В духе всех ораторов того времени И. Кременецкий обыгрывает значение имени: Пётр – "камень", но есть у оратора интересная трансформация: кто попытается "угрысть" – "сотрёт зубы своя" (I, 194). К этимологии имени Петра неоднократно обращались и Феофан Прокопович, и Стефан Яворский, старший современник Феофана и во многом его антипод. В "Слове в неделю Фомину" Яворский описывает эпизод о ловцах, гонящихся за бедным зайцем, нашедшего своё убежище и спасение под камнем. "О щастливый, который таким образом от смерти избавляется! Камень прибежище заяцем Камень же бе Христос, который ныне язвы свои дражайшыя, аки разселены каменныя показует, да быхом в них имели прибежище и сокровение", а затем идёт переход к Петербургу и императору: "О непобедимые грады прибежища, дражайшыя язвы Христовы! Сохраните императора нашего и весь дом его от враг видимых и невидимых". Здесь сравнение переходит в чрезмерно замысловатую метафору, барочная поэтика проявилась в её утрированном, худшем варианте: витиеватость стиля мешает внятному выражению мысли. А именно ясности, чёткости мысли требовал Феофан Прокопович и как теоретик, и как художник.
Заканчивается "речь" И. Кременецкого описанием того, как Россия и россияне обращают к царю-самодержцу свои сердца, горящие пламенем любви (I, 195).
И. Кременецкий, судя по этим ораторским произведениям, хорошо был знаком с теорией и практикой ораторского искусства Петровской эпохи. Он усвоил не только классические образцы, но вполне овладел современными для того времени приёмами, языком, поэтикой, риторикой "слов" и "речей". Не случайно то обстоятельство, что даже ближайшее к Феофану Прокоповичу поколение культурных деятелей, людей весьма искушённых в своём деле, приписали эту "речь" Феофану и поместили её в собрание его "слов" и "речей". Она вполне укладывается в общий свод словесной культуры Петровской эпохи. Вместе с тем при ближайшем, текстуальном рассмотрении и сопоставлении "речи" И. Кременецкого с феофановской всё-таки усматривается её вторичность и подражание Прокоповичу, поскольку утрируется его манера.
В рамках той же традиции "речей" "от имени" сочинялись и произносились "речи" от имени детей. Ещё в марте 1714 г. в Петербурге от имени семилетнего Сербана Кантемира, сына молдавского господаря Дмитрия Кантемира, было произнесено приветственное "слово" к Петру I, а брошюра с тремя переводами этого "слова" (на греческом, латинском и русском) была отпечатана в этом же, 1714-м, году. "Слово" представляет собой сугубо панегирик. Автором мог быть Дмитрий Кантемир или учитель его детей Афанасий Кондоиди. Автор надеется, что порабощённые христианские народы обретут с помощью Петра свободу.
Феофан Прокопович также сочинил несколько "речей" от имени детей – царевича Петра Петровича и царевен Анны и Елизаветы. Стало быть, перед ним стояла задача перевоплощения, чтобы хоть как-то в этих "речах" приблизиться и по стилю, и по содержанию и, главное, психологически к юным царевнам и царевичу, которому вообще от роду было два года. Кроме того, необходимо было воспроизвести семейно-интимную обстановку царского дома. Обе "речи" посвящались возвращению Петра I из заграничного путешествия и были произнесены 21 октября 1717 г. (напечатаны же "первым тиснением" заранее, ещё 30 сентября того же года – I, 167–173).
Если царевны счастливы видеть своего отца и благодетеля, если они "телом в дому, духом же в странствии с тобою (отцом. – О.Б.) пребывали" (I, 172), если они о всех перипетиях отцовского путешествия узнавали из писем и газеты (по их признанию, "сказывала нам Ведомость" – I, 172), то младенец Пётр практически не видел ещё своего отца. Мотив грусти и печали доминирует в "речи" Петра Петровича и осложняется метафорой: младенец скорбит о том, что растёт без отца, словно цветок без солнца. "Сиесть проникшу цвету, удалися солнце, и по краткой весне найде зима долгая" (I, 168). Печаль младенца усугубляется ещё и тем обстоятельством, что "не глаголют уста", но "играет сыновняя любовь на приход отеческий". "О скудости твоея возрасте мой!" – восклицает "Пётр Петрович" (I, 168). Оратор добился, используя психологический оксюморон, не только психологической "достоверности", но и комфортности восприятия речи: речь умиляет, вызывает у слушающих добродушную усмешку. Младенец как сын и как наследник и верноподданный понимает необходимость разлуки: "Но таковыя нужды нашея вина есть, общего всего государства добро" (I, 168). Младенец, заканчивая "речь" призывом к отцу крепко держать монарший скипетр, обещает подрасти и тогда "из малого Петра твоего покажет Бог достойно вторым по тебе нарещися Петром" (I, 170). Этому, как известно, не суждено было сбыться: Пётр Петрович умер 25 апреля 1719 г., в возрасте четырёх лет.
Тематически к этой речи примыкает речь, созданная Феофаном Прокоповичем через полгода (3 февраля 1718 г.) и посвящённая объявлению Петра Петровича наследником Всероссийского государства (I, 229–232). Анафора ("предваряет") в этой "речи" несёт в себе не только эмоциональную, но и идеологическую нагрузку: восход солнца предваряет утро, весна – лето, радость предваряет движение в сердце, желание – удовлетворение (I, 229). Логическая цепь данных образов-"предварений" завершается объявлением наследника: избрание наследником "пресветлейшаго сына царёва предваряет благополучие имущаго царствовати восход его века" (I, 231). "День – век" – кульминация речи, т. к. данный день начинает отсчёт новому веку нового царствования. Желая благополучия, здоровья наследнику, называя его Петром Вторым, Феофан сравнивает младенца с вечнозелёными кедром и кипарисом (отметим несколько мистический характер данного сравнения: известно, что кипарис – символ смерти, что идёт ещё от античной мифологии). Безусловно, что "речь" носила политический характер и своим пафосом полностью подтверждает основные идеи Феофана, изложенные в его политических трактатах.
Самодержавие как единая, сильная государственная власть, по Прокоповичу, – необходимое условие для процветания всех сословий, государства в целом, а потому особо важный смысл приобретает проблема наследования престола.
* * *
Безусловно, и в петербургский период Феофан, согласно своему статусу епископа, архиепископа, первенствующего члена Синода, не мог игнорировать богословскую тематику в своём ораторском творчестве. Так, 25 декабря 1716 г. он произносит "Слово в день рождества господа нашего Иисуса Христа" (I, 121–141), которое изобилует цитатами и ссылками на Евангелие, Библию.
Строгая логика, стройность суждений, доказательность всех выдвинутых им положений характеризуют Феофана, мыслителя и оратора, не только в светских, но и сугубо церковных "словах" и "речах", причём систему доказательств он ищет и в богословских, и в светских книгах (и в этом он сказывается как деист). Достаточно противоречиво утверждение Т. Е. Автухович о том, что "Феофан наиболее сильным регулятором нравственности считает не разум, а веру в бога". Это противоречие исследовательницы отразилось и на характеристике ею образа Петра I у Прокоповича: с одной стороны, она считает, что "образ Петра I является у Прокоповича выражением общенационального нравственного идеала человека и соответствует прогрессивным устремлениям эпохи" (и это не вызывает возражения), а с другой стороны, заявляет, что "исключительная сложность личности самого Петра не отразилась в проповедях Феофана. Прокоповича интересует лишь официальный облик его героя как государя", "Пётр – исполнитель божественной воли".
Взаимоотношения Петра I и церкви на протяжении многих лет были сложными, противоречивыми, но Пётр неуклонно шёл к цели – ограничить сферу деятельности церкви, исключить её из большой политики, приспособить к своим реформам. Усилия Петра частично увенчались победой: в 1721 г. был открыт Синод как один из государственных институтов, ещё одна коллегия (министерство по управлению церковными делами). Феофан Прокопович как один из членов Синода обратился к собранию с "речью" 14 февраля 1721 г. Характерен эпиграф к "слову", его можно перефразировать применительно к присутствующим: государь избрал членов Синода, а они должны своей деятельностью принести плоды. Собственно об этом во вступлении к "слову" и заявляет Феофан Прокопович: "Нашего монарха промыслом, уставлением и повелением, посылает нас на дело" (II, 63). Оратор призывает силою Бога, невидимо присутствующего здесь, в Синоде, не воздух сотрясать, но "умным вещанием своим мысли и сердца наши проницая" (II, 64), делать важное государственное дело. Идеологически и политически это "слово" перекликается с "Духовным регламентом" и трактатом "Правда воли монаршей".
Почти открыто оратор заявляет о том, что в Синоде собрались не только сторонники петровских реформ, но Феофан считает, что "ко всякому делу приводити делателей" необходимо двумя "сильными способами": "охотных" – поощрять, а "неохотных" – понуждать (II, 65). Мотив пользы звучит в связи с рождением "сего духовнаго правительства" (II, 65). Он призывает духовных пастырей к просвещению, чтобы не впасть в невежество, в бесовство, чтобы не получилось так, "когда слепии слепых водят" (II, 67). У духовенства, по мысли оратора, огромное поле деятельности, он это поле сравнивает с морем, с нивой, вертоградом. Духовная коллегия, считает он, является тем учреждением, которому "весь сей в России дом Божий вверен" (II, 67–68). Верховным управителем отечества и церкви является монарх как помазанник Божий, прежде всего (II, 68). Строителем и Архитектором этого всего назван царь (II, 70).
Тема "царь и архипастырь" – сверхсложная. Видимо, для Петра навсегда остались в памяти как негатив отношения его отца и Никона, породившие раскол. Не отменяя института патриаршества, Пётр естественным путём тихо "прикрыл" его: местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский был не той фигурой, чтобы всерьёз претендовать на роль Никона. По убеждению Петра, не духовное, а учёное сословие должно обслуживать абсолютную монархию.
Таким образом, ко времени знакомства Петра I и Феофана Прокоповича взаимоотношения царя и архипастыря как светского и духовного институтов резко изменились: впервые в истории России эти институты не могли занимать равное или даже конкурентное положение; начался очень сложный, очень противоречивый диалог культур, светской и духовной. Деист по своим философским взглядам, приверженец абсолютной монархии, человек, получивший весьма обширное образование, Феофан Прокопович задолго до личного знакомства с Петром I уже был его единомышленником и сторонником. Феофан Прокопович хорошо знал теорию абсолютизма.
В. М. Ничик, исследовавшая истоки отечественного, восточнославянского Просвещения, пишет о солиднейшей теоретической базе Феофана Прокоповича, которую составили изученные им труды Гроция, Гоббса, Пуфендорфа, Буддея, работы по русской истории. Сам Феофан Прокопович являлся автором "Росписи князей и царей российских до императора Петра Великого", "Истории императора Петра Великого", "Правды воли монаршей", "Духовного регламента", "Слова о власти и чести царской" и многих других историко-общественных, публицистических, художественных произведений, в которых нашли выражение передовые для его времени идеи.
Таким образом, не только объективные условия (формирование абсолютизма) способствовали оформлению диалога, но сыграл чрезвычайно важную роль субъективный фактор: Феофан Прокопович не конъюнктурно принял идеи реформ – преобразования и Пётр стали для него символами света, прогресса, символами новой России. "Учение о просвещённом абсолютизме, развиваемое Феофаном Прокоповичем, есть результат применения теорий естественного права и общественного договора к пониманию истории русской государственности и насущных потребностей русской державы петровского времени". При этом он ссылается и на Библию, и на естественный разум человеческий. Рационализм его доказательств, скажем, в "Правде воли монаршей" должен был вызвать чувство доверия у широкого российского читателя.
"Связь с действительностью особенно характерна для Феофана Прокоповича, сумевшего в значительной степени отойти от литературных канонов барокко". Ю. Ф. Самарин как погрешности стиля отмечает у Феофана простонародные выражения, но признаёт, что именно благодаря этим недостаткам у Феофана "чувствуется присутствие жизни; виден живой человек, способный забыться, придти в гнев или рассмеяться и сказать лишнее слово". В который раз восхваляя проповеди Феофана за их современность, за их живое отношение к действительности, Самарин считает, что это благодаря тому, что "Феофан Прокопович хорошо знал состояние умов, предрассудки и убеждения русского народа".