Оставим в стороне неизвестную нам предысторию загадки, а ее собственную историю будем рассматривать с того момента, когда мы можем распознать загадку как таковую. Мы и этого момента не знаем, мы можем лишь его помыслить. Нахождение образцов подлинной загадки в древнейших записях и примитивных культурах, быть может, свидетельствует, что загадка возникла на заре культуры. Не знаем мы и собственно истории загадки – Тэйлор дал лишь схематическое представление о ней, предложив соображение, что сложнейший из видов, находимых в зарегистрированных традициях, должен быть ее древнейшим доступным нам видом среди них. Как древен он? Герман Гункель, исследователь ближневосточных традиций, отразившихся в Ветхом Завете, как-то заметил, что где бы народ ни появился в свете истории, он уже обладает богатством устных традиций и мы никогда не видим их возникновения (Гункель 1917: 3). В этой перспективе трудно завысить ценность наиболее сложной формы, которую мы примем в качестве свидетельства о со стоянии загадки, основополагающем для жанра и традиции.
Сформулируем теперь исторический тезис:
(f) Подлинная загадка, структурно наиболее сложная форма среди сохранившихся народных загадок, должна быть признана родоначальницей дошедших до нас форм, тогда как остальные формы должны считаться более поздними пришельцами и продуктами ее упрощения.
Тэйлор лишь отметил возможность разглядеть историческое измерение в разнообразии видов сохранившейся загадки; он не занялся изучением исторического аспекта – у него были другие задачи на уме. Открывающаяся тут возможность проникновения в историческую древность загадки заманчива. Если загадка шла в общем по пути распада, то понять, что она собой представляет, мы можем лишь реконструировав ее древнее полноценное состояние – не только структурное, но и функциональное. Тем более, что Тэйлор в своем структурном анализе исходил из модерного понимания функционирования загадки, которое не может быть адекватной отправной точкой. Поэтому тэйлорово представление о подлинной загадке мы будем считать не собственно реконструкцией древнейшей загадки, а первым шагом в этом направлении. В отличие от Тэйлора мы не станем отождествлять наиболее сложный тип среди дошедших до нас загадок с древнейшим, а рассмотрим его как ближайшее доступное нам свидетельство о древнейшем полнозначном типе. Назовем искомый древнейший тип классическим и попытаемся его реконструировать.
Филологическая школа установила морфологию народной загадки в соответствии со своим представлением о том, что загадка предназначена для индивидуального разгадывания. Признав при свете этнографических данных этот взгляд анахронизмом, мы оказываемся перед задачей реконструкции тех функций, которые дали основание существованию загадки. О сложнейшей древней загадке мы должны мыслить в функциональных терминах, идущих дальше представления о разгадывании. Случилось так, что решающие в этом деле этнографические данные до сих пор не привели к обновлению понимания функций загадки; этнографы новой антропологической школы оторвались от морфологического понимания загадки, которое было достигнуто филологами. Произошла невстреча двух линий исследования.
Путь, ведущий к интеграции этих исследовательских традиций, не прямой. Прежде нужно разобраться в контексте мыслей фольклористов филологической школы: ведь анализ морфологической структуры загадки явился частным продуктом их движения к иным целям. Оставив в стороне поиски и находки фольклористов, антропологи стали решать задачу структуры загадки по-своему, на своих схоластических путях. Между тем и задачи филологической школы, и путь, ведущий к их решению, чрезвычайно ценны для понимания того, какой емкой и своеобразной является проблема загадки. Путь этот продиктован самим предметом (в отличие от подчинения общим теориям), является имманентным и потому обещает ввести нас в глубину предмета. Лишь пройдя этот путь, мы сможем дать должное место полевым антропологическим данным. Тогда у нас появится возможность реконструировать ту форму загадки, которая дала основание ее бытию, положила ей начало.
12. Классификация по Леманну-Нитше. Рассказ о том, как простейшая задача внести порядок в собрание загадок привела к решению сложнейшей задачи классификации загадки и подвела к порогу решения еще более трудной задачи построения таксономии загадки
И пропали ослицы у Киса, отца Саулова, и сказал Кис Саулу, сыну своему: возьми с собою одного из слуг, и встань, пойди, поищи ослиц.
1 Царств, 9:3.
Как только фольклористы в XIX веке стали приводить в порядок собранные ими загадки, они столкнулись с тем, как трудно их расположить компактным и рациональным образом. Перед ними встала задача классификации. Записывая загадки в какой-либо деревне и затем переходя в другую, фольклористы получали естественное расположение материала по географической смежности. Обстоятельство это обладает ценностью, поскольку фольклор кочует, и полезно иметь представление о том, как это происходит. Но для издания такая организация оказалась нерациональной: одна и та же загадка или ее варианты записывались в разных местах, так что, сохраняя географический принцип, приходилось повторяться и при этом разрывать родственные связи между вариантами загадки, найденными в разных местах. Нужно было придумать более компактный способ группировки материала. Способом решения этой задачи представилась содержательная классификация материала, собранного в каком-либо более или менее обширном культурно однородном регионе. Постольку загадка понималась как направленная на решение с помощью индивидуальной остроты ума, естественным представилось классифицировать ее по разгадке, по тому, "о чем загадка". Простейшим способом расположения разгадок явился алфавитный порядок.
Но для фольклористов, ставивших себе этнографические задачи, желавших описать образ жизни народа, этот путь выглядел слишком формальным. Стремясь понять смысловой мир крестьянской общины, фольклористы-этнографы стали рассматривать свой материал как отражение мира общины, или ее космоса. Это подсказало идею классифицировать загадку не в алфавитном порядке разгадок, а согласно тематике разгадок, распределяя ее по сегментам крестьянского мира. Этнограф Д. С. Садовников в своем собрании 1876 года распределил русскую загадку по 25 категориям такого типа, как "Жилище", "Тепло и свет", "Внутреннее убранство", "Домашнее хозяйство", "Пища и питье", "Домашние животные", "Лес", "Земля и небо" и т. д. Как ни условны были эти категории, так распределенная загадка оказалась охватывающей все, что окружает крестьянина, описывающей весь земледельческий универс. По этому пути пошли с некоторыми модификациями такие авторитетные создатели обширных собраний, как Рыбникова (1932) и Митрофанова (1968).
Этот метод классификации выражал определенное понимание загадки. Он дал наглядное представление о том, что загадка может быть о чем угодно. С этнографической точки зрения собрать крестьянский мир в его отражениях в одном жанре было интересно, но понимание загадки при этом пошло по ложному пути: земледельческий космос – лишь материал загадки, он может быть отражен в любом жанре и о самом жанре ничего не говорит. Подобными красноречивыми тупиками полна история фольклористики.
Однако уже в 1865 году Йоханнес Элерс, собиратель шлезвиг-хольштейнского фольклора, заметил, что загадки можно классифицировать двумя способами: либо по внутреннему, либо по внешнему родству, то есть либо по способу описания загадываемого предмета, либо по разгадке ("innerlich oder auβerlich, nach dem Text oder nach dem Auflösung" (Элерс 1865: viii). В этой вскользь брошенной мысли таилось зерно самого успешного направления в изучении загадки. Элерс ничего не сделал в этом направлении, и его мысли пришлось ждать годы, пока она была оценена по достоинству.
Рихард Воссидло в своем собрании мекленбургской загадки 1897 года распределил тексты не только по ответам, но вдобавок еще и по семантическим и стилистическим смысловым особенностям, то есть пошел сразу по обоим путям – внешнего и внутреннего описания. Отделив тот тип, что он назвал предметной загадкой (das Sachrätsel), он распределил 522 ее образца по 13 категориям. В основании его классификации не было никакой системы; основания для выделения классов были разнородными: загадки в форме диалога, загадки с упоминанием псевдотопонимов, загадки о нескольких животных, несколько групп он выделил по устойчивым словесным формулам и т. д. И все же то, что загадки у него оказались сгруппированы по некоторым внутренним признакам, выявило вариативность описательных средств загадки. Как бы ни была несовершенна классификация Воссидло, это был знаменательный шаг: ученый перенес основу классификации загадки с разгадки на описательную часть.
Роберт Петш в конце своей вышеупомянутой диссертации о структуре загадки (1899) поместил короткое "Добавление", в котором предложил программу действия для будущих собирателей. Он одобрил то, что Воссидло повернулся спиной к разгадкам и расклассифицировал загадки по стилистическим признакам, относящимся к описательным мотивам, то есть к предметам инструментальным, метафорически замещающим загаданный предмет. Петш предложил идти дальше. Если одни загадки пользуются мотивом вишневого дерева таким же точно способом, как другие мотивом орехового дерева, то можно выделить группу загадок, использующих мотив дерева во всех его конкретизациях. Аналогичным образом группа загадок, которая использует составной мотив свиньи и желудя должны быть подгруппой в группе под заголовком "Животное и его добыча". Он предсказал, что на этом пути можно создать компактную классификацию средств загадки, а на этой основе – классификацию загадки по ее средствам. Он предположил, что эффективность такой классификации будет высокой, если выделение каждого класса будет сопровождаться списком мотивов, которые в нем используются, и типов отношений между ними (Петш 1899: 150–151).
Программой Петша творчески воспользовался Роберт Леманн-Нитше (Robert Lehmann-Nitsche), столкнувшись с проблемой организации собрания испаноязычных загадок из аргентинского района Рио-Плата. Он сам указал на то, что Петш "облегчил ему задачу нахождения нити Ариадны, которая провела бы его через лабиринт народного воображения" (Леманн-Нитше 1911: 21). Он организовал свое собрание, распределив загадки по 16 классам, соответствующих типам описательной части загадки. Напоминаю: разгадка выносится за скобки. В этот уникальный проект вкралось осложнение, которое затемнило его подлинные достижения: в собрание вошел более широкий круг загадок, чем только подлинная народная загадка и ее родственное окружение. Вот классы загадок, выделенные в этом собрании: 1. биоморфные, 2. зооморфные, 3. антропоморфные, 4. фитоморфные, 5. использующие разнородные сравнения, 6. собственно сравнительные, 7. описательные, 8. повествовательные, 9. арифметические, 10. обыгрывающие категории родства, 11. криптоморфные (обыгрывающие буквы и слова), 12. омонимические, 13. бурлескные, 14. способствующие обучению, 15. искусственные (использующие словесные шарады, логогрифы, акростихи), 16. эротические (примеры не приводятся). Среди них только классы с 1-го по 7-й представляют подлинную народную загадку, все последующие – это разновидности головоломок, по происхождению ничего общего с древней народной традицией не имеющие, но адоптированные устной передачей. Леманн-Нитше отлично знал, что только первые семь классов демонстрируют затемненную метафору и неоднозначное соотношение с разгадкой, – он сообщил об этом в отдельной статье (Леманн-Нитше 1914), но ему хотелось представить весь материал, циркулировавший в устной передаче.
Только рассмотрев отдельно первые семь классов Леманна-Нитше, мы можем вполне оценить то, что исследователю удалось сделать. Он продемонстрировал новый компактный способ классификации загадки. Семь классов Леманна-Нитше спроектированы не произвольным образом, но и не в логических терминах. Классификация нацелена на схватывание семантической структуры загадочных описаний в их очевидном качестве. Ученому не удалось найти единого основания для классификации по всем семи классам (этого никому до сих пор не удалось), но он сумел сделать то, что ближе всего к такому идеалу: положить в основу классификации два основания, его 7 классов народной загадки распадаются на две группы, каждая из которых имеет свое единое основание. Первая группа объединяет классы, выделяемые по тому или иному типу метафорического, или инструментального предмета, с помощью которого описывается загаданный предмет (1–4); классы второй группы определяются тем, как описывается инструментальный предмет, при том, что сам он не назван, то есть дается парадигма описания (5–7). Важно не упускать из виду, что предметы, по которым определяются классы 1–4, – это не те предметы, которые нужно угадать, а мотивы, из которых строится описание, метафорические, или инструментальные, предметы, замещающие загаданные. Классы же 5–7 отличаются прямой неназванностью инструментальных предметов: даже замещающий, метафорический предмет тут уклоняется от называния – он представлен лишь некоторыми косвенными описательными характеристиками; здесь классификация построена на типах описываемых свойств метафорических предметов и их взаимных отношениях – единственном, что здесь названо.
Признаки, положенные в основу каждого класса далее распределяются по подклассам, представляющим их типовые варианты. Далее следуют под-подклассы и под-под-подклассы. Конкретные загадки появляются пучками на последней ступени классификации – как вариантные конкретизации парадигмы, а точнее – конкретные наполнения своего места на классификационном дереве.
Вот пример того, как загадка получает свое место на классификационном дереве сообразно своему метафорическому предмету. Загадка Vuela sin alas, / Silba sin boca, / Y no lo ves ni lo tocas. – El viento (Летает без крыльев, свистит без губ, / И не видим, не осязаем. – Ветер) классифицируется как принадлежащая к классу I) биоморфных метафорических предметов (летание без крыльев и свист без губ подразумевают животное) (1-й класс из числа возможных 4: I–IV, перечисленных выше в полном списке классов); к подклассу А) (из числа 2 возможных подклассов: А. одно животное или В. различные животные); к под-подклассу 7) (из числа 7 возможных под-подклассов: 1. по социально-психологической характеристике, 2. по стадии жизни, 3. по обычным характеристикам формы, 4. по обычным характеристикам физиологических процессов, 5. по комбинации обычных свойств формы и физиологии, 6. по необычным признакам формы, 7. по необычным признакам физиологии); к под-под-подклассу b) (из числа двух возможных под-под-подклассов: a. по признакам гетерофизиологическим и b. тератофизиологическим). Формула, определяющая место этой загадки в классификации: IA7b.
А вот пример загадки, классифицированной по косвенным характеристикам некоторого предмета, ускользающего от какой-либо категоризации. Tapa sobre tapa, / Corazón de vaca. – La empanada (Покров на покрове, / А сердцевина коровья. – Пирог) классифицируется как принадлежащая к классу V) (из числа 3 классов: V–VII, перечисленных выше в полном списке классов) как составленная из разнородных форм; к подклассу А) (из числа 2 возможностей: A. разные признаки одного предмета, B. разные признаки разных предметов); к под-подклассу 3) (из 3 возможных под-подклассов: 1. предмет сравнения не принадлежит к био-, зоо– или фитоморфным, 2. сравнение меняется в связи с обстоятельствами, 3. характеризуется повтором и взаимным расположением частей). Формула, определяющая место этой загадки в классификации: VA3.
Каждая подлинная загадка собрания Леманна-Нитше имеет свое единственное место в этой изобретательной классификации, часто наряду с однотипными. Система компактна, всеобъемлюща для данного материала и удобна в употреблении.
Фактическая достаточность этой классификации не спасает ее от некоторых принципиальных сомнений. Неясным остается, насколько она согласна с жанровой морфологией загадки, не является ли она окказиональной, узко отражающей особенности данного материала, то есть имеет ли она принципиальный характер.
То, что систематичность области описаний, практикуемых загадкой, раскрывается в имманентном изолированном анализе этой области самой по себе, взятой в ее совокупном составе и независимо от разгадок, проливает новый свет на загадку. Обнаруживается, что две части загадочного бинома – описание и разгадка – представляют собой смысловые области разного порядка.
В этом отношении подтверждается плодотворность выбора понятия зияния в качестве исходного и описания с его помощью загадки как бинома, структуры еще не выясненного характера.
Сознание невыясненности – первый шаг к выяснению. Рассматривая карту загадочных описаний, начертанную Леманном-Нитше, и заметив здесь некоторый предметно ограниченный и по особым правилам организованный мир, отличный от простого и открытого универса разгадок, мы вправе заподозрить в нем какую-то особенную интенсивную жизнь, отличную от жизни мира разгадок. Подчеркиваю, речь идет не об очевидном различии в сложности между описанием и разгадкой – первая сложна по своему составу, а вторая проста, односложна, – а о неочевидном различии их смысловой конституции: контекст первой интенсивен, контекст второй экстенсивен.
Если загадочное описание относится к иному и более высокому порядку организации, чем разгадка, то разумно предположить, что дело обстоит совсем не так, как представляется на первый взгляд: не загадка направлена на разгадку, а разгадка как-то подчинена загадочному описанию, которое при этом обладает еще и некоторой целью в себе, к разгадке прямо не причастной. Поэтому описательной частью загадки имеет смысл заниматься до поры до времени, не обращая внимание на разгадку, рассматривать ее как имманентную область. И в этом следует видеть не просто тактический шаг. Перед нами переворачивается обычный ход рассуждений, который заключается в суждении о загадке с точки зрения разгадки, в рассмотрении загадочного описания как полностью подчиненного своей направленности на разгадку. Тут возникает новый угол зрения, под которым функциональный характер разгадки нуждается в переопределении.