Отчаяние Набокова. Одержимый зеркалом антигерой и рассказчик набоковского Отчаяния Герман увидел в бродяге Феликсе своего двойника, но больше никто этого сходства не признаёт. "И еще я думал о том, что именно мне, особенно любившему и знавшему свое лицо, было легче, чем другому, обратить внимание на двойника--" (1) - так издевается над Германом от его же имени безжалостный автор, ведь "Имя свое всяк знает, а в лицо себя никто не помнит" или "В лицо человек сам себя не признáет, а имя свое знает", по пословице. Если левша Феликс и похож на Германа, то зеркально, мнимо похож. "Я медленно поднял правую руку, но его шуйца", т. е. левая рука, "не поднялась, а я почти ожидал этого. Я прищурил левый глаз, но оба его глаза остались открытыми." (1). Ардалион, художник-любитель, написал портрет Германа, но никакого сходства тот не видит (3), для него похоже и ценно только его отражение в зеркале и "живое отражение" (4), будто бы наоборот Бахтину в Авторе и герое (ЭСТ, с. 33 сл.). Объясняя, почему Феликс "мало чувствовал наше сходство", - "он видел себя таким, каким был на снимке или в зеркале, то есть как бы справа налево, не так, как в действительности" (9), Герман не догадывается, что в действительности он со своим словечком олакрез "сам такой". - Всё это занятно, но основная тема, торжествующее несходство, которую автор проводит "от противного" - от совсем противного героя-рассказчика, чья тема "сходство двух людей" (9), не делается приятной и приемлемой. "Всякое лицо - уникум", торжествующе говорит Ардалион Герману. "Вы еще скажите, что все японцы между собою схожи. Вы забываете, синьор, что художник видит именно разницу. Сходство видит профан.--" (2), он же в письме тому же: "--схожих людей нет на свете и не может быть--" (11). Казалось бы, это персонализм, но Ардалион Владимирович забывает, что сперва улавливается именно сходство как общая разница, скажем сходство всех японцев между собою в их отличии от нас, японский мировой человек. А частную разницу художник видит когда уже перестает видеть общую; так не профан ли он сам, не по себе ли судит? Враг всего общего, противник пошлости, индивидуалист Набоков не уравновешивал принципа индивидуации правом на мысленное отождествление и обобщение, и вместо правды персонализма вышла искусная полуправда самости. Отчаяние в конечном счете - злая пародия на эмпатическое "Я это ты", ставшее сквозной формулой и заглавием книги Карла Моррисона. О Набокове ср. П. Кузнецов, Утопия одиноч., к Отчаянию см. С. Давыдов в Справ. Наб., с. 88-101.
Достоевский и Набоков. "Достоевский, подобно гётевскому Прометею", сказал Бахтин (Поэт. Дост., с. 7), "создает не безгласных рабов (как Зевс), а свободных людей, способных стать рядом со своим творцом, не соглашаться с ним и даже восставать на него." Этой знакомой многим писателям независимости героя от автора Набоков никогда не чувствовал: "Я совершенный диктатор в собственном мире--"; он возражает своему критику, цитируя его: "как я могу "умалять" до степени нулей, и прочее, вымышленных мною же персонажей? - ", "Мои персонажи - галерные рабы." - из шестого и седьмого интервью в Твердых мнениях (с. 69 и 94 сл.). Достоевский "создает" героя, но не "выдумывает", согласно Бахтину (см. Поэт. Дост., с. 110 сл.), а Набоков именно выдумал Германа, этого нового Передонова, причем сделал антигероя рассказчиком не для исповеди, как в Записках из подполья, но чтобы верней его умалить. Подпольный антигерой это сам Достоевский, а Герман это Набоков наоборот. У Достоевского по Автору и герою "кризис автора", то есть самости, а у Набокова, можно сказать, кризис героя, другости.
Герой, антигерой и персонаж. Герой повествования тот, о ком главным образом идет речь, хотя бы он был "антигерой" (слово Достоевского - Записки из подполья, 2.10). Леониду Андрееву удалось в Передонове, сологубовском "мелком бесе", увидеть героическое: "Прочел недавно Передонова - с очарованием и страхом. И странно: в этот раз выделилось другое - его тоска. Какая тоска! И ведь он герой, он велик, он душа великого, запертая в теле скота, он один среди всего пейзажа - человек. Ардальон Борисыч - человек! А это так." - письмо Сологубу от 28.7.1915 (ЛН 72, с. 48). У раннего Бахтина сказано, что герой произведения
может быть плох, жалок, во всех отношениях побежден и превзойден, но к нему приковано мое заинтересованное внимание в эстетическом видении, вокруг него - дурного, как вокруг всё же единственного ценностного центра, располагается всё во всех отношениях содержательно лучшее. Человек здесь вовсе не по хорошу мил, а по милу хорош. В этом вся специфика эстетического видения.
- Филос. поступка (с. 128), так и поздний Бахтин в записи о Гоголе: "Чистое отрицание не может породить образа. В образе (даже самом отрицательном) всегда есть момент положительный (любви-любования)." (ЭСТ1 с. 360); но это не про набоковского Германа. Единственный герой Отчаяния - сам автор, кто так ловко всё выдумал. Вот Розанов, Мимолетное под 29.5.1915, о Льве Толстом, а подходит и Набокову с его "умаленными" персонажами:
Это недоверие и неуважение к человеку, предрасположение не уважать его (гоголевская черточка) была у Толстого вечно, с юности. "У меня героев нет". - "Врешь, братец - он есть: это твое разросшееся, преувеличенное Я".
Я люблю писателей с героями. Это добрые, милые люди. Они близки к Гомеру, у которого не "героев" не было. Отличное время. Счастливое время.
Героя и персонажей Битов различает так: "Персонажей мы познаём снаружи, героя - изнутри; в персонаже мы узнаём других, в герое - себя. - Один и все - вот что для нас герой, вот в чем наше узнавание." - Черепаха и Ахиллес, "один и все" это инакость и другость, сюда же "кругозор" и "окружение" по Бахтину.
Набоков в зеркале Германа. Из-за полной "противности" героя Отчаяния его автору узнаёшь про автора слишком многое. Этот пошляк Герман не устает любоваться своим лицом, а такой особенный Владимир Набоков, судя по Герману, не выносил себя в зеркале или на снимках. Неужели вон тот - это я? (Ходасевич) - так у Набокова и с произнесением своего имени, в силу параллельности имени лицу: "-есть Петры и Иваны, которые не могут без чувства фальши произнести Петя, Ваня, меж тем как есть другие, которые, передавая вам длинный разговор, раз двадцать просмакуют свое имя и отчество, или еще хуже - прозвище." - Подвиг (3). Я не могу без чувства фальши поглядеться в зеркало (ср. Бахтин), меж тем как Герман смакует свое отражение. В Уединенном Розанова, запись Удивительно противна мне моя фамилия--, насчет "я для другого" то же самое, но по-юродски, а не скрытно. Бахтин сказал: "Большинство людей живет не своей исключительностью", то есть инакостью-самостью, "а своей другостью." (К вопросам самосознания и самооценки-- в БСС 5, с. 73); Набоков жил, конечно, своей избалованной самостью и свысока отчуждал другого в себе. Он увидел в зеркале, что он как все, но примириться с этой заурядной наружностью не смог и взялся под именем волшебной птицы Сирин в сочинениях на тему иного, или потусторонности, говоря его же словом вслед за Верой Набоковой (в предисловии к его Стихам; ср. В. Александров, Наб. потуст.), искусно убеждать других, что он иной. А между Розановым и Набоковым встал Д. Галковский-Одинокое с 72-ым примечанием Бесконечного тупика- "--Свою же телесную субстанцию я всегда расценивал как хамство какое-то.--Но этот вот хамски сопящий хомо сапиенс - это я? Наглая ложь! Я существую, но в виде лжи.--Истина изрекается в реальность и становится ложью. А я, моё "я" - оно неизреченно-- "Мне стыдно, что у меня есть тело"--" - и примечаниями к нему.
Самолюбование. Красивая женщина любуется собой в зеркале глазами другого, мифологический Нарцисс любовался своим отражением в воде как другим, не узнавая себя (П. Адо, Миф Нарц., с. 92), а Герман любуется собой и Феликсом как собой сам, без других. Тут выдумка Герман и выдумщик Набоков сходятся. "Побольше, побольше читайте ее, господа!" - самодовольно говорит нам автор-герой про свою книгу (9). "Я всецело это приветствую."
Набоков о личности художника в лекции Искусство литературы и здравый смысл: "Сумасшедший смотрит на себя в зеркале неохотно, потому что лицо, которое он там видит, ему не принадлежит: личность его обезглавлена; личность же художника преувеличена." - Поэтому Набоков смотрелся в зеркало так же неохотно. Уже подпольный человек, думавший "Я-то один, а они-то все", "ненавидел свое лицо" (2.1, ср. в.5). А вот Ухтомский, январская запись 1900 (ЗС, с. 85 сл.): "Моя философия, моя "метафизика" в том, что когда я себя вижу в зеркале" - при виде своей другости, - "то знаю, что весь этот мой облик, нос, глаза, лоб, весь я - Божий, принадлежу Богу."
"Я божком себя вижу". Из стихотворения Набокова Слава:
Я божком себя вижу, волшебником с птичьей
головой, в изумрудных перчатках, в чулках
из лазурных чешуй.-
Оттого так смешна мне пустая мечта
о читателе, теле и славе.
Я без тела разросся, без отзвука жив,
и со мной моя тайна всечасно.Не доверясь соблазнам дороги большой
или снам, освященным веками,
остаюсь я безбожником с вольной душой
в этом мире, кишащем богами.
- Я иной без тела, лица и славного имени, каким другие меня не видят, я божок и потому безбожник (наоборот Кириллову из Бесов с его "Если нет Бога, то я бог") в пошлом мире других. Сюда же силлогизм поэта Шейда (Бледный огонь, 213 сл.) "Другие люди умирают, но я не кто-то другой, поэтому я не умру". Хорхе Луис Борхес тоже разделяет крохотным рассказом Борхес и я свою другость и свою самость, но совсем не так ребячески; не инфантилен и молодой Мандельштам, спрашивая Неужели я настоящий | и действительно смерть придет? Недоразвитое сознание, непризнание собственной другости сделало Набокова похожим на анекдотических девятых людей, не могущих сосчитаться, потому что каждый "себя-то в счет и не кладет" (НРС, 406).
Монизм Набокова. "Философски говоря, я нераздельный монист." - из шестого интервью Набокова в Твердых мнениях (с. 85, он пояснил это в десятом интервью, с. 124). "Единственное настоящее число это один, остальные просто повторение." Еще раз: "There is only one real number: One." - Настоящая жизнь Себастьяна Найта (11 сл.); это даже солипсизм, поскольку с выражением number one "я сам" в памяти прочитывается как "There is only one real number: I." Ср. Сологуб, Всё во всём и В последнем свете злого дня--. По правде говоря, один ненастоящее число, ведь число имеет дело со множеством, ср. хотя бы английское numerous "многочисленный", а монизм Набокова просто его половинность: самость без другости; часть выдает себя за целое. "Один человек - не целое!" - Ухтомский (ЗС, с. 429).
Его инфантильность. Владимир Набоков был инфантилен даже в этимологическом смысле латинского in-fans "неговорящий" и предисловие своих Твердых мнений начал фразой "Я думаю как гений, я пишу как изысканный автор, а говорю я как ребенок." Не надо этому признанию умиляться, ребенок еще не умеет говорить представительно, голоса другости в нем нет. "Бедный родственник писателя", убогий оратор (Твердые мнения, с. 108, "I'm a very poor speaker." - с. 141), способный лишь прочесть письменную заготовку, - противоположность Николая Бахтина (по свидетельству Ю. Фельзена в Дауг., 1989, № 9, с. 106, или Г. Адамовича в ЖИ, с. 140 сл., ср. С. Бочаров о Михаиле Бахтине - Сюжеты р. лит., с. 473 сл.), Набоков никого словесно не мог и не хотел представлять. Этот писатель - выдумщик, изысканный писец без гомеровой Музы писал под диктовку своей разросшейся инфантильной самости, оттого у него вместо героев заводные зверюшки, если только не он сам, и сплошь механические конструкции вместо фольклорной органичности.
К "Сходство видит профан" Ардалиона - сам Набоков о реальности:
Я могу определить ее только как своего рода постепенное накопление сведений; и как специализацию. Если мы возьмем, например, лилию или какой-нибудь другой природный объект, то лилия более реальна для натуралиста, чем для обычного человека. Но она куда более реальна для ботаника. А еще одного уровня реальности достигает тот ботаник, который специализируется по лилиям. Можно, так сказать, подбираться всё ближе и ближе к реальности; но нельзя подобраться достаточно близко--. Вы можете узнавать всё больше об отдельной вещи, но вы никогда не сможете узнать всего об отдельной вещи: это безнадежно. Итак, мы живем, окруженные более или менее призрачными объектами--
(во втором интервью из сборника Твердые мнения, с. 10 сл.). Но вот Ницше в Человеческом, слишком человеческом (423):
Можно заметить, что путешественники, наблюдающие чужие народы, лишь в первое время своего пребывания правильно улавливают общие отличительные черты народа; чем более они узнают народ, тем более они разучаются видеть то, что в нем типично и отличительно. Как только они становятся близко-зрящими, их глаза перестают быть дальнозоркими.
Сходство-различие. Не сравнивай: живущий несравним. - Мандельштам это сказал не мелко как Набоков, а дополнив противоположным (СК, с. 161, № 25): "Ибо для нашего сознания (а где взять другое?) только через метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть - сравнение." А у самого Набокова через четверть века после Отчаяния близорукое непризнание того, что сходство тоже разница, но общая, сменилось в Бледном огне игрой слов: "Сходства это тени (shadows) различий. Разные люди видят разные подобия и подобные различия." - цитирует Кинбот Шейда (Shade), бывший Герман бывшего Ардалиона, в примечании к 894-ому стиху.
Сокращения
Художественная литература и другие общие источники в этот список не вошли
Автор и герой - М. М. Бахтин, Автор и герой в эстетической деятельности. В кн. ЛКС, с. 5-25, и ЭСТ, с. 7-180
Авторство - С. С. Аверинцев, Авторство и авторитет. В кн. РИ-ЕЛТ, с. 76–100
Агрессия - К. Lorenz, Das socenannte Bose: Zur Naturgeschichte der Aggression, Wien 1963; по-русски в кн. К. Лоренц, Оборотная сторона зеркала, Москва 1998, с. 61-242
Анагр. заг. - В. Н. Топоров, Анаграмма в загадках. В сб. Исследования по структуре текста, Москва 1987, с. 232-38
Анат. метаф. - Анатомия метафоры у Мандельштама. В кн. Б. А. Успенский, Избранные труды, второе изд., т. 2, Москва 1996, с. 306–40
Анатол. кат(а) - В. Н. Топоров, К семье анатолийск. кат(а), др. - греч. ката. В кн. Этим. '1 (1973), с. 286-97
Аном. коррект. - А. К. Поливанова, Языковые аномалии: условие корректируемости. В кн. Studia linguarum (в честь А. А. Зализняка), Москва 1997, с. 213-51
Аном. противор. - Языковая аномалия и логическое противоречие. В кн. Ю. Д. Апресян, Интегральное описание языка и системная лексикография (= Избранные труды, т. 2), Москва 1995, с. 598–621
Аптек, остров - В. Н. Топоров, Аптекарский остров как городское урочище (общий взгляд). В кн. Ноосфера и художественное творчество, Москва 1991, с. 200-79
Ар. макс. - N. G. Wilson, An Aristarchean Maxim. - The Classical Review, 21 (1971), p. 172
AT - Antti Aame and Stith Thompson, The Types of the Folktale: A Classification & Bibliography, second rev. (= FF Communications, № 184), Helsinki 1981
AT вс - Сравнительный указатель сюжетов: Восточнославянская сказка. Составители А. Г. Бараг и др., Ленинград 1979
Ахм. Блок - В. Н. Топоров, Ахматова и Блок (к проблеме построения поэтического диалога: "блоковский" текст Ахматовой), Berkeley 1981
Бахтин метафиз. - Н. К. Бонецкая, Бахтин плазами метафизика. - ДКХ, 1998, № 1, С. 103–55
Бахтин рус. культ. - М. М. Бахтин в русской культуре XX века. В кн. М. Л. Гаспаров, Избранные труды, т. 2, Москва 1997, с. 494- 96
Белоз. - Сказки и песни Белозерского края. Записали Б. и Ю. Соколовы, Москва 1915
Беседы с Бахтиным - Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным, Москва 1996
Бессознат. язык - Theodore Thass-Thienemann, Understanding the Unconscious Meaning of Language (= The Interpretation of Language, vol. 2), New \ork 1973
Бзык - О. А. Терновская, Ведовство у славян, II: Бзык (мухи в голове). В кн. Славянское и балканское языкознание. Язык в этнокультурном аспекте, Москва 1984, с. 118-30
Брахм. - В. Н. Топоров, О брахмане: К истокам концепции. В кн. Проблемы истории языков и культуры народов Индии (памяти В. С. Воробьева-Десятовского), Москва 1974, с. 20–74
Брейг. - Н. М. Гершензон-Чегодаева, Брейгель, Москва 1983
БСС 5 - М. М. Бахтин. Собрание сочинений, т. 5: Работы 1940-х - начала 1960-х годов, Москва 1996
БТ 17 - Богословские труды, сб. 17, Москва 1977
Буян Пушк. - Л. Л. Трубе, Остров Буян: Пушкин и география, Горький 1987
БФ - М. М. Бахтин как философ, Москва 1992
ВДИ - Вестник древней истории, Ленинград/Москва
Вед. заг. - Т. Я. Елизаренкова и В. Н. Топоров, О ведийской загадке типа brahmodya. В кн. Пэремиологические исследования, Москва 1984, с. 14–46; переиздано в Моск. сем., с. 303-38
Вел. инкв. - В. В. Розанов, Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского--, Москва 1996
Великор. закл. - Великорусские заклинания. Сб. Л. Н. Майкова, второе изд. Под ред. А. К. Байбурина, Санкт-Петербург 1994
Великор. ск. - Великорусские сказки в записях И. А. Худякова, Москва - Ленинград 1964
"Веселая проповедь" нищ. - Jelle Koopmans et Paul Verhuyck, Sermon joyeux et truanderie (Villon - Nemo - Ulespiègle), Amsterdam 1987
Взаимный перенос - La metafora reciproca. In: Bruno Migliorini, Saggi linguistici, Firenze 1957, pp. 23–30
Вид. невид. - Яков Друскин, Видение невидения (= Зазеркалье, альманах 2-й), Санкт-Петербург 1995
ВЛ - Вопросы литературы, Москва
ВЛЭ - М. Бахтин, Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет, Москва 1975