Иное и рост. В схеме К → К + 1 отражен постепенный рост ряда за счет иного, а рост, возрастание-нарастание, идет снизу вверх. Иное это вырост, нарост, прирост, например гномон - угольник или нечетное число, который/-ое в сложении с квадратом или с квадратным числом дает больший квадрат, но это и знамя (: γν'ωμων), часто красное, развевающееся наверху, на древке (к инакости знамени-знака см. В. Топоров, Случай *ĜEN-). Еще примеры: загадка про сосульку "Что вверх корнем" или "вниз вершиной растет?" (Заг., 501 и 504), предполагающая направленность роста вверх, пословица Стоя растешь вдвое (ПРН, с. 515, и СВРЯ, ст. Вдвое) и эпитет дерева, дурака и мужского члена стоеросовый "здоровенный", выражения высокая/ превосходная степень, идти в гору, сойти /свести на нет. Лестница с ее ступенями (Бытие, 28.12 сл. - лестница Иакова), четки (: считать-читать-почитать) и лéстовка "кожаные четки староверов" (: лестница), их молитвенное перевирание как духовный подъем, "подъем" у А. Мейера (Религия и культура и Заметки о смысле мистерии, здесь же о ритме, - МФС, с. 31 слл. и 105 слл.), "восхождение" и "нисхождение" у Вяч. Иванова (Символика эстетических начал), сюда же Топоров, "Стоять", и А. Сыркин, Спуст. возн. Рост вверх на месте и движение вперед по пути - таково противопоставление. Смысловой переход "поднимать(ся)" > "двигать(ся)" в части продолжений праслав. *dvigali (О. Трубачев в ЭССЯ 5, с. 168), должно быть, переход именно от роста к движению. Это как Илья Муромец сидел сиднем ("Сидень сидит, а всё растет" - ПРН, с. 304), рос дураком до тридцати лет, а потом вышел в путь, на по-двиги. А путь, судя по загадкам про дорогу "Когда свет зародился, тогда дуб повалился и теперь лежит" и "Лежит брус на всю Русь, а станет - до неба достанет" (Заг., 2700 и 2719), это лежачее бревно, упавшее мировое дерево.
Пример на "чертову дюжину". Дурацкое включение иного при представлении людей шариками дало в осложненном варианте анекдота Тм J2031.1 из Швейцарии (по А. Кристенсену, Мудрые деяния, с. 182) "чертову дюжину": Двенадцать человек, которые не могут досчитаться одного из своих, по совету постороннего считаются при помощи шариков: каждый кладет по шарику, но посторонний тоже, так что на этот раз получается не 11, а 13; они решают, что тут замешан нечистый.
Тяга к иному. Набоков о футбольном вратаре, последнем и первом в команде из 11 игроков:
Как иной рождается гусаром, так я родился голкипером. В России и вообще на континенте, особенно в Италии и в Испании, доблестное искусство вратаря искони окружено ореолом особого романтизма. В его одинокости и независимости есть что-то байроническое. На знаменитого голкипера, идущего по улице, глазеют дети и девушки. Он соперничает с матадором и с гонщиком в загадочном обаянии. Он носит собственную форму; его вольного образца светер, фуражка, толстозабинтованные колени, перчатки, торчащие из заднего кармана трусиков, резко отделяют его от десяти остальных одинаково-полосатых членов команды. Он белая ворона, он железная маска, он последний защитник.
(Другие берега, 12.3). Оборотная сторона тяги к иному как единственно своему у Набокова - отвращение к тому, что этот писатель "потусторонности" обзывал пошлостью. Так и Бердяев в Самопознании о своей "тоске по трансцендентному" с "отталкиванием от обыденности". Но нет ничего обыкновеннее тяги к иному. Каждый рождается иным и потому нуждается в ином; все мы девяты люди. Согласно Жаку Маритену (Ответственность художника, 3.1) человек есть "животное, питающееся трансцендентным".
Святой и бог. "Святой - это прежде всего "не"" Флоренского значит, что святость вид инакости, ср. "das Ganz andere", священное по Рудольфу Отто. От инакости святого его связь с красным цветом и с ростом (см. Святость 1 Топорова, с. 441 слл.) - как у дурака, и между ними юродивый, "святой дурак"; к "эксцентричности" юродивого см. Сыркин, Спуст, возн., 3. А "система из людей и бога", τò σξστŋμα τò `εζ àνθρ'ωπων καì θεον (Арриан, Беседы Эпиктета, 1.9.4), соответствует русской формуле мир да Бог, "выражающей идею высшего согласия, гармонии, равновесия, блага (характерно, что с этой формулой, между прочим, обращаются с поздравлением к новобрачным)" - Топоров, Мир и воля, с. 44. Перед Богом все равны, друзья и враги, свои и чужие, я и другие: Друг по/обо друге, а Бог по/обо всех, т. е. печется, или Всяк за своих стоит, а один Бог за всех или Всяк про себя, а Господь про всех (ПРН, с. 39, 35 и 610).
Заморышек. Включение иного в число, мена типа числом происходит в сказке про Заморышка (НРС, 105). Вот начало сказки:
Жил-был старик да старуха; детей у них не было. Уж чего они ни делали, как ни молились Богу, а старуха всё не рожала. Раз пошел старик в лес за грибами; попадается ему дорогою старый дед. "Я знаю, - говорит, - что у тебя на мыслях; ты всё об детях думаешь. Поди-ка по деревне, собери с каждого двора по яичку и посади на те яйца клушку; что будет, сам увидишь!" Старик воротился в деревню; в ихней деревне был сорок один двор; вот он обошел все дворы, собрал с каждого по яичку и посадил клушку на сорок одно яйцо. Прошло две недели, смотрит старик, смотрит и старуха, - а из тех яичек народились мальчики; сорок крепких, здоровеньких, а один не удался - хил да слаб! Стал старик давать мальчикам имена; всем дал, а последнему не достало имени. "Ну, - говорит, - будь же ты Заморышек!"
Здесь, как в анекдоте про девятых людей, две точки зрения, со стороны в "ихней" деревне 41 двор, но для самого старика, "обошедшего все дворы", кроме своего, их 40, заведомо круглое число. Из своего-то, заведомо сверхполного 41-ого яйца - приходит догадка - и родился у старика со старухой неудачный мальчик по прозванию Заморышек: свое-иное не в счет и безымянно. "Сорок молодцев в поле возятся, а Заморышек дома управляется", но дальше этот Заморышек по-богатырски ловит морскую кобылицу, которая пожрала один из 40 смётанных его братьями стогов сена. Он пригоняет домой 41 жеребенка кобылицы, ее награду, и говорит: "Здорóво, братцы! Теперь у всех у нас", т. е. у каждого, "по коню есть; поедемте невест себе искать." Отроду иной, герой впервые сам через попарное соотнесение "всех нас" с морскими конями вошел в число. Именно однородные, составившие круглое число братья способны долго искать по белому свету 41 невесту от одной матери (однородных невест) и заехать за тридевять земель к бабе-яге, у которой как раз 41 дочь. Братья справляют свадьбу, ночью баба-яга пытается их погубить, а губит своих дочерей, головы дочерей попадают на спицы - число не названо - кругом стены (палаты бабы-яги обведены стеной) вместо голов братьев. Круглость числа, необходимую в пути, ведь "В дороге и отец сыну товарищ", то есть должен помогать (ПРН, с. 275, 775 и 834) как брат, как равный, тем более необходимую за три девятью землями, в ином месте, сообщили братьям кони, а поддерживают эту нестойкую круглость 41 столб у ворот бабы-яги, 41 ее дочь и столько же, наверно, спиц кругом стены. Сперва спиц не было, был 41 железный столб у ворот и братья привязали к столбам коней, но когда дело дошло до голов, появились железные же спицы, числом 41, если это бывшие столбы. Такие переделки на ходу встречаются в сказках, а слово кругом подтверждает, что спиц столько; 41 внутри сказки круглое число, поэтому 40 неполное. Случай с шестами, спицами или тычинками для голов у дома вредителя, как и задача на узнание, требует круглого числа (чтобы самих жертв было К-1, положенное вредителю неполное число), и его круглость наглядно сказывается в расположении спиц вокруг дома. Устойчивый тип числа похож на главное значение слова, неустойчивый на неглавное: 41 сверхполное взято готовым, а 41 круглое сложилось внутри сказки, там оно и остается.
Круглое 40 и круглое 41. Мену типа числом я определяю меной точки зрения считающего на предмет счета (о "точках зрения" см. Поэтику комп. Б. Успенского и В. Федоров, Поэт, реальн.). Правда, сказочник легко перемежает точки зрения на число, но не в таких включениях и исключениях дело. Еще раз обратимся к началу сказки про Заморышка: ""--Поди-ка по деревне, собери с каждого двора по яичку и посади на те яйца клушку--" Старик воротился в деревню; в ихней деревне был сорок один двор" - это точка зрения постороннего; "вот он обошел все дворы, собрал с каждого по яичку" - а это старика - "и посадил клушку на сорок одно яйцо. Прошло две недели, смотрит старик, смотрит и старуха, - а из тех яичек народились мальчики" - посторонний; "сорок крепких, здоровеньких, а один не удался - хил да слаб! Стал старик давать мальчикам имена; всем дал, а последнему не достало имени.--" - старик. Здесь сосуществуют две точки зрения и нет мены типа, круглое для постороннего число 41 лишь названо со стороны, раньше чем оно для самого старика с его круглым 40 успело сложиться. Единственная мена типа в сказке происходит дальше, когда Заморышек впервые сам входит в число, попарно соотнося "всех нас" с морскими конями. Попарное соотнесение это простейший счет. Первоначально считать это с-равнивать четами, попарно, ср. сочетать, а нечетный это не идущий в с-чет - СРНГ 21, с. 207. Включение-невключение в счет по Томасу Манну, Иосиф и его братья, 4.7, гл. Их семьдесят.
Тридевять. К обороту за тридевять земель см. О. Кузнецова в Неизв. изв., с. 58–62. Усиленное утроением круглое число тридевять - ср. τρìς `εννε'α в Илиаде, 16.785, или латышское trejdeviņi "трижды девять", т. е. "очень много", - часто встречается в заговорах, например Великор. закл., 14 (в закрепке), 28 (вместе с круглыми 12 и 70) и 43. Сюда же тридевя(т) из новгородской берестяной грамоты 715, см. А. Зализняк, Загов. текст. Дальнейшее усиление: Запру я этот заговор тридевяти-треми замками, тридевяти-треми ключами-- (Великор. закл., 211) - это 9×3×3 показывает, что устойчиво круглое 9 и само есть трижды три, а счет девятками, давший поверье про девятый вал (об этом выражении см. Б. Богородский в СРЛ-80, с. 112-20), происходит от архаичного счета тройками, давшего треволнение по образцу греческого τρικνμíα. А неназванное место за тридевятью землями, куда заехал Заморышек и его братья и где живет злая баба-яга, это иноетридесятое царство, ср. в другой сказке (НРС, 139) -заехали за тридевять земель в тридесятое царство, в иншее государство-- или в заговоре (Великор. закл., 120) - отгони злую лихоманку за тридевять земель, в тридесятое пустое царство--. За круглым 27, утроенной девяткой, здесь следует сверхполное 30, утроенная десятка. Нашелся считатель, который избавился от скачка через две единицы, заменив таблицу умножения бухгалтерскими счетами: тридевять по Б. Виленчику в РР, 1981, № 4, с. 157 сл., обозначает 3 десятка да 9 единиц, итого 39, а тридесять - 3 десятка да 10 единиц, итого 40. Несмотря на одобрительный отзыв И. Добродомова (там же, с. 158), эта "новая теория" - у нее, кстати, есть старый предшественник Бестужев-Марлинский: "Так не хочешь ли, братец любезный, чтоб я--отдал мою дочь за человека, у которого нет тридевяти снопов для брачной постели--" с примечанием "Постель стлалась на тридцати девяти снопах разного жита--" (Роман и Ольга, 1) - служит примером того, как не надо толковать фольклорные числа. Насильное уточнение глубокого потеряло магический множитель 3, ср. заговорное трисветлое царство--и среди того трисветлого царства--трисветлые великие светлицы солнечные (Великор. закл., 299), сюда же свѣтлое и тресвѣтлое слънце из плача Ярославны в Слове о полку Игореве, потеряло счет девятками и инакость тридесятого. Отрицает счет девятками А. Шустов в РР, 1998, № 2, с. 120–27.
Пушкинские 33 богатыря. Но вот другой случай неточности. В пушкинской Сказке о царе Салтане-- число богатырей 33, заметил Левон Абрамян (Подступы, с. 169), оказывается четным: все равны, как на подбор; идут витязи четами, \ и блистая сединами | дядька впереди идет; старый дядька Черномор \ с ними из моря выходит \ и попарно их выводит, будто пересчитывая. Четность 33 богатырей скорее недосмотр Пушкина чем неподчинение фольклорного числа здравому смыслу. Для Царя Салтана Пушкин использовал кратко записанную им народную сказку про то, как младшая из трех сестер похвалилась, что с первого года родит 33 сына - усиленное круглое число, в котором проглядывает сверхполное 11; царь женился на ней, и "после девяти месяцев царица благополучно разрешилась 33 мальчиками, а 34-й уродился чудом - ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые, во лбу звезда, в заволоке" (на затылке? на груди?) "месяц". А дальше у чудесного, иного царевича 30 братьев, не 33: "из моря выходит 30 отроков точь-в-точь равны и голосом и волосом и лицом и ростом", "вышли 30 юношей и с ними старик" (отсюда тридцать витязей прекрасных и с ними дядька их морской во вступлении Руслана и Людмилы). Вполне возможно, юноши выходят четами, & сказка учитывает это, отказывается на ходу от нечетного числа, как ради инакости Василисы Премудрой, 13-ой в НРС, 222, - от задачи на узнание.
"Если нет Бога, то я бог". Считающихся в анекдоте 10, устойчиво круглое число, причем по записи (1) они сидят в кружке, а по (2) это артель с ее круговой порукой: Все за одного и один за всех (артель ярко изображена у Мельникова-Печерского - В лесах, 1.15). К тому же они в пути, а путникам необходима круглость числа, равенство. Но без иного для всех каждый для себя иной, вот идея анекдота. Своим "Если нет Бога, то я бог" высказал эту идею Кириллов Достоевского (Бесы, 3.6.2), ср. у него же "атеисты, ставшие богами" в черновике речи о Пушкине или ""Я сам бог" - и заставляет Катю себе поклоняться." в набросках Житие великого грешника, еще ср. заборную надпись "Бог это я" бунтующих парижских студентов в мае 1968, Ni maître, ni Dieu. Dieu, c'est moi. (Граффити, с. 152), "Бог-я" помешанного Батюшкова и то же самое, но в сослагательном наклонении у Декарта, Размышления о первой философии, 3.
"Бог это я". Кириллов из Бесов сказал "Если нет Бога, то я бог", но у Пастернака тринадцатилетний гимназист приходит к тому же заключению из противоположной посылки: "--Бог, конечно, есть. Но если он есть, то он - это я.--" - Доктор Живаго (1.1.8, здесь же про гимназиста: "Он был странный мальчик. В состоянии возбуждения он громко разговаривал с собой."); это связано контрапозицией с выводом Заратустры-Ницше (2, гл. На блаженных островах) "Но я хочу совсем открыть вам свое сердце, друзья мои: если бы существовали боги, как удержался бы я, чтобы не быть богом! Следовательно, нет богов." - но дальше (4, гл. В отставке) он же "Лучше совсем без Бога, лучше на собственный страх устраивать судьбу, лучше быть безумцем, лучше самому быть Богом!" и ему в ответ: "Какой-нибудь Бог в тебе обратил тебя к твоему безбожию." Во всех случаях подразумевается собственная исключительность, инакость. А у Хармса в Комедии города Петербурга твердит "Бог - это я!", "Бог - это я", "Я Бог", "Я Бог но с топором!!", "Бог это я" персонаж с выразительной фамилией Обернибесов, ср. заглавие Бесы. Но мусульманский мистик аль-Халладж тоже сказал "Я есмь Истина", т. е. Аллах, и его казнили как еретика.
К Заратустре Ницше - Юнг в Психологии и религии:
Ницше не был атеистом, но его Бог был мертв. Результатом этой кончины стал раскол в нем самом, и он испытал нужду в олицетворении своей другой самости как "Заратустры" или в другое время как "Диониса". --Трагедия книги Так говорил Заратустра состоит в том, что Ницше сам сделался некоим богом, раз его Бог умер; а произошло это оттого, что он атеистом не был. - Тот, у кого "Бог умирает", падает жертвой "инфляции".
(3 - ЮСС 11.142, к "инфляции", т. е. надмеванию, Юнг ссылается на свои Отношения между "я" и бессознательным, ЮСС 7.227 слл.).