современные социальные мотивы – таково антисталинское стихотворение "Мы живем, под собою не чуя страны…" (1933). За него поэт жестоко поплатился. На этот раз не помог и Бухарин. В 1934 году Мандельштам был арестован и приговорен к трем годам ссылки, сначала в Чердынь, а затем в Воронеж. Сюда к нему приезжала А. Ахматова:
А в комнате опального поэта
Дежурят страх и Муза в свой черед.
И ночь идет,
Которая не ведает рассвета.
Ахматова уловила состояние творческого подъема, который, несмотря ни на что, после долгого перерыва переживал ссыльный поэт. Его результатом стали "Воронежские тетради", фактически последнее собрание стихов, увидевшее свет только через полвека.
По истечении срока ссылки Мандельштамы вернулись в Москву. Поэт стал очень осторожен, не допуская ни устных, ни письменных высказываний, которые властями могли быть истолкованы как враждебные. Более того, он написал "Оду Сталину". Но тот обид не забывал. Мандельштам был арестован снова. На этот раз все было кончено: эта ночь не дождалась рассвета.
Нет, не луна, а светлый циферблат
Сияет мне, – и в чем я виноват,
Что слабых звезд я осязаю млечность?И Батюшкова мне противна спесь:
Который час, его спросили здесь,
А он ответил любопытным: вечность!
1912
* * *
Уничтожает пламень
Сухую жизнь мою, -
И ныне я не камень,
А дерево пою.Оно легко и грубо:
Из одного куска
И сердцевина дуба,
И весла рыбака.Вбивайте крепче сваи,
Стучите, молотки,
О деревянном рае,
Где вещи так легки.
1915