В отличие от Стефана Яворского, считает Ю. Ф. Самарин, "Феофан Прокопович первый стал изображать живую современность, не переводя её в символы и аллегории". Проповеди же Стефана Яворского "лишены достоинства существенного" – "общедоступности". Ю. Ф. Самарин ещё раз подчёркивает: "Существенное свойство и вместе существенный недостаток проповедей Стефановых есть отвлечённость". Они не связаны с действительностью, с современностью, "речи" Стефана Яворского не были направлены к "живым лицам", "если исключить два или три воззвания из любой проповеди Стефановой, характер проповеди вполне исчезнет и мы получим учёное рассуждение или риторическое упражнение на заданную тему". Восклицания, аллегории, случайное сцепление мыслей, часто он одну и ту же мысль, фразу, слово десятки раз обыгрывает.
Исследователь считает, что, поскольку Стефановы проповеди "образуются накоплением", следует обращать внимание лишь на вступление и первую страницу.
Конечно, Стефан Яворский был весьма образованным для своего времени человеком, о чём свидетельствуют и цитаты из древних, и из новейших авторов, блестящее знание Евангелия, посланий апостолов, он прекрасно знал мифологию, историю. Но вновь прав Самарин, что очень часто всё это в его проповеди было не к месту, например, цитировать он мог целыми страницами. Однако отметим, что последнее обстоятельство характеризует и саму диссертацию Ю. Ф. Самарина: его анализ "слов" и "речей" и Стефана Яворского, и Феофана Прокоповича далёк от аналитического и зачастую сводится к обильному цитированию произведений этих авторов, которое завершается очень коротким резюме оценочного характера.
Его оценки и суждения сводятся к следующему: Стефан Яворский, продолжая католические и южнорусские традиции ораторского искусства, не ответил ни запросам эпохи, ни тем более надеждам царя-реформатора, а Феофан Прокопович, преодолев протестантские традиции, своими оригинальными "словами" и "речами" стал оратором, ответившим на духовные и политические потребности своего времени.
Правда, Ю. Ф. Самарин видит существенный недостаток ораторского наследия Феофана Прокоповича в том, что тот теме церкви (или, по выражению, Ю. Ф. Самарина, "факту церкви") отводил самое второстепенное место, в отличие от Стефана Яворского.
* * *
Одной из первых проповедей, произнесённых уже в Санкт-Петербурге, является "Слово о почитании святых икон в неделю первую святыя четыредесятницы" (10 марта 1717 г.).
Обращение к этой теме для Феофана Прокоповича не было случайным: вся вторая половина XVII в. и начало XVIII века прошли в борениях в области церковного искусства между сторонниками Предания, требующими "писать по древним переводам", и иконописцами, подражающими западным образцам. Как считает большинство исследователей, существо данной проблемы заключается не только в борьбе с "плохими иконами" (дело не только в низком ремесленном уровне), но и в тех "идеологических предпосылках, которыми питалось новое направление в живописи". Православные иерархи испытывали влияние римского католичества, с одной стороны, и протестантства, с другой.
Петровские реформы затронули все сферы жизни русского человека. Всеми духовными и церковными делами по указу царя стал ведать Синод во главе со светским лицом – обер-прокурором. И хотя это произошло в 1721 г., за четыре года до написания анализируемой проповеди, но политика секуляризации церкви уже активно проводилась в жизнь.
"Светскость идеологической платформы, определявшей решение всех важнейших вопросов строительства новой культуры, – такова была первая отличительная особенность духовной атмосферы, установившейся в результате реформ Петра I, – пишет Ю. В. Стенник. – На смену представлениям о греховной природе человека, свойственным официальной культуре допетровской Руси, на смену искусству, направлявшему интересы человека к соблюдению чистоты христианской веры, приходило искусство, основанное на представлениях о человеке как частице иерархически упорядоченного монархического государства".
Эстетические представления нового времени были подготовлены художественными исканиями предшествующей эпохи. Однако, по справедливому утверждению Е. К. Ромадановской, "древнерусские литературные традиции постепенно уступают место художественной системе нового времени", что, на наш взгляд, справедливо в целом для художественного процесса и всей культуры рубежа веков.
В таком историко-культурном, идеологическом контексте создавалось "Слово о почитании святых икон…" Феофана Прокоповича.
Проповедник риторически вопрошает: "Известно всем, что в день сей празднует Православная Восточная Церковь?" (I, 75). И отвечает: "Празднует обновление благолепия своего, возвращение отъятой славы своей, возстановление опроверженных победоносных знамений своих" (I, 75). Православный церковный календарь указывает, что с 6 (19) по 12 (25) марта наступает первая неделя Великого поста, знаменующая торжество Православия, в эту неделю чествуют иконы Божьей Матери. Феофан Прокопович ставит ряд проблем (от чисто богословских, церковных, до эстетических) в связи с почитанием святых икон. Ещё Святой седьмой собор, константинопольские патриархи, московские патриархи Иоаким и Адриан утверждали, как пишет Феофан Прокопович, "правильное поклонение иконам" (I, 92). Однако для Феофана Прокоповича чрезвычайно важно, что царь Пётр, заботясь о церкви, издал указ о том, "дабы тщалися пастыри учити народ правильному святых икон почитанию, и отводити его всячески от боготворения"; проповедник даёт сноску, указывая дату напечатания указа – 22 января 1715 г. (I, 93). Для него принципиально значимо данное обстоятельство: диалог светской и духовной властей.
Феофан Прокопович в иконах видит прежде всего "великих дел Бога нашего знамения и трофеи" (I, 75), поясняя свою мысль примером икон Божьей Матери (Богородицы) в момент рождения ею Христа, иконописных изображений распятого Иисуса Христа и святых угодников, пророков, апостолов, мучеников, святителей, постников. Он растолковывает не только сакральный смысл изображённого на этих иконах, но и их нравственно-эстетическое значение. Рождение святого младенца – это акт величайшего милосердия к нам Божия дела; распятие Христа – великое искупление за нас нашего дела; изображения праведных мужей и жён – "образы добродетельного жития" верных служителей дела Божия" (I, 76). "Тако иконы честныя суть победительная дел Божиих знамения" (I, 76), – восклицает проповедник.
Следуя законам риторической культуры конца XVII – начала XVIII вв., Феофан Прокопович ставит под сомнение истинность и святость изображённого на иконах, для чего вводит, как он уже это делал не раз, образ супостата и клеветника, вечного антагониста – дьявола. Антитетичные образы, антитеза – один из любимых художественных приёмов, посредством которых проповедник действует на реципиента: возбуждает любопытство, оживляет восприятие, интерес. Клевета, хитрая ярость, яростная хитрость дьявола, утверждает Феофан Прокопович, состоят в том, что сеется среди людей ядро сомнения в святости икон. Поэтому проповедник вновь задаёт уже не риторические, но требующие серьёзных размышлений и доказательств вопросы: "Аще лепотствуете, и Христианскому благочестию не противно есть?" – "Како и в коем почитании Иконы Святыя имети подобает?" (I, 77). Первый вопрос ставит для русского менталитета первой трети XVIII века сложную проблему соотношения светского и конфессионального начал в жизни человека.
Феофан Прокопович спорит с теми древними и, как он пишет, "нынешними иконоборцами", которые "укоренение икон святых отметали" (I, 77), называя их идолами. Одним из доводов иконоборцев являются слова из закона Божия: "Не сотвори себе кумира, и всякого подобия", но проповедник призывает вдуматься в закон, который сам по себе не запрещает "просто творити и имети образ" (I, 77). Замечательно здесь употребление наречия "просто": в данном случае Феофан выступает как художник, т. е. речь идёт о художественном образе – иконописцы "лепотствуют". Смысл старославянского слова "лепота" передан, обозначен буквально – красота, слово лишено конфессионального значения. Феофан Прокопович как бы вступает в заочную полемику с церковниками-обскурантами, всё ещё косо смотрящими на политику Петра в области искусства: просто творить, создавать, "лепотствовать" не грешно, каждый имеет на это право. Проповедник действует в унисон реформам царя-преобразователя.
Другое дело – идол. Феофан Прокопович с большим сарказмом описывает этот образ: "Есть то имя греческое умалительное, нашим бы наречием сказать образок", имя это "боготворяемым кумирам присвояется… во смех и поругание" (I, 78). Несмотря на размеры, ценность материала, мифологическую или историческую значимость, идол или образок – "вещь непотребная, безсильная, бездельная" (I, 78). Проповедник использует риторический пассаж: в данном случае синонимический ряд, с помощью которого вновь уничижает это, как он говорит, "умалительное" имя.
Композиция "слова" имеет такой структурный элемент, как тезис – антитезис. Т. Е. Автухович справедливо считает, что "Прокопович в проповедях (петербургского периода. – О.Б.) обнаруживает искусство быть безыскусным: его интересует мысль, а не формальная изысканность. Мысль он может уточнять, развивать, это движение идеи, а не самоцельное усложние риторического приёма. Традиционная аллегорика и толкование эмблем становятся вспомогательным элементом; более характерной для проповеди оказывается убеждающая антитеза". Так, сделав экскурс в историю иконоборчества, своеобразно проанализировав этимологию слова "идол", Феофан Прокопович обращается к иконам, их истории, их значению.
Как оратор, философ, он всегда был силён, прибегая к историческим аналогиям и здравому смыслу. Вот и здесь проповедник справедливо вопрошает: "…даже и не боготворимую, но истинную и добрую вещь кто запрещает иметь, зачем ее называть идолом?" Ссылаясь на авторитет Священного Писания, труды отцов церкви, Феофан Прокопович подробно излагает историю появления икон, вскрывает своеобразный её генезис: подобие (или знамение), херувим (образ служебного духа), образ змия, образы в храме Соломона, образы голубя и языков огненных – многие из этих образов были видениями, которые посещали Моисея, Исаю, Иезекиля, Даниила (см.: I, 79–80). Феофан Прокопович не склонен причислять к идолам "образы лиц" царей древних, ревнителей христианства. Иконы были принадлежностью церкви с древнейших времён.
В "слове" Феофан ссылается на указание древнего историка Евсевия, видевшего медный образ Христа, который поставила в храме некая жена, исцелённая Иисусом от кровотечения (I, 81). Он исходит из того, что только именно эти знамения, символы, образы – чудодейственные, что "се дело Божие" (I, 83). Поэтому со всех точек зрения – исторической, божественной, чудодейственной – честные иконы являются неотъемлемым атрибутом религии и церкви, их нельзя считать идолами.
Вторая часть "слова" посвящена тому, как почитать иконы, т. е. собственно этической стороне жизни христианина. Прежде всего, Феофан Прокопович призывает к прямому, открытому, искреннему, сердечному почитанию икон. Только внешнее почитание (через поклоны, целование и другие жесты) не являет собою прямого чувства, это "душевной любви не знаменует, то ни поклоненье есть" (I, 83).
Честь и знамение, чествование и поклонение – важные религиозно-этические понятия для оратора. Развернув сравнение чести и поклонения к Богу и монарху, Феофан Прокопович призывает в обоих случаях к сердечности, т. к. "известно, что и поклонение таковое есть, яковая и честь поклонением знаменуемая" (I, 84).
Для будущего ближайшего сподвижника Петра I это не барочная игра словами, но имеющая глубокое идеологическое содержание метафора. Подтекст метафоры – никто не может сравниться с почестями и славою Бога: "Не хочет Бог, дабы кто-либо был славимый славою ему приличною, и равный не хощет" (I, 84), а честь и слава монархам – монаршья.
Дабы активизировать восприятие "слова", оратор как опытный психолог неоднократно обращается к "слышателям" не только с риторическими вопросами, но и просьбами, чего мы не наблюдаем у других проповедников той эпохи.
Так, приблизительно в середине данного "слова" Феофан Прокопович вводит развёрнутое обращение к читателю-"слышателю": "Молю же слышателей не стужите: без сего бо не возможно уразумети надлежащаго учения" (I, 85).
По его собственной оценке, "слово" – не просто проповедь к случаю, но целое учение о почитании святых икон как неких символов веры христовой. Честь Богу – боголепная, верховная, а честь святым – святолепная, приличная.
Проведя такие демаркации, Феофан Прокопович доказывает, что святые иконы достойны почитания "телесными знамениями, целованием, объятием, тела поклонением, честным именем, честным местом и хранением" (I, 86), однако не сами по себе иконы достойны этого высокого почитания, а ради изображённого лица. Бог никому своей славы не передаёт, ещё раз утверждает в "слове" Феофан Прокопович, т. е. проповедник выстраивает чёткую иерархию святынь: по наущению Бога создана Церковь Господня в Иерусалиме, а в ней – святой кивот. И если Церковь – тело Христа, то икона – изображение лиц Христа, или Богоматери, или прочих угодников Божиих (I, 91).
Проповедник не устаёт подчёркивать, что "честны и почитания достойны иконы святыя, не ради своего вещества, не ради мастерскаго искуства" (I, 91–92).
Иосиф Волоцкий писал, что "от вещнаго сего зрака възлетает оумь и мысль к Божественному желанию и любви", верующие "возносят ум от образов к первообразам", о чём говорили на Седьмом Вселенском Соборе, о котором упоминает и Феофан Прокопович.
Заканчивается "слово" обращением к православным, чтобы почитали иконы правильно, честно, ибо они – "великих дел Божиих торжественныя памяти", "знаменующие любление наше и чествование образа, ради лица образованного" (I, 94).
В условиях ожесточённой идеологической борьбы начала XVIII века "Слово о почитании святых икон…" явилось ярким примером политики Петра в области культуры, когда "искусство имело ценность прежде всего как одно из наиболее действенных средств пропаганды его политики".