На первый взгляд, тут чуть ли не прямая инструкция к провоцированию синтеза вампирионов. Но при более внимательном рассмотрении можно заметить хитрую ловушку, расставленную ловцом человеков. Оппозиция натурального и консервированного задействована здесь в полной мере. Обратимся вновь к кинообразу вампира, в данном случае к некоему обобщенному сюжету, представленному в десятках фильмов (например, в "Интервью с вампиром").
Вампир сталкивается с предательством: неофиты, которым он "покровительствует" (допустим, против их воли), приносят ему угощение. Ничего не подозревающий вампир отхлебывает питье - и корчится в страшных муках:
"- Они отравили меня… напоили разогретой, свернувшейся кровью… кровью трупа… Проклятье!"
Дальше, в зависимости от принятых правил игры, вампир либо погибает, либо обращается к какому-ни-будь спасительному средству - но в любом случае его мучения неподдельны. Если слабонервные представители рода человеческого падают в обморок при виде льющейся крови или их тошнит от плохо прожаренного мяса, то можно себе представить, насколько сильнее аллергическая реакция вампира на фальсифицированную, консервированную кровь, которая уже не является субстанцией жизни, не передает зов Океаноса, а, наоборот, инициирует затухающий ритм смерти. Конечно, настоящим оружием, с которым следует идти на вампира, является вовсе не осиновый кол, а консервный нож - и культура воспользовалась именно этим оружием. Но сначала несколько попутных соображений.
Краткие попутные соображения
Жестоко наказанная доверчивость вампира что-то очень напоминает. В голливудском фильме "Робот-по-лицейский-2" есть весьма впечатляющая сцена. Мы видим, как "плохой" робот демонстрирует свое неукротимое буйство. Кажется, что остановить его просто невозможно: монстр сокрушает все, что попадается ему под руку. Но у робота есть одна конструктивная особенность (ахиллесова пята), связанная с тем, что ему пересадили мозг наркомана.
И вот неудержимому терминатору показывают ампулу с нюгом - желанным наркотиком. Монстр останавливается, замирает, затем в его корпусе открывается дверца и выезжает маленькая тележка с устройством, приспособленным для захвата ампулы. Кажется даже, что "хваталка" как-то трогательно, беззащитно дрожит. Тележка увозит ампулу, еще несколько мгновений - и наступит желанный приход. Но в это время на злодея сверху прыгает хороший робот и, застав монстра врасплох, уничтожает его.
Архетипом этой и других подобных историй можно считать противоборство Одиссея с циклопом Полифемом. Одиссей выбирает момент, когда циклоп смотрит на него доверчиво (или, во всяком случае, беспечно) своим единственным глазом, - и именно в этот момент герой вонзает в око циклопа заостренный кол. Предание, правда, не сообщает, был ли кол осиновым или же сделанным из какого-нибудь другого дерева… Нетрудно предположить, что мучения Полифема, робота-наркомана и доверчивого, потерявшего бдительность вампира, примерно одного порядка. Однако важнее другого рода общность, наталкивающая на печальный по-своему вывод: чтобы уничтожить (обезвредить) чудовище, нужно определить единственную точку (в терминах Делеза - точку сингулярности), в которой проглядывает остаточное человеческое, и нанести в эту ахиллесову пяту решительный, сокрушающий удар. Иными словами, чтобы уничтожить монстра, нужно пронзить не его монстрообразное, а именно его человеческое. Так устроен мир.
Но и хитрость разума, прогрессирующая с начала антропогенеза, прогрессирует именно по этой траектории.
Консервированное, консервативное и символическое
Причастие (евхаристию) часто приводят как пример замещающей жертвы, что верно. Но в данном случае для нас важно то, что между замещаемым (присутствием Христа) и замещающим символом присутствия находится среднее звено: консервант - или даже, скорее, консервация как особого рода сохранение. "Консервированное", будучи в оппозиции к "натуральному", одновременно становится медиатором между натуральным (природным) и символическим. Соответственно, замещающая жертва становится первым актом символизации, вычленяющим реальное из чисто природного.
Спаситель жив, ибо вот кровь его течет из чаши, приобщая верующих к единству (братству) во Христе, - кровь сохранилась. Но сохранилась она не как натуральная, а как законсервированная (пресуществленная) - в таком виде она и будет циркулировать до скончания веков, омывая и оживотворяя экклезию, новое тело Христово. Кровь пресуществилась в вино, которое содержит естественный консервант, образующийся при брожении сока растений, - спирт. И сей консервант будет посильнее чеснока Брэма Стокера.
Вампир (не забудем, что это прежде всего состояние) есть отклик на зов сгустка жизни - жизни интенсифицированной, пульсирующей, готовой вырваться из заточения в одиночных камерах хранения. Зов успокоенной и законсервированной прежней жизни, напротив, парализует и разрушает вампира; такой зов отзывает назад состояние сверханимации. Мертвая вода (архетипический консервант) демобилизует и расслабляет - не случайно она является насущным вином к хлебу насущному для некрофильских гарлических цивилизаций.
Любопытно, что в массовом сознании - как в его фольклорном выражении, так и в структуре киножанров - вампир и покойник воспринимаются примерно как одного поля ягоды, способные найти общий язык друг с другом. Вампиру иной раз случается полежать в гробу, а мертвец, в свою очередь, норовит покусать первого встречного. Такое странное смешение объясняется примерно эквивалентной силой страха, вызываемого фигурами-протагонистами. Так человек, который одинаково боится высоты и глубины, имеет некоторое основание утверждать, что это одно и то же, хотя бы в качестве источника ужаса. Но ужас, как известно, парализует всякую деятельность, в том числе и деятельность рефлексии: в частности, он мешает сообразить, что мои лютые враги не обязательно должны находиться в приятельских отношениях между собой - они могут быть еще более непримиримыми антагонистами друг друга. Что как раз и имеет место в случае вампира и мертвеца. Другое дело, что сверхвитальность манифестируется в дискретном режиме, как внезапный прорыв зова, вступающего в свои права сразу, без всяких полутонов. Строки Ахматовой, посвященные вдохновению, вполне подходят и для отчета о состоянии вампиризации (не удивительно, ведь эти явления структурно близки):
Никакой не таинственный лепет -
Жестче, чем лихорадка, оттреплет,
И опять целый год ни гу-гу.
Режимы вампириона (сверхжизнь - жизнь - анабиоз) соединены между собой туннельным эффектом, то есть они не имеют промежуточных состояний и периодов становления. Более того, среднее звено ("жизнь") довольно часто выпадает; в нем находятся лишь некоторые индивиды, выполняющие роль точек кристаллизации (консолидации) будущего вампириона - своего рода "упырь-уполномоченные".
Вампир, пребывающий в анабиозе или "в жизни" (среди нас), в известном смысле мертв по отношению к своему активизированному состоянию. "Гроб" в данном случае представляет собой метафору, доведенную до уровня видеоряда. Но вампир как таковой во всем противоположен "мертвецу", которым движет только нисходящий зов ("бобок" по Достоевскому). Анимация трупа, в том числе и в фильмах ужасов, связана, как правило, с "несовершенством консерванта": покойник что-то еще забыл, и это что-то его держит, не отпускает, не дает у(с)покоиться. Труп восстает из фоба "против своей воли", и если анимация доходит до речевого порога, то единственное, что может высказать мертвец, это просьба: отпусти…
Прорыв в вампирическое бытие, напротив, оргиастичен (оргия есть образ вампириона в том же смысле, в каком время есть текучий образ вечности) и обусловлен максимальной интенсификацией, а не инерцией угасания. Природа сверхвитальности неизбежно включает в себя некрофобию, о каком бы режиме вампириона ни шла речь.
Консервативное, традиционное, запоминаемое, накопленное и отложенное - суть некротенденции, заглушающие голос крови. Однако культивирование этих тенденций, их укоренение в социуме оставляет все меньше возможностей для прорывов вампирической сверхвитальности.
Как уже было отмечено, одним из важнейших субститутов крови является вино: нельзя не обратить внимания на достаточно строгую альтернативность вампиризма и употребления алкоголя. Будучи медиатором измененных состояний сознания и симулякром спонтанного единения, алкоголь в известном смысле выполняет функцию кровезаменителя, предохраняя социум от вспышек "истинного вампиризма".
Амбивалентную и не до конца выясненную роль играет один из самых фундаментальных институтов культуры - ритуал жертвоприношения. Рене Жирар, его авторитетный исследователь, трактует жертвоприношение как самый эффективный и распространенный способ предотвратить свободную циркуляцию и расширенное воспроизводство насилия в обществе: правильно выбранная жертва становится громоотводом, принимающим на себя разноименные заряды насилия. Однако, если даже судить по приведенным у Жирара фактам, этот древнейший ритуал успешно используется и для синтеза ситуативных вампирионов - как некий аналог современной всеобщей военной мобилизации.
Брахманы и кшатрии
На важнейшей функции коллективных жертвоприношений следует остановиться подробнее. Как бы ни был консолидирован социум и сколь бы эффективно ни осуществлялся сброс насилия, время от времени требуется переводить его в аварийный режим войны. Не только цивилизация, но и простое племенное объединение, манкирующее ресурсом сверхвитальности, долго не продержатся. Они будут сметены воинами Ярости, объединенными в вампирион (в братство крови) суперанималами соседних племен.
Конечно же, создатели и хранители устоев (консерваторы) вполне могли бы выразить свое кредо строками Пушкина:
Два чувства дарят сердцу пищу,
Два чувства равно близки нам:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Но ни решительное предпочтение жареного сырому, ни облагороженная некрофилия не способны активизировать в обществе аварийный режим сверхмобилизации. Начиная с позднего палеолита, перед человеческим сообществом все время вставала одна и та же задача: создать управляемого, "ручного" Носферату, который мог бы и "врага съесть" и, когда потребуется, своевременно на кол сесть. Это была типичная idee fixe, отвергнутая в конце концов поздними всецело гарлическими цивилизациями, пошедшими по пути конструирования стационарных машин войны и сделавшими упор на технику, а не на суперанимацию.
Судя по всему, в свое время был найден некий приемлемый вариант, свидетельством чему и являются смутные предания о графе Дракуле и другие подобные истории. Есть основания полагать, что ритуалы жертвоприношения представляли собой сложнейшие реакторы многоцелевого назначения - в частности, генерирование зова бытия в модуляции голоса крови оставалось одной из важнейших задач. "Заведующие реакторами", а по совместительству и распорядители других ритуалов, именовались по-разному - жрецами, шаманами, брахманами, - и понятно, что ответственность на них лежала не меньшая, чем на конструкторах и руководителях современных ядерных объектов.
В индуистской иерархии воины-кшатрии шли после брахманов именно потому, что в некотором смысле были их порождением, по крайней мере, в части отваги и неистовства. Прерывать опасную работу было нельзя, и поэтому столь важную роль играли правила "ритуальной чистоты" (техники безопасности). Нашествия "варваров" повторялись регулярно, и главная характеристика варваров, даваемая всеми летописцами ранних цивилизаций, - кровожадность. Видимо, в этих протосоциумах, лишенных элементарных гарлических предосторожностей, реакторы работали почти безостановочно, причем реакцию синтеза запускал не посвященный (обладающий "допуском" специалист), а какой-нибудь упырь-уполномоченный…
Тем не менее практика замещающих жертв постепенно вытесняла трансляцию голоса крови: преодолеть несовместимость актуальных вампирионов (т. е. находящихся в активированном режиме сверхжизни) и сообществ неоантропов оказалось невозможным. Вампиризм в чистом виде не вписывается ни в какие структуры человеческого общежития. Его последней позитивной "миссией" оказалось уничтожение столь же "чистых" некрофагов, однозначно предпочитавших протухшее свежему. После чего, как уже было сказано, конфликт отцов и детей несколько потерял свою остроту.
Степени присутствия
Итак, в ходе социогенеза вампиризм в форме его максимальной кровожадности был подавлен. Но теневое присутствие и некоторые другие формы инобытия вампира сохранились. Сверхвитальная составляющая внесла свой вклад в важнейшие экзистенциальные проекты человечества, в психологию масс и даже в структуры рефлексии. Степени присутствия вампирического начала столь разнообразны, что их трудно отследить, даже пользуясь вампиром как инструментом (оптическим и транспортным средством).
Во-первых, множество социальных институтов и психологических установок могут быть поняты (по крайней мере по своему происхождению) лишь как противовампирические устройства - гарлические предосторожности. Часть из них мы уже рассмотрели.
Во-вторых. Хотя все уцелевшие цивилизации являются гарлическими в своей основе, но степени подавления вампиризма и формы его остаточного присутствия весьма различны. Возьмем две соседние, почти родственные цивилизации - китайскую и японскую. Уже различия в их кухне нам могут многое сказать. Китайцы - великие мастера всего приготовленного - страстные поклонники жареного, вареного, консервированного и даже протухшего (знаменитые яйца по-китайски). Они же известные приверженцы гарлических специй, включая собственно чеснок. Японцы, напротив, предпочитают сырое, полусырое и минимально приготовленное - идеалом питания здесь служит как раз натуральный продукт.
Трехтысячелетняя история Поднебесной прочно опирается на почитание предков и выделяется детально разработанным искусством захоронений и перезахоронений (согласно Дж. Нидэму, изобретенный китайцами компас первоначально использовался исключительно для обслуживания нужд покойников), искусством хранить, помнить, коллекционировать. Налицо некрофильские тенденции и повышенные гарлические предосторожности.
Не менее славная цивилизация Японии отличается все же другими особенностями - школами единоборств и воинских искусств, кровавыми ритуалами сеппуку - наряду с возвышенно-утонченными техниками созерцания.
Ясно, что по шкале "некрофилия - суперанимация" два родственных народа достаточно далеко отстоят друг от друга. И все же перед нами, безусловно, гарлические цивилизации (других цивилизаций, впрочем, быть и не может), обуздавшие запредельную кровожадность, сплоченные ритуалами и символами, а не зовом штормящего Океаноса. И хотя степени блокировки зова различны, на сути дела это не сказывается. Подобные же различия существуют, например, между вьетнамцами и их соседями кхмерами.
Далее. Христианская традиция всегда выделялась из ряда вон выходящим некрофильством (и, соответственно, антивампиризмом). Культ мощей по своей роли сравним только с египетским. Различия между Ветхим и Новым Заветом, не устававшим провозглашать, что "Я есть Бог живых, а не мертвых", бросаются, конечно, в глаза, но они не касаются народных основ культа и глубинной эсхатологии. Учение Николая Федорова о воскрешении отцов можно рассматривать как апофеоз "консерватизма" и традиционализма, хотя в силу своей предельной высказанности оно не имеет аналогов ни в мифологии, ни в традиции мысли. Человечество Федорова напоминает детей, увлеченно и сосредоточенно играющих в грандиозной песочнице, делая куличики. Только вместо песка - прах умерших, вместо формочек - их косточки, а вместо куличиков - трупы, готовые к анимации. Ирония судьбы состоит в том, что воскрешение сразу всех предков с новой силой возобновило бы конфликт отцов и дедов - самый непримиримый антагонизм не только в истории, но, может быть, и в природе вообще.
Особенно ярко в христианстве выражена вторичная некрофилия, связанная с оппозицией натуральное - консервированное. Речь идет не только о принципе нетленности мощей, необходимом для канонизации, но и об отношении к реликвиям (что в переводе с латыни означает одновременно и "остатки", и "останки"). Святые покровительствовали многим чаяниям человеческим, но вот что они предвещали напрямую, так это грядущие успехи консервной промышленности. Тем не менее даже такая система сдержек и противовесов не смогла изгладить все составляющие вампиризма. На протяжении всей европейской истории фиксировались спорадические попытки синтеза вампирионов (достаточно вспомнить графа де Пейрака), встречались и научные попытки обрести бессмертие через хорошо забытое старое. Отсвет вампирической оптики блеснул и в построениях западноевропейской метафизики - но к этому мы еще вернемся.
Наша "фаустовская" цивилизация реставрировала много палеолитических тенденций - нисколько не уступая в этом смысле Китаю. Иначе обстоит дело с цивилизацией ислама. Здесь, скажем, традиция требует хоронить умершего в день смерти до заката солнца (минимизируется контакт с покойниками). В исламе наиболее строг запрет в отношении спиртных напитков - а мы помним, что алкоголь является главным консервантом, субститутом, симулякром и антагонистом крови. Напротив, практика жертвенного кровопролития прочно входит в обрядовую составляющую мусульманства (курбан-байрам). Есть и другие особенности, свидетельствующие о сравнительной слабости гарлического контроля. Но в панораме даже современных человеческих обществ существуют народы, у которых реакции суперанимации по-прежнему работают, хотя и в приглушенном режиме. Вот, например, что пишет о современных чеченцах не посторонний наблюдатель, а их земляк: