* * *
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.Как журавлиный клин в чужие рубежи, -
На головах царей божественная пена, -
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?И море, и Гомер – все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
1915
ЛЕНИНГРАД
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.Петербург! Я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Декабрь 1930
* * *
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей, -
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей…Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
17–18 марта 1931, конец 1935
ИМПРЕССИОНИМ
Художник нам изобразил
Глубокий обморок сирени
И красок звучные ступени
На холст, как струпья, положил.Он понял масла густоту -
Его запекшееся лето
Лиловым мозгом разогрето,
Расширенное в духоту.А тень-то, тень все лиловей,
Свисток иль хлыст, как спичка, тухнет,
Ты скажешь: повара на кухне
Готовят жирных голубей.Угадывается качель,
Недомалеваны вуали,
И в этом солнечном развале
Уже хозяйничает шмель.
23 мая 1932
* * *
Дайте Тютчеву стрекозу -
Догадайтесь почему!
Веневитинову – розу.
Ну, а перстень – никому.Боратынского подошвы
Изумили прах веков,
У него без всякой прошвы
Наволочки облаков.А еще над нами волен
Лермонтов, мучитель наш,
И всегда одышкой болен
Фета жирный карандаш.
Май 1932
БАТЮШКОВ
Словно гуляка с волшебной тростью,
Батюшков нежный со мною живет.
Он тополями шагает в замостье,
Нюхает розу и Дафну поет.Ни на минуту не веря в разлуку,
Кажется, я поклонился ему:
В светлой перчатке холодную руку
Я с лихорадочной завистью жму.Он усмехнулся. Я молвил: спасибо.
И не нашел от смущения слов:
– Ни у кого – этих звуков изгибы…
– Ни у кого – этот говор валов…Наше мученье и наше богатство,
Косноязычный, с собой он принес -
Шум стихотворства и колокол братства
И гармонический проливень слез.И отвечал мне оплакавший Тасса:
– Як величаньям еще не привык;
Только стихов виноградное мясо
Мне освежило случайно язык…Что ж! Поднимай удивленные брови
Ты, горожанин и друг горожан,
Вечные сны, как образчики крови,
Переливай из стакана в стакан…
18 июня 1932
АРИОСТ
В Европе холодно. В Италии темно.
Власть отвратительна, как руки брадобрея.
О, если б распахнуть, да как нельзя скорее,
На Адриатику широкое окно.Над розой мускусной жужжание пчелы,
В степи полуденной – кузнечик мускулистый.
Крылатой лошади подковы тяжелы,
Часы песочные желты и золотисты.На языке цикад пленительная смесь
Из грусти пушкинской и средиземной спеси,
Как плющ назойливый, цепляющийся весь,
Он мужественно врет, с Орландом куролеся.Часы песочные желты и золотисты,
В степи полуденной кузнечик мускулистый -
И прямо на луну влетает враль плечистый…Любезный Ариост, посольская лиса,
Цветущий папоротник, парусник, столетник,
Ты слушал на луне овсянок голоса,
А при дворе у рыб – ученый был советник.О, город ящериц, в котором нет души, -
От ведьмы и судьи таких сынов рожала
Феррара черства и на цепи держала,
И солнце рыжего ума взошло в глуши.Мы удивляемся лавчонке мясника,
Под сеткой синих мух уснувшему дитяти,
Ягненку на дворе, монаху на осляти,
Солдатам герцога, юродивым слегка
От винопития, чумы и чеснока, -
И свежей, как заря, удивлены утрате…
Май 1933, июль 1935
* * *
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Один он лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ -
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
Ноябрь 1933
* * *
Татары, узбеки и ненцы
И весь украинский народ,
И даже приволжские немцы
К себе переводчиков ждут.И, может быть, в эту минуту
Меня на турецкий язык
Японец какой переводит
И прямо мне в душу проник.
Ноябрь 1933
ВОРОНЕЖСКИЕ СТИХИ
* * *
Я должен жить, хотя я дважды умер,
А город от воды ополоумел:
Как он хорош, как весел, как скуласт,
Как на лемех приятен жирный пласт,
Как степь лежит в апрельском провороте,
А небо, небо – твой Буонаротти…
* * *
Пусти меня, отдай меня, Воронеж:
Уронишь ты меня иль проворонишь,
Ты выронишь меня или вернешь, -
Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож…
Апрель 1935
* * *
День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток
Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло
на дрожжах.
Сон был больше чем слух, слух был старше, чем сон, -
слитен, чуток,
А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,
Ехала конная, пешая шла черноверхая масса -
Расширеньем аорты могущества в белых ночах – нет, в ножах -
Глаз превращался в хвойное мясо.На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!
Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.
Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ау!
Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,
Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов -
Молодые любители белозубых стишков.
На вершок бы мне синего неба, на игольное только ушко!Поезд шел на Урал. В раскрытые рты нам
Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой…
За бревенчатым тылом, на ленте простынной
Утонуть и вскочить на коня своего!
Апрель – май 1935
СТАНСЫ
Я не хочу средь юношей тепличных
Разменивать последний грош души,
Но, как в колхоз идет единоличник,
Я в мир вхожу – и люди хороши.Люблю шинель красноармейской складки -
Длину до пят, рукав простой и гладкий
И волжской туче родственный покрой,
Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
Она лежала, на запас не тратясь,
И скатывалась летнею порой.Проклятый шов, нелепая затея
Нас разлучили, а теперь – пойми:
Я должен жить, дыша и большевея
И перед смертью хорошея -
Еще побыть и поиграть с людьми!Подумаешь, как в Чердыни-голубе,
Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,
В семивершковой я метался кутерьме!
Клевещущих козлов не досмотрел я драки:
Как петушок в прозрачной летней тьме -
Харчи да харк, да что-нибудь, да враки -
Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.И ты, Москва, сестра моя, легка,
Когда встречаешь в самолете брата
До первого трамвайного звонка:
Нежнее моря, путаней салата -
Из дерева, стекла и молока…Моя страна со мною говорила,
Мирволила, журила, не прочла,
Но возмужавшего меня, как очевидца,
Заметила и вдруг, как чечевица,
Адмиралтейским лучиком зажгла.Я должен жить, дыша и большевея,
Работать речь, не слушаясь – сам-друг, -
Я слышу в Арктике машин советских стук,
Я помню все: немецких братьев шеи
И что лиловым гребнем Лорелеи
Садовник и палач наполнил свой досуг.И не ограблен я, и не надломлен,
Но только что всего переогромлен…
Как Слово о Полку, струна моя туга,
И в голосе моем после удушья
Звучит земля – последнее оружье -
Сухая влажность черноземных га!
Май – июнь 1935
Литература
Мандельштам О. Собрание сочинений в четырех томах. М., 1993–1997.
Аверинцев С. Судьба и весть Осипа Мандельштама. В книге – С. Аверинцев. Поэты. М., 1996.
Гаспаров М. Поэт и культура. Три поэтики О. Мандельштама. М., 1995.
Рассадин Ст. Очень простой Мандельштам. М., 1994.
Сарнов Б. Заложник вечности. Случай Мандельштама. М., 1990.
М.И. Цветаева
(1892–1941)
Марина Ивановна Цветаева родилась в Москве. Ее отец – Иван Владимирович Цветаев, профессор Московского университета, искусствовед и филолог – совершил подлинный подвиг, став основателем музея изящных искусств, открытого в 1913 году. Сегодня он называется государственным музеем изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
Первая книга стихов Цветаевой "Вечерний альбом" была опубликована, когда она еще училась в гимназии, в 1910 году.
31 августа 1941 года в Елабуге, находясь в эвакуации, Марина Ивановна Цветаева покончила с собой.
Между этими двумя датами протекла жизнь, до предела осложненная планетарными, историческими событиями – войнами и революциями, роковыми ошибками, личными неудачами и катастрофами.
В 1922 году Цветаева уехала из России. Страшная из-за духовного одиночества, бытовой неустроенности и полной нищеты жизнь стала испытанием:
Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: перст и назначеньем: драться,Под свист глупца и мещанина смех -
Одна из всех – за всех – противу всех! -Стою и шлю, закаменев от взлету,
Сей громкий зов в небесные пустоты.
Ее спасал огромный каждодневный труд. Ею были созданы книги и циклы лирических стихотворений, семнадцать поэм ("Крысолов", "Поэма горы", "Поэма конца" и другие), восемь стихотворных драм ("Ариадна", "Федра" и другие), философская, мемуарная, историко-литературная, критическая проза ("Мой Пушкин", "Пушкин и Пугачев", "Наталья Гончарова", "Поэт и время", "Искусство при свете совести" и другие) и бесчисленные переводы.
В 1939 году Цветаева с сыном вернулась в Россию, куда ранее отправились муж и дочь, вскоре оказавшиеся в ГУЛАГе.
Одним из последних ее стихотворений был отклик на начало Второй мировой войны, окрашенный глубоко личным чувством:
О, черная гора,
Затмившая – весь свет!
Пора – пора – пора
Творцу вернуть билет.Отказываюсь – быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь – жить.
С волками площадейОтказываюсь – выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть -
Вниз – по теченью спин.
М.И. Цветаева не числилась среди символистов, акмеистов или футуристов, но это никому не помешало признать и высоко ценить ее талант.
Ее стихи легко узнаваемы благодаря оригинальным ритмам, нервным и сбивчивым. Ее мысль метафорична по своей природе. Ее чувства смятенны и подвижны. В ее слове несколько смысловых пластов. Она часто использует переносы, когда окончание предложения не совпадает с окончанием стихотворной строки.
Чтение Цветаевой требует особого душевного состояния, настроя. Россия, поэзия, любовь – в этом кругу чаще всего оставалась ее Муза.
"Стихи тютчевской глубины и силы, – считал К.Г. Паустовский, – живой и весомый, как полновесное зерно, русский язык… дочерняя любовь к России, по которой Марина "заплачет и в раю", сплошная вереница горестей и несчастий, которую все время захлестывает вереница блестящих стихов, – вот главное в жизни Марины Цветаевой".
* * *
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти -
Нечитанным стихам!Разбросанным в пыли по магазинам,
Где их никто не брал и не берет,
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Май 1913
БАБУШКЕ
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! кто целовал
Ваши надменные губы?Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица -
Локоны в виде спирали.Темный, прямой и взыскательный взгляд,
Взгляд к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?Сколько возможностей вы унесли
И невозможностей – сколько -
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли. – Бабушка! -
Этот жестокий мятеж
В сердце моем – не от вас ли?..
4 сентября 1914
Из цикла "СТИХИ О МОСКВЕ"
* * *
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья,
Я родилась.Спорили сотни
Колоколов
День был субботний:
Иоанн Богослов.Мне и до ныне -
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
16 августа 1916
СТИХИ К БЛОКУ
(Отрывок)
Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке.
Одно-единственное движение губ.
Имя твое – пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.Камень, кинутый в тихий пруд.
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.Имя твое – ах, нельзя! -
Имя твое – поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое – поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток.
С именем твоим сон глубок.
1916
* * *
Полюбил богатый – бедную,
Полюбил ученый – глупую,
Полюбил румяный – бледную,
Полюбил хороший – вредную:
Золотой – полушку медную.– Где, купец, твое роскошество?
– Во дырявом во лукошечке!– Где, гордец, твои учености?
– Под подушкой у девчоночки!– Где, красавец, щеки алые?
– За ночь черную – растаяли.– Крест серебряный с цепочкою?
– У девчонки под сапожками!
– -
Не люби, богатый, – бедную,
Не люби, ученый, – глупую,
Не люби, румяный, – бледную,
Не люби, хороший, – вредную:
Золотой – полушку медную!
Май 1918
ДВЕ ПЕСНИ
2
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче – все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, -
Все жаворонки нынче – вороны!Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?"И слезы ей – вода, и кровь -
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?"Вчера еще в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, -
Жизнь выпала копейкой ржавою!Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?"Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал – колесовать:
Другую целовать", – ответствуют.Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот, что ты, милый, сделал мне.
Мой милый, что тебе – я сделала?Все ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.Само – что дерево трясти! -
В срок яблоко спадает спелое… -
За все, за все меня прости,
Мой милый, что тебе я сделала!
14 июня 1920