* * *
Любимой мыслью Петра I, его постоянной заботой было установление "генеральной тишины" в Европе, при этом война понималась им как единственная возможность обеспечения целостности и благополучия России. Это требовало политических интриг, бесконечных коалиций, сепаратных переговоров… – и в итоге мира с одними ради войны с другими (и наоборот!). Феофан Прокопович последовательно проводил в жизнь идеи Петра (а в сущности, идеи века). Могущество России "купил нам… самодержец наш не сребром купеческим, но Марсовым железом" (I, 112).
"Слово о состоявшемся между империей Российскою и короною Шведскою мире" Феофана Прокоповича произнесено 28 января 1722 г. в Успенском соборе в Москве и посвящено подписанию 30 августа 1721 в г. Ништадте, в Финляндии, мирного договора между Россией и Швецией, напечатано слово было в августе 1723 г. Северная война для России закончилась успешно, международный авторитет Петра I и России был чрезвычайно высок, поэтому Сенат и Синод обратились к Петру с просьбой принять титул императора и почётные звания "Отец Отечества" и "Великий".
"Слово" Феофана Прокоповича перекликается с "речью" Петра I, которую тот произнёс в Троицком соборе 22 октября 1721 г. после прочтения трактата о заключении мира (470). Пётр в своей краткой "речи" сказал: "наш весь народ" должен "прямо узнать", "что господь Бог прошедшею войною и заключением сего мира нам сделал", но, "надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не так сталось, как с монархиею греческою. Надлежит трудитца о пользе и прибытке общем". Феофан Прокопович, выполняя царский наказ, в своём "слове" действительно объясняет народу российскому историческое и политическое значение Северной войны, столь благополучно для России закончившейся. "Долг великий лежит на всех, как духовных пастырях, так и мирских начальниках Долг на всех таковых лежит беседами, разговорами, проповедями, пениями и всяким сказания образом толковать и изъяснять в слух народа, что мы прежде войны сея были что уже ныне, какова была Россия и какова есть уже, коликую сотвори с нами измену десница вышняго", – говорит Феофан Прокопович (113).
Феофан выступил в "слове" не только проповедником, но и пропагандистом, популяризатором одной из важнейших сторон реформы Петра во внешней политике.
В "словах" и "речах" петербургского периода мы практически не встречаем у Феофана Прокоповича формулы самоуничижения или её отголосков, а здесь она есть: оратор осознаёт "тяжесть, трудность" этого "долга", более того, просит у "слышателей" "благоразсудного снисхождения", ссылаясь на свою "худость". Его как гражданина и проповедника одолевают противоречивые чувства, т. к. он понимает всю ответственность поручения, "со дерзновением и радостию" предлагает он своё "разсуждение" (113). Неоднородные существительные дерзновение и радость в данном контексте звучат как оксюмороны.
Композиционно после нетрадиционного приступа "слово" достаточно чётко делится на две части, обусловленные логикой войны: "Сильный и яростный, и добре вооруженный напал на нелюбимого себе человека, нечающаго, и неоружнаго, и спящаго" – так "России пришлось вступить в войну с силою шведскою" (114). Вновь необходимо отметить психологически точную, выверенную метафору оратора: без барочного витийства, без обилия олицетворений, сравнений, аллегорий и символов, Феофан прибегает к очень понятному образу для слушателей, пример, что называется, взят почти из жизни, бытовой. Но этот как будто бы нехитрый логический ход оратора позволяет сразу эмоционально-оценочно определить нравственную сущность военного столкновения Швеции и России (напасть на спящего, безоружного – подлость).
Оратор предлагает посмотреть на обе стороны военного конфликта, отметив политические и экономические его причины и последствия. Чрезвычайно важна философия войны и мира, которая выстраивается в рассуждениях Феофана Прокоповича. Поэтому данное "слово" чрезвычайно важно в общественно-политических взглядах не только Феофана, но и, естественно, Петра, всех его реформ.
Изучение истории Швеции, хода войны, – убеждает нас оратор, – свидетельствует о том, что по всем позициям Швеция и её народ куда лучше были подготовлены к войне, нежели Россия (114–115). Феофан заключает: "вси свои были: и единоземнии, и единовернии, и единодушнии, и, что всему есть большее, вси равно и по государе и по отечестве своем ревнующыи" (115).
Обращаясь к России, Феофан спрашивает: "Какова ты была прежде войны сея и како устроена к войне?" (115). Оправдываясь перед слушателями и монархом, Феофан говорит, что должен со стыдом констатировать "скудость" на тот период времени отечества нашего во всех обстоятельствах: "Нага воистинну и безоружна была Россия!" (115). Художник рисует некую "емблему", которая, по его замыслу, выразит существо обстановки в России кануна Северной войны – "образ человека, в корабль седшаго, нагаго и по управлению корабля неискуснаго" (115).
Конечно, можно усмотреть в этой метафоре-"емблеме" барочные элементы, однако ещё в античной поэтике появился образ корабля, олицетворяющего государство (у Алкея, Горация и т. д.). Поэтика классицизма вовсе не чуждалась образов, символов, идущих от античности.
В комментариях к этой строке И. П. Ерёмин обращается к фронтиспису "Книги устав морской" (СПб., 1720), на котором помещена гравюра П. Пикарта по рисунку К. Растрелли, на которой изображено на море парусное судно, управляемое нагим юношей. К нему подлетает "Время", слева – Нептун, справа – Марс. Здесь, безусловно, налицо барочная стилистика рисунка. Предклассицизм, ставший основным направлением в эстетике литературы Петровской эпохи, не отказывался от барокко. Однако, вбирая в себя черты барочной поэтики, предклассицизм медленно, но верно эволюционировал к классицизму. Кстати, взаимовлияние литературы и живописи этого времени не только безусловно, но и высоко продуктивно: литература стремится живописать, а на рисунках, гравюрах всегда присутствуют надписи и разъяснения. При этом главным в культуре Петровской эпохи оставалось "слово – публицистическое и художественное". "Вопросы эстетики рассматривались деятелями русской культуры первой половины XVIII в. чаще всего в контексте решения насущных задач культурного строительства", значимы были общественная и воспитательная функции искусства, его полезность, прикладной характер, "для Петра I искусство имело ценность прежде всего как одно из наиболее действенных средств пропаганды его политики".
Далее в "слове" оратор поднимает важную проблему идеологического оснащения армии вообще и в частности русских войск в начале Северной войны: даже необходимых уставов и "регул воинских" не было, не было надлежащей подготовки к войне – "российский народ не имел того ни в умах, ни в делах, ни в книгах" (116).
Как уже не раз мы отмечали, антитеза "прежде – ныне" – лейтмотив ораторской прозы Феофана Прокоповича, обыгрывается она и в данном "слове". Оратор предлагает нам в качестве аналогии Северной войны вспомнить войну с татарами. "Старики" (или, как ещё ехидно называет их оратор, "батюшки") славили свои походы на Крым, Азов во главе стрелецких войск и ополчений, Феофан же всё это относит к ушедшей эпохе, "прежнему времени", когда была иной даже сама философия, идеология войны; "ныне" всё изменилось и прежде всего потому, что противник совершенно иной.
Надо сказать, что в данной речи Прокопович весьма уважительно говорит о шведах как об очень сильном враге. Татары, турки – "хотя и великая противных сила, да была нам ведома!", – восклицает оратор (116). Шведы же были для российских военачальников противником иным во всех отношениях. Поэтому для Феофана важен не единожды звучащий в слове мотив дерзости, которым оратор сопровождает образ Петра, подчёркивая тем наиболее характерную его черту как политика, военачальника, человека. Пётр и Россия дерзнули "от потешных ексерциций, от притворных баталий в самый жесточайший марсовый огонь" войти; "о дело ужасное!" (117), – восклицает оратор.
Далее идёт риторический повтор той же метафоры о нагом юноше на корабле, дерзающем плыть по морским волнам; Россия уподоблена спящему человеку, на которого внезапно напал враг (117).
Риторических вопросов и восклицаний в этой речи очень много, они становятся неким шаблоном и подчас почти избыточны. Вопросы и восклицания носят не только риторический характер, они перестают быть локализованы контекстом "слова", т. к. являются средством навязывания диалога, его активизации с реципиентом, в данном случае "слышателями", – то, о чём М. М. Бахтин писал как об преобладании авторской активности, который выступает уже не столько от своего лица, сколько от лица всех "слышателей" и даже, мы подчеркнём, всех россиян, т. е. от лица нации, что будет так характерно для поэтики классицизма в целом и, в частности, для классицистической оды.
Оратор не скрывает в "слове" горечь поражений в начале Северной войны, трудности и тяготы военных походов. Феофан подчёркивает реакцию европейских стран: "Мир весь со удивлением смотрел на дерзнутое от нас дело, и иннии сболезновали, иннии и ругалися нам" (118). С гордостью оратор говорит о последовавших затем "марсовых акциях" – Калиш, Лесная, Полтава, Нарва, Дерпт, Рига, Ноттенбурх – "в одном времени и вооружала и украшала себя Россиа!" (119). И во главе всех дел – Пётр I, "толикий и толь дивными талантами обогащенный муж" (119).
Достаточно откровенно, не скрывая распрей даже в царской семье, Феофан Прокопович описывает взросление и мужание Петра, его становление как государя (120–122). В его судьбе были происки родной сестры (царевны Софьи), восстание стрельцов и даже трагедия Петра-отца: "Сыновнее (како сказати сие, да как же и умолчать!) сыновнее на отца востание" (121). Оратор усматривает даже некоторую пользу в том, что случилась Северная война, позволившая России и её государю, несмотря ни на какие препятствия внешние и внутренние, окрепнуть и закалиться (123). Уважение к врагам перекликается с известной мыслью самого Петра о шведах как "учителях".
Впервые в русской общественной мысли именно в данном "слове" прозвучали новые титулы Петра – император и Великий (124).
Заканчивается "речь" Феофана рассуждением о мире и его плодах. Замечательно, что главным плодом он считает "умаление народных тяжестей", "плод мира есть общее и собственное всех изобилие", "плод мира есть всяких честных учений стяжание" (125).
Очевидно созвучие идей Феофана о мире с образом тишины в ломоносовских одах. Хотя и имеется большая и значительная литература о влиянии Феофана-оратора на М. В. Ломоносова-одописца, но всё же, на наш взгляд, детально тема "Феофан Прокопович и Ломоносов" ещё не разработана.
Проблемы войн справедливых и несправедливых, войны и мира, воинского долга поднимаются в "речах" многих ораторов переходного времени, например, у Симеона Полоцкого ("Беседа о брани"), Кариона Истомина (орация "Егда же услышите брани и нестроения, – не убойтеся"), Гавриила Бужинского, Стефана Яворского, Феофилакта Лопатинского, Феофана Прокоповича.
"Слово о благодарованном мире" Феофилакта Лопатинского было произнесено 1 января 1722 г. в Успенской церкви Кремля, напечатано 1 марта того же года в Москве, описано и издано впервые после первопечатных текстов В. П. Гребенюком.
Темой мира и правды открывает оратор свою проповедь. Истоки мира он видит в Полтавской битве, в Северной войне. Так же как и Феофан Прокопович, оратор указывает на трудности, внешние и внутренние неурядицы в ходе Северной войны, происки турок, англичан, мазепинскую измену.
Так же как и Феофан Прокопович, указывает на отсутствие в России регулярного войска, флота. Лопатинский так же, как это не раз делали Стефан Яворский, Гавриил Бужинский и Феофан Прокопович, обыгрывает этимологию имени Петра и тему "Пётр – архитектор, строитель". "Слово" Лопатинского наполнено многочисленными обращениями: "слушателии", "любопытнии", "злобобонные суеверцы", "суесловнии астрологи", "буесловнии язычистии волсви и жрецы", у Феофана Прокоповича чаще всего встречается обращение к "слышателям"; причём и у того и у другого обращения были не только к сочувствующим, но и к враждебным слушателям. Лопатинский, как и Феофан Прокопович, восхваляет Петра, называя его императором и Великим. Есть в слове Лопатинского и благодарение Богу, что "таковую победоносную войну, еюже оружие российское во всей вселенней прославилося, даровал таковым миром скончати", что "таковаго государя даровал нам". Здравицей "государству Российскому и Петру Великому" заканчивается "Слово о благодарованном мире" Феофилакта Лопатинского.