Нарциссизм как проявление инстинкта смерти
Взгляды Сигал на нарциссизм аналогичны взглядам Розенфельда, но отличаются в одном: недавнем разделении между либидинальным и деструктивным нарциссизмом. Сигал считает, что каждый пример стойкого патологического нарциссизма в основном базируется на инстинкте смерти и зависти. Хотя либидинальные компоненты неизбежно вовлечены в слияние инстинктов, устойчивость нарциссизма всегда зависит от влияния инстинкта смерти (Segal, 1983). По мнению Сигал, понятия инстинктов жизни и смерти могут быть полезны в разрешении проблемы первичного нарциссизма в гипотезе Фрейда. Сравнивая фрейдистские и кляйнианские концепции, относящиеся к этому предмету, она отмечает, что, согласно Фрейду, при первичном нарциссизме ребенок воспринимает себя как источник удовлетворения, так что последующее открытие объекта вызывает ненависть, а Кляйн, в отличие от нее, считает, что открытие объекта вызывает зависть. Во фрейдистской модели первичного нарциссизма доброта внешнего объекта распознается сравнительно поздно и вызывает нарциссическую ярость; ненависть по отношению к объекту проистекает из отвержения внешнего мира, и нарциссическое Эго является отвергающей инстанцией (Freud, 1915d). Если принять кляйнианскую позицию врожденной способности распознавать внешний объект, тогда нарциссическая ярость является выражением зависти. Далее Сигал делает вывод о том, что нарциссизм можно считать защитой от зависти, в большей мере связанной с действием инстинкта смерти, нежели с влиянием либидинальных инстинктов (Segal, 1983). Она считает, что инстинкт жизни включает любовь к себе и к объектам, дающим жизнь. Отношения с идеализированным объектом, которые являются первым выражением инстинкта жизни, не приводят к развитию стойкого нарциссизма, но вызывают временное состояние, которое Кляйн интуитивно определила как "нарциссическое". Этот тип отношений развивается скорее с "хорошим", нежели с идеализированным объектом, и лежит в основе любви к себе и к внутренним и внешним объектам. С другой стороны, инстинкт смерти и зависть приводят к развитию деструктивных и самодеструктивных объектных отношений и соответствующих внутренних структур. Материалы по инстинкту смерти "О клиническом значении понятия инстинкта смерти", подготовленные к симпозиуму Европейской психоаналитической федерации в 1984 году, Сигал (Segal, 1987) в дальнейшем дополняет исследованием идеализации смерти нарциссичными пациентами. У некоторых из этих пациентов идеализация нарциссизма принимает форму идеализации смерти и ненависти к жизни. Смерть обманчиво представляется им как наилучшее разрешение их трудностей, поскольку они ощущают смерть как идеальное состояние, в котором возможно освобождение от всех фрустраций и горестей существования. Сигал проводит параллель между "принципом Нирваны", описанным Фрейдом (Freud, 1920g), как доминирующей тенденцией инстинкта смерти, и желанием уничтожения не только объекта, но и себя, возникающего в качестве защиты от боли восприятия объекта. Сигал описывает, как чрезмерные эмоциональные реакции пациентки в анализе сопровождались желанием уничтожить внешние объекты и воспринимающее Эго, чтобы не переживать ощущений или инстинктов, которые могут продуцировать фрустрацию или тревогу. С этой точки зрения, цели инстинкта смерти и зависти объединяются, и между ними существует тесная связь: "Уничтожение в одинаковой степени является выражением инстинкта смерти в зависти и защитой от переживания зависти посредством уничтожения объекта зависти и желающего объект Эго" (p. 10). Тем не менее, в этих материалах Сигал отмечает, что при благоприятных обстоятельствах инстинкт смерти может мобилизовать инстинкт жизни.
Сигал задается вопросом, каким образом можно преодолеть нарциссизм. По ее мнению, единственной возможностью изменения нарциссических структур и установления стабильных объектных отношений является выработка депрессивной позиции. Именно в депрессивной позиции Эго и объект становятся дифференцированными.
Продвижением к депрессивной позиции является развитие в направлении ситуации, в которой любовь и благодарность по отношению к внешним и внутренним хорошим объектам может противостоять ненависти и зависти ко всему, что является хорошим, и воспринимается как внешнее по отношению к Эго. Возрастание интеграции и сепарации вследствие отказа от проекций действительно позволяет проявляться любви к объекту. Это также означает признание отношений объекта с другими субъектами и возможность быть вне контроля субъекта. Так, по определению, способность к пребыванию в депрессивной позиции включает способность к преодолению эдипова комплекса и идентификации с креативной родительской парой (Segal, Bell, 1991).
Потеря объекта и формирование символа
Процесс символизации является центральным в отношении способности прорабатывать сепарацию и потерю объекта, и Ханна Сигал (Segal, 1957, 1978), в частности, показывает, как символ служит преодолению принятой потери, в то время как символическое уравнивание применяется для отрицания сепарации субъекта и объекта.
Для процесса символизации требуется наличие трех составляющих – Эго, объекта и символа, и формирование символа происходит поступательно в процессе перехода от параноидно-шизоидной к депрессивной позиции.
На протяжении нормального развития, в параноидно-шизоидной позиции, существующей в начале жизни, понятие отсутствия представлено в незначительной мере, ранние символы формируются путем проективной идентификации, приводя к формированию символических уравниваний. Сигал представляет термин "символическое уравнивание" для обозначения ранних символов, коренным образом отличающихся от тех, что формируются позже. Ранние символы воспринимаются не как символы или заменители, а как сам оригинальный объект. В процессе психического развития нарушения дифференциации Эго и объекта могут привести к нарушениям в дифференциации между символом и символизированным объектом. Это объясняет, почему символическое уравнивание лежит в основе конкретного мышления, характерного для психозов (1957, p. 393).
В депрессивной позиции существует значительная степень дифференциации и разделения между Эго и объектом, и после повторяющихся потерь, воссоединений и восстановлений хороший объект надежно устанавливается в Эго. Затем символ используется для преодоления утраты, которая была принята, поскольку Эго приобрело способность оставлять объект и горевать о нем, и это переживается как создание Эго, как считает Сигал. Однако эта стадия не является необратимой, поскольку символизм может возвращаться к конкретным формам в моменты регрессии даже у непсихотических индивидуумов.
Сигал утверждает также, что возможность формирования символов руководит способностью к коммуникации как с внешним миром, так и внутренним, потому что любые коммуникации происходят посредством символов. В случае нарушений субъект-объектной дифференциации символы воспринимаются конкретно и не могут служить коммуникации; это одна из трудностей, возникающих при анализе психотических пациентов. В противоположность этому, способность к символизации, приобретенная в депрессивной позиции, используется для проработки неразрешенных ранних конфликтов через их символизацию, так что тревоги, связанные с ранними объектными отношениями и остававшиеся отщепленными от Эго, могут постепенно обрабатываться Эго путем символизации.
Клиническое применение разработок Герберта Розенфельда и Ханны Сигал
Развитие Розенфельдом и Сигал кляйнианских концепций примитивных объектных отношений, формирующих нарциссизм, оказало заметное влияние на технику психоанализа. Отношения между нарциссической и ненарциссической частями личности стали существенным элементом процесса проработки не только психотических или нарциссичных анализандов, но и субъектов с менее выраженными нарушениями. Кроме того, в этом исследовании было обращено особое внимание на большое разнообразие инстинктов и защит, вовлеченных в нарциссизм; некоторые из этих защит направлены против отделения, другие – против дифференциации Эго и объекта.
На уровне техники это исследование так же показало, насколько полезно во время сессии немедленно анализировать в деталях нарциссические механизмы, которые возникают в отношениях анализанда и аналитика, в особенности те, что противопоставляются тревоге сепарации и дифференциации, чтобы избежать появления возможных катастрофических реакций вне сессий.
Переход от нарциссических тенденций к признанию объекта далеко не всегда проходит гладко и, в сущности, состоит из непрерывно следующих прогрессивных и регрессивных моментов, продвижений вперед и отступлений. У анализанда постепенно уменьшаются чувства всемогущества и зависти, снижается интенсивность переживаний преследования объектами его зависти; он устанавливает более доверительные отношения со своими хорошими внутренними объектами и постепенно переходит от параноидно-шизоидной к депрессивной позиции. Тогда возникают другого качества чувства: переживания фрустрации и желания в отношении родительской сексуальности, в контексте эдипова комплекса.
Уилфред Бион: превратности отношений контейнер-контейнируемое
Бион внес новые фундаментальные идеи, его понятия "контейнер-контейнируемое" и "способности к мечтанию (ревери)" могут рассматриваться как необходимое условие толерантности к тревоге, в особенности сепарационной тревоге. Бион считает, что для того, чтобы анализанд мог переносить сепарационную тревогу и интроецировать эту функцию, необходим психоаналитик, который может понять и контейнировать его. Для аналитика необходимо распознать проективную идентификацию и знать, как ее использовать. Возьмем пример анализанда, который опаздывает и заставляет аналитика ждать: если аналитик способен прислушаться к коммуникативной ценности этих опозданий и интерпретировать все, что, как считает анализанд, он чувствует во время его отсутствия, то это позволит анализанду интроецировать аналитика, который способен переносить и прорабатывать тревогу.
Проективная идентификация как средство коммуникации
Бион оригинальным образом развил концепцию проективной идентификации Кляйн (Klein, 1946), обогатив ее новыми значениями. Он не только разграничил нормальные и патологические формы проективной идентификации, но также рассматривал их как первые средства коммуникации для ребенка и отправные точки мыслительной активности и проработки тревоги.
У Кляйн проективная идентификация является примитивной защитой, действующей с первых месяцев жизни и формирующей эмоциональное развитие младенца. Она считала, что посредством омнипотентной фантазии ребенок избавляется от определенных нежелательных (или некоторых желательных) частей собственной личности и внутреннего мира, проецируя их во внешний объект. Мелани Кляйн описала роль матери как внешнего объекта – объекта, в котором, к примеру, преломляется инстинкт смерти. Бион описывал более определенно важность материнской функции внешнего объекта, получающего неконтролируемые тревоги и эмоции ребенка, а затем трансформирующего их и превращающего в более переносимые для него переживания.
Бион проводит аналогию между ситуацией аналитик-анализанд в сессии и ситуацией мать-ребенок, подчеркивая, что аналитик (как и мать, разумеется) не является пассивным вместилищем, а играет активную роль в процессе осмысления и проработки тревоги – настолько активную, что этот процесс зависит от качества контейнера – как аналитика, так и матери.
В отношениях мать-ребенок модель контейнер-контейнируемое может использоваться для представления не только успеха, но и неудач проективной идентификации. При отлаженном взаимодействии матери и ребенка проективная идентификация используется ребенком для того, чтобы вызывать у матери чувства, от которых он хочет избавиться. К примеру, если ребенок испытывает дискомфорт, связанный с голодом, он может начать плакать или кричать. Если мать понимает ребенка и действует в соответствии с его запросами – например, берет его на руки, кормит и успокаивает, – ребенок ощущает, что он избавился от чего-то непереносимого (нестерпимого), передав это матери, и она вернула это ему, превратив в нечто переносимое (терпимое). Тогда младенец может реинтроецировать свою тревогу, ставшую терпимой, и реинтроецировать ту функцию матери, которая может контейнировать и думать. В этом случае мать действует в качестве контейнера для чувств ребенка, и благодаря ее психической зрелости выполняет функцию хорошего объекта, который трансформирует голод в удовлетворение, одиночество – в компанию/общество, "страхи неминуемой смерти и тревоги – в жизнеспособность и уверенность, жадность и подлость – в чувства любви и щедрости; когда собственные плохие переживания переведены в хорошие, ребенок всасывает их обратно" (Вюп, 1963, р. 31).
Способность к мечтанию
Бион использовал термин "способность к мечтанию" для описания дара матери, посредством которого она принимает проективную идентификацию младенца. Способность к мечтанию неотделима от контейнирования, поскольку одна зависит от другой и психическое качество контейнируемого передается по каналам коммуникации, которые формируют связи с ребенком.
С этого момента все зависит от особенностей психических качеств матери и их влияния на психические свойства младенца. "Если кормящая мать не может допустить мечтаний или если мечтания возможны, но не связаны с любовью к ребенку или его отцу, это будет передаваться ребенку, даже если он и не понимает этого" (Вюп, 1962, 36). Следовательно, мечтание является для Биона состоянием разума, чувствительного ко всему, что исходит от любимого объекта, – состояние разума, характеризующееся способностью к восприятию проективных идентификаций младенца, независимо от того, переживаются они как хорошие или плохие.
Весь комплекс взаимодействия мать-ребенок помогает процессу начала мышления, и два главных механизма вовлечены в формирование аппарата для "думанья мыслей". Первый представлен динамикой отношений между тем, что спроецировано, контейнируемым (обозначенным мужским символом ♂), и тем объектом, который контейнирует, – контейнером (обозначенный женским символом ♀). Второй механизм представлен осциллирующей динамикой отношений между параноидно-шизоидной и депрессивной позициями.
Если отношения контейнер-контейнируемое между матерью и ребенком функционируют хорошо, ребенок может интернализировать хороший опыт и интроецировать "счастливую пару", созданную матерью, чей контейнер функционирует (α-функция) в качестве вместилища для эмоций ребенка, помещенных в нее через проективную идентификацию. Эта функция является источником активности мыслей, как мы увидим дальше, поскольку "мышление зависит от успешности интроекции хорошей груди, первоначально ответственной за выполнение а-функции" (1962, р. 31–2).
Бион разделяет две функции личности – α-функцию и β-функцию, в применении к определенным клиническим фактам. Целью α-функции является трансформация сенсорных впечатлений в "α-элементы", которые используются в формировании мыслей о снах, впечатлениях предыдущего дня и воспоминаниях. С другой стороны, "α-элементы" не служат для осмысления, мечтания или воспоминания и не выполняют никакой функции психического аппарата, но вытеснены проективной идентификацией. β-элементы превалируют у психотических пациентов с расстройствами мышления, которые неспособны формировать символы, с тенденцией к действию во вне (агированию) и использованию конкретного мышления. Бион также описывает способность ребенка реинтроецировать свою тревогу, ставшую терпимой, после трансформации β-элементов в α-.
В дополнение к динамике отношений контейнер-контейнируемое Бион описывает второй механизм, динамику интеракций между кляйнианской параноидно-шизоидной и депрессивной позициями. Он использует систему обозначений ПШ↔Д для представления постоянных чередований дезинтегративных тенденций параноидно-шизоидной позиции (расщепление, отрицание, идеализация и проективная идентификация) и тенденций к интеграции, принадлежащих депрессивной позиции (реинтеграция расщепления и проекции, амбивалентности любовь-ненависть). Ситуации тревоги могут приводить к дисперсии и фрагментации Эго и объектов на множество частей; эмоция или идея – которые Бион называет "избранным фактом" – могут восстановить рассеянную когерентность и нарушенный порядок.