Следует подчеркнуть, что особи, одержимые кровью, как коты валерьянкой, топологически возможны именно среди зрителей кровавых зрелищ, каковыми и были палеоантропы, допущенные на пир хищников, подобно современным шакалам. В этот момент инвольтация первичного трансперсонального зова осуществляется на всех частотах, что, естественно, резко повышает вероятность инфлюэнса (состояние аффектации, противоположное катарсису). Нельзя сбрасывать со счетов и взаимную аффектацию - уже упоминавшуюся интердикцию, блокирующую программные тексты поведения эгоистичных генов и высвобождающую "то, чему лучше было бы не просыпаться". Среди пробужденного оказываются первичные позывы, список которых Фрейд предусмотрительно оставил открытым; текущая кровь пробуждает и зов Океаноса, взывающий к преодолению раздробленности первичной субстанции. Капли крови словно бы тянутся друг к другу, подобно лужицам жидкого серебристого металла из фильма "Терминатор", и эта тяга, в свою очередь, "волнует кровь", текущую в автономных кругах кровообращения. Прорыв зова через блокираторы напоминает все позднейшие высвобождения скрытых энергий, совершенные уже человеком, homo sapiens: электрический ток, запуск реакции деления и ядерный синтез. Уникальное стечение обстоятельств подбирается теперь осознанно. Но первым результатом прорыва стал сам неоантроп - когда кровь бросилась в голову его спровоцированному предку.
Можно смело сказать, что вампир пробужден от спячки реактором антропогенеза и ему все равно, в каком теле он себя обнаружил. Можно также, вполне по-дарвиновски, показать приспособительное значение нового ароморфоза. Появляется возможность исключительно выгодного внутривидового разделения труда: одни убивают и "снимают пробу", другие идут вослед, перерабатывая биомассу почти без остатка. Исходя из идеи сверхвитальности, понятно, что одно-го-двух живодеров (вампиров) достаточно, чтобы прокормить целое стадо мародеров - и это делает экологическую нишу еще более привлекательной для экспериментов естественной тератологии. Для безнаказанного прохождения первых стадий обретения сознания лучшей ситуации и не придумаешь.
Словом, все прекрасно, если не считать, как говорит персонаж из фильма Родригеса "От заката до рассвета", одной маленькой детали, которую мы пока преднамеренно обойдем стороной. Достаточно сказать, что она касается взаимоотношений провокаторов и спровоцированных - мародеров и живодеров.
Палеоантропы против Леви-Строса
Основной проблемой предложенной схемы (если, опять же, абстрагироваться от "детали") является интервал времени. После того как вампир заканчивает свою стремительную работу и удаляется куда-нибудь, пространством и временем полный (допустим, в тесное темное убежище), оставленные им дары еще слишком свежи. Инстинкт, приведший когда-то палеоантропов в гарантированную, почти пустующую нишу, категорически запрещает им даже приближаться к запаху свежей плоти и крови. Физиологическая подстраховка в виде рвотной реакции, головокружения, обморока не вымылась полностью из генофонда homo sapiens и по сей день; поправка на кровь, помимо всего прочего, легко выявляет индивидов-носителей гена ранних палеоантропов.
Ожидание затягивается на сутки, а в умеренных и холодных широтах - на несколько суток (не говоря уже о том, что дождаться самоприготовления истинного деликатеса - удел самых терпеливых). Таким образом, еще до проявления оппозиции сырого и вареного - действительно принципиально важной оппозиции для любой культуры - возникает мучительная коллизия свежего и протухшего, инициирующая антропогенез и предшествующая социогенезу. Уже одного этого рассогласования достаточно для крайне напряженных отношений между охочим до свеженького авангардом и традиционными, консервативными предпочтениями мародеров.
Лимитирование временного интервала уместно рассматривать как вновь заработавший селектор естественного отбора, вектор которого, однако, определить достаточно сложно. В каком-то смысле отбор должен поощрять самых нетерпеливых, рискующих приступить к трапезе еще до появления манящего запаха. Но в распоряжении потенциальных аутсайдеров имеется свой аргумент - решающее средство, применение которого не обязательно требует мобилизации разума. Это, конечно, огонь, и при всех прочих даваемых им преимуществах, на данном участке антропогенеза важнейшим его свойством оказывается способность уничтожать "сырое", ликвидировать остающиеся еще следы анимации.
Стало быть, внутри сверхантагонизма некрофагов и живодеров возникает еще внутренний конфликт "дерзких" и "сообразительных", тех, кто не прочь "поживиться", и тех, кто не в силах преступить инстинкт пищевого поведения предков. Медиатором конфликта является огонь, первая пограничная стихия, отделившая дикость от протокультуры. Таким образом, жареная пища - это субститут пищи протухшей, некий вынужденный эрзац. Никаким иным способом объяснить происхождение странной привычки пользоваться огнем для уничтожения протеинов нельзя. И тот факт, что сырое мясо не пригодно в пищу для абсолютного большинства современных людей, лучше всего свидетельствует о победителях последнего в истории человечества этапа естественного отбора. И вообще, если посмотреть на ход антропогенеза сверху (свыше), можно заметить некую поочередность окропления то мертвой, то живой водой.
След кровавый стелется по сырой траве
Как уже отмечалось, антагонизм между вампиром, возникающим в процессе суперанимации, и его глухими к зову крови сородичами остается непримиримым. Вроде бы выгода от "разделения труда" должна привести к прочному симбиозу, но мешает пресловутая "деталь". Дело в том, что рождение вампира (или синтез вампириона), каким бы конкретным образом оно ни происходило, создает ситуацию, которой меньше всего можно управлять. Неистовство прорвавшейся сверхвитальности не поддается канализированию, и всякий, оказавшийся в поле тепловизора, все живое и теплое, является потенциальным объектом вампирического драйва. Девиз вампира, находящегося при исполнении, в точности соответствует принципу хохла из известного анекдота: "Ну, съесть-то все не съем, но понадкусываю каждого…"
Разумеется, надкусывание не обязательно понимать прямолинейно, в духе киновидеоряда, равно как и "вампир" не является стационарным объектом, всегда данным самому себе. Его одержимость есть мигрирующая структура в терминологии Делеза, она не может замкнуться и всегда пребывать в устойчивой телесности. То есть речь идет о "заражении", об иррадиирующей инициации, продуктом котрой и является вампирион - взаимная зачарованность пульсирующей кровью и зачарованностью друг друга. Из всех возможных оргиастических слияний вампирион наиболее радикален в смысле преодоления и взлома телесной разделенности. Жорж Батай, выдвигая идею трансгрессии, пытался описать соответствующий эффект всеми имевшимися в его распоряжении косвенными средствами, избегая называть лишь ключевое слово, имя эталона.
Итак, вампирион - мигрирующая и мерцающая структура, разворачивающаяся по типу цепной реакции: сроки ее существования измеряются скоростью выгорания исходных материалов. Срок в любом случае недолог, если иметь в виду каждую разовую вспышку, но этого времени достаточно, чтобы оставить после себя зримые следы разрушений, включая завербованных сородичей. Тут большинство киноверсий носит очень односторонний характер, воспроизводя лишь ужас смертных перед бушующим вампирионом. Ужас, конечно, доминирует, но инвольтация экстаза порой срабатывает и без всякой "надкусанности", вскрывая блокировку и пробуждая нечто глубоко и крепко спящее. Попадание в вихрь вампириона приводит к необратимым последствиям. Как поется в песне Евгения Бачурина: "Напьешься однажды - погибнешь от жажды". Следует вновь заметить, что запустить цепную реакцию синтеза куда как нелегко, и все же это пустяк по сравнению с задачей остановить ее (или перевести в управляемое русло).
Как бы там ни было, явление вампирической суперанимации практически уничтожило исходную нишу палеоантропов. Истребление и вымирание явных некрофагов, не сумевших перейти от протухшего к жареному, оказалось почти тотальным, хотя спорадически ген некрофагии и каннибализма проявляет себя и по сей день. Его полная выбраковка отнюдь не закончена, и, чтобы убедиться в этом, достаточно раскрыть любой учебник судебной медицины. Оглядывая вскользь поле боя, можно сказать, что никогда уже впоследствии извечный конфликт отцов и детей не достигал такой степени непримиримости.
Следы сокрушительного поражения, понесенного не перестроившимися мародерами, обнаруживаются в глубоко архаических жесточайших табу, касающихся регламентации контактов с покойниками. Фрейд, обладавший гениальной интуицией на отыскание и суммирование решающих примеров (при том что его собственная интерпретация материала далеко не всегда оказывалась столь убедительной), составил впечатляющую сводку фрагментов реликтового ужаса перед покойниками. Перечень запретов внушителен: от уничтожения имущества покойного и выбывания его имени из списка имен, даваемых детям, до выделения специальных париев ("недолюдей"), занимающихся погребением и лишенных права разговаривать в присутствии других членов племени.
Кажется, для уничтожения стартовой площадки очеловечивания были использованы все возможные средства. Тут и запрограммированный культурой иррациональный ужас перед покойниками и расчленителями трупов, и та же физиологическая подстраховка табуирования, вызывающая рвотную реакцию на трупный запах и запах падали (подобная реакция отсутствует у других млекопитающих). Но принцип полного избегания контактов отнюдь не оказался последним словом в отношении к мертвым. Последующий этап антропогенеза восстановил скрытую (вторичную) некрофилию, подведя под нее другие основания: память о предках, скорбь об умерших близких, идею благородства, которое определялось длиной предъявляемого списка мертвых предшественников. Только этот этап определил возможность появления цивилизации.
Как бы там ни было, но победителями оказались отнюдь не живодеры-суперанималы - иначе пантеон героев сплошь состоял бы из великих вурдалаков. Успех (да и то не окончательный) выпал на долю тех, кто сумел установить хотя бы частичный контроль над цепной реакцией синтеза вампирионов. Поэтому вслед за древнейшим пластом табу мертвецов мы обнаруживаем специфический набор предосторожностей в отношении крови, упакованный в форму строжайших запретов. Все эти запреты получают вразумительное объяснение лишь при условии их противовампирического действия, как прерыватели и ингибиторы синтеза вампирионов.
Теперь самое время обратиться к остававшейся пока без внимания атрибутике фильмов о вампирах. Это пресловутый чеснок, который, прежде всего, может пониматься как символ противостоящего кровожадности вегетарианства. Но не только. Нам понадобится расширительное значение этого достаточно случайного атрибута - речь пойдет именно о средствах противодействия вампиризму и вампириону, для чего удобнее воспользоваться соответствующим английским словом "garlic". Будем называть гарлическими меры предосторожности, принимаемые социумом для заглушения голоса крови и преимущественной трансляции другого зова, который мы уже назвали осиновый call.
Под понятие гарлической предосторожности можно подвести большие группы запретов, не имеющих никакой иной связи друг с другом, кроме противодействия возможному синтезу вампирионов. Например, запрет употреблять в пищу мясо с кровью, известный многим народам (входящий и в еврейский принцип кошерности), запрет лишать жизни соплеменников посредством пролития крови, характерный для кочевых народов Центральной Азии, в частности, для монголов. Особенно широко представлены (практически во всех культурах) табу на общение с женщиной во время менструации. Чаще всего запрет мотивируется двояко: как опасность, исходящая в это время от женщины, так и как опасность, грозящая ей самой. Вполне вероятно, что суммирование первичных позывов делало возможность вампирического прихода особенно актуальной. К гарлическим предосторожностям можно причислить и особые правила дефлорации, в частности, существовавшее во многих культурах право первой ночи, предоставляемое вождю, жрецу или просто "подготовленному человеку".
Гарлические аксессуары цивилизаций
Ячейки архаической социальности пронизаны как прямым, так и смещенным вампиризмом. Материальной базой неистовства и ярости, столь необходимых для дела войны, служит братство по крови в момент его непосредственного предъявления. Или, иначе говоря, синтез вампириона в реальном времени. Сочетание статуса вампира со статусом национального героя кажется чем-то странным, на самом же деле удивлять должен противоположный факт: то, что один лишь Дракула со товарищи (да и то с оговорками) рассматривается народным сознанием как национальный герой Румынии. Несомненно, что это результат строжайшей гарлической цензуры, отражающий, впрочем, нешуточную опасность для всякой устойчивой социальности. Трудно во всех деталях восстановить путь между Сциллой и Харибдой, ясно лишь, что полный отказ от помощи голоса крови причинял непоправимый ущерб кондициям воинского духа, и проблема хранения ярости в промежутках между войнами оказалась одной из важнейших в истории цивилизаций. В целом, задача управляемого синтеза вампирионов так и не была решена, но с предотвращением самопроизвольных синтезов цивилизованный мир в принципе справился, хотя для этого понадобился целый ряд гарлических аксессуаров - от жесточайшего табуирования кровавых эксцессов до строгой регуляции приемлемого уровня витальности, достигнутого лишь современным гуманизмом.
Торжество вторичной некрофилии еще будет рассмотрено более подробно; сейчас хочется обратить внимание на идею консервирования, в полной мере выражающую скрытые пищевые преференции наших далеких предков палеоантропов. Самые устойчивые цивилизации древности, египетская и китайская, достигли и самых выдающихся успехов в деле консервации. Технологией консервирования продуктов человечество овладевало на протяжении всей своей истории, но, так сказать, первичный, исходный продукт - труп - был главным предметом забот. Искусство мумификации (консервации) трупов, существовавшее в Древнем Египте, все еще превосходит возможности современных технологий. Идея хранения продуктов без сохранения их витальности реализовывалась параллельно во многих направлениях. Кладбище оставалось преимущественным местом хранения, его эталоном, на который могли ориентироваться другие хранилища. Так, в польском языке слово "sklep" означает "склад, магазин", и в этом нет ничего удивительного, ведь и в русском слова "склад" и "кладбище" однокоренные, общие по этимологии и близкие по смыслу.
Консервы оказываются идеальным, привилегированным предметом для описания гарлических цивилизаций. А последовательность оппозиций, удерживающих в своей полярности историю человеческого в человеке, может быть выстроена следующим образом: свежее - протухшее сырое - вареное (жареное) натуральное - консервированное реальное - символическое.
Переход от третьей к четвертой оппозиции осуществляется наиболее плавно (по сравнению с предыдущими переходами), знаменуя торжество постиндустриального общества, начисто обуздавшего первичный вампиризм в своих рядах, но тем самым лишившего себя внутреннего притока витальности.
С самого начала вопрос о глушении зова был вопросом жизни и смерти; игра первичных позывов разворачивалась еще до установления диктатуры символического, подданные которой и получили общее имя homo sapiens. Все начиналось в кровоточащем разломе природы. Лишь на втором и третьем витке антагонизма встал вопрос об обретении и сохранении устойчивой социальности, опирающейся на консерватизм и традицию, а не на свежие веяния вдохновляющей суперанимации. По большому счету только блокировка первичного зова, или хотя бы замена вампириона куда менее спонтанным (и более управляемым) единением вокруг харизматического лидера, давала шанс перевести мерцающий, импульсивный режим коллективной телесности в стабильный режим социальности, характеризующийся некой непрерывной длительностью повседневного бытия.
Гарлические предосторожности как устои контролируемой социальности мы находим повсюду. На этом фоне видимым и даже вопиющим противоречием может показаться христианская практика евхаристии. Как, к примеру, расценить слова Христа: "Пейте кровь мою и вкушайте плоть мою"?