История, которую поведала Джузеппа, началась за два года до того, как она дала свидетельские показания, и за девять месяцев до убийств, совершенных на фондо Лаганья. В ту пору она изо всех сил пыталась сводить концы с концами, торгуя съестными и другими товарами в окрестностях Палермо, неподалеку от парка Джардино Инглезе. Женщину удивляло, что начальник местного подразделения карабинеров слишком часто посещал ее лавку – гораздо чаще, чем требовалось для удовлетворения повседневных нужд полиции в пище и вине. Разумеется, Джузеппа радовалась постоянному покупателю, но ее беспокоили распространявшиеся сплетни. По кварталу ходили слухи о том, что офицер пытается склонить ее восемнадцатилетнюю дочь Эмануэлу к любовной связи. Эти сплетни начинали вредить скромному бизнесу Джузеп-пы, поскольку квартал, в котором находилась ее лавка, относился к представителям правопорядка, мягко выражаясь, неодобрительно. Слухи следовало заглушить, причем так, чтобы не обидеть офицера.
Возникали и другие затруднения. Сыновья владельца местной дубильной мастерской пытались расплатиться за продукты откровенно фальшивыми деньгами. Джузеппа знала о том, что эти люди водят весьма опасные знакомства, а потому вежливо отказалась от предложенных денег. Однако покупатели упорствовали и в конце концов ухитрились всучить одну крупную банкноту мужу Джузеппы. После громкого семейного скандала Джузеппа отправила мужа на дубильню. Владелец мастерской согласился покрыть часть долга, но утверждал, что его мальчики ни в чем не виноваты и что сам он понятия не имеет, откуда взялись фальшивки.
Затем произошло самое тревожное событие. В конце декабря 1896 года местные женщины вдруг перестали заходить в лавку Джузеппы, а саму хозяйку лавки одаривали на улице косыми взглядами. Наконец одна домохозяйка во всеуслышание выразила недовольство тем, что ей приходится жить по соседству с "дешевками". Джузеппа решила выяснить, в чем дело (она предполагала, что это как-то связано с ее дочерью), – и ей в лицо бросили упрек: "Стукачка!" Джузеппа была ошеломлена и напугана: подобное обвинение значило куда больше, нежели сплетни о ее дочери, даже больше, чем спор из-за фальшивых денег.
Двадцать седьмого декабря в лавку Джузеппы зашли двое мужчин весьма подозрительного вида, причем один – совсем молоденький, едва ли старше двадцати лет. На другой стороне улицы, прямо напротив входа в лавку, возвышалась стена, ограждавшая лимонную рощу. В этой стене незадолго до визита чужаков появилось крохотное отверстие, почти над самой землей. Впоследствии Джузеппа догадалась, что эти двое проверяли, находится ли лавка на линии прицела от отверстия. Тип постарше довольно долго стоял молча, а потом ни с того ни с сего сказал: "Если я сделаю какую-нибудь глупость, то моя мать позаботится обо мне, моей жене и моих детях". Это туманное заявление внушало угрозу. Обеспокоенность Джузеппы переросла в тревогу.
В восемь часов вечера в магазин зашел худой и бледный молодой человек, попросивший пол-литра мазута. Взяв канистру, он направился к двери, внезапно вытянул правую руку – подал знак тем, кто находился на другой стороне улицы. Сквозь отверстие в стене были сделаны два выстрела. Пули попали Джузеппе в плечо и в бок. Когда она повалилась на пол, Эмануэла кинулась к матери на помощь. Прогремел третий выстрел, и Эмануэла упала замертво.
Пригласив Джузеппу ди Сано на собеседование, Санджорджи сообщил ей, что давнее преступление удалось раскрыть – один из убийц пойман. Вдобавок, как часто поступают следователи по делам мафии, он пытался заново истолковать случившееся, искал нити, которые не удалось распутать, и вставить их в общую схему преступной деятельности. Решающее влияние на расследование оказало то обстоятельство, что Джузеппа согласилась выступить в суде и дать свидетельские показания. Ее слова позволили Санджорджи превратить стоявшее особняком дело в доказательство того, что мафия действительно является преступной организацией со своими правилами, своей структурой и, самое главное, своими методами физического устранения неугодных.
Источники, которыми Санджорджи располагал в преступном мире, сообщали, что дочь Джузеппы была первой из многих жертв "людей чести" в Конка Д Оро. "Механизм устрашения" был запущен в действие за две недели до убийства дочери Джузеппы, после того как карабинеры накрыли расположенную рядом с лавкой Джузеппы фабрику по печатанию фальшивых денег и взяли с поличным трех человек. Мафия заподозрила утечку информации и поручила провести дознание одному из "людей чести" – Винченцо д'Альба. Его брат оказался среди тех, кто был арестован во время облавы на фальшивомонетчиков. Винченцо сопоставил следующие факты: Джузеппа ди Сано возмущалась поведением местных жителей, которые не гнушались пользоваться поддельными банкнотами; она и ее дочь поддерживали дружеские отношения с карабинерами; наконец, именно деверь Джузеппы установил червячный пресс в мастерской, которая служила прикрытием деятельности фальшивомонетчиков. Неутешительный для семьи Ди Сано вывод представлялся очевидным. Прежде чем поделиться этим выводом с другими "людьми чести", Винченцо д'Альба велел своей матери распустить среди местных женщин соответствующие слухи, желая подорвать бизнес Джузеппы и ее репутацию. Едва ли кто-то придаст значение гибели человека, которого все недолюбливали, и вряд ли власти станут тщательно расследовать его смерть. 26 декабря 1896 года мафиозная группировка Фальде приговорила Джузеппу ди Сано к смерти за "нарушение кодекса молчания", то есть за преступление, которого она не совершала. Спустя сутки д'Альба и его сообщник попытались привести приговор в исполнение, но убили лишь дочь Джузеппы.
Именно Винченцо д'Альба приходил в лавку Джузеппы, чтобы проверить, можно ли стрелять через стены со стороны лимонной рощи, и именно он произнес фразу, напугавшую Джузеппу. Для мафии убийство – не просто лишение человека жизни, а своего рода жестокое представление. Местные жители несомненно знали, кто хозяйничает в лимонной роще, и наверняка заметили дыру в стене. Угроза, произнесенная Винченцо д Альбой в день убийства, также была "театрального" свойства. Хотя никто из случайных прохожих не заметил двух убийц по ту сторону стены, их имена вряд ли оставались загадкой для местных жителей. Это убийство, намеренно совершенное на глазах у всех, предупреждало: такова окажется участь всякого, кто рискнет сотрудничать с полицией. Подобным образом группировка Фальде продемонстрировала свою силу.
По всей вероятности, ей просто-напросто пришлось это сделать. Санджорджи вполне обоснованно предположил, что потеря фабрики по печатанию фальшивых денег отозвалась далеко за пределами территории, подконтрольной группировке Фальде. Поскольку преступникам требовалась разветвленная сеть, чтобы пускать сработанные "деньги" в оборот, доход от этого производства распределялся между многими группировками. Полицейская операция нанесла урон престижу cosca Фальде, которой пришлось срочно доказывать остальным cosche, что она не утратила влияния.
Убивая, мафия делает это во имя безопасности всех своих членов. Она проводит переговоры, устраивает суды, ищет компромиссы, пытается оправдать свои действия перед теми, кто ее поддерживает, и показать им, что она несет за них ответственность. Круговую поруку мафиози и стремился доказать шеф полиции Санджорджи с помощью свидетельских показаний Джузеппы ди Сано. Сегодня тот, кто занимается расследованием деятельности мафии, выразился бы более откровенно: мафия убивает точно так же, как делает это государство. Она не совершает убийство, а приводит в исполнение приговор.
Показания Джузеппы должны были стать решающим доказательством того, что мафия – нечто гораздо большее, чем пресловутый кодекс "сельской чести". Преследования, которым Джузеппа подвергалась, начиная с того ужасного дня в декабре 1896 года, подтверждали могущество мафии. "Я чувствую себя так, словно в чем-то виновна. Люди избегают меня или смотрят с презрением. Мало кто приходит ко мне в лавку за покупками, разве что те, кто не боится мафии. По счастью, рана оказалась не смертельной, но лечение стоило уйму денег. И душа моя не знает покоя, ведь они убили мою невинную восемнадцатилетнюю дочь. А еще убытки, которые я понесла… Мафия отказывается снять с меня обвинения в тех проступках, которых я никогда не совершала".
Спустя неделю после того, как эти слова были записаны следователями, Джузеппа из окна лавки заметила, что в стене напротив появилась новая дыра. Тайные правители Палермо предпринимали ответные шаги на угрозу, которую представляли для них действия шефа полиции Санджорджи.
Убийство дочери Джузеппы ди Сано должно было стать той нитью, распутывая которую Санджорджи выяснил бы, при каких обстоятельствах принял смерть первый из четырех погибших на фондо Лаганья. Удивительно, что, несмотря на все предпринятые меры предосторожности, Винченцо д'Альба так и не сумел уйти от судебного преследования. Через несколько дней после убийства Эмануэлы ди Сано молодой сообщник д'Альбы Джузеппе Пиддуццо Бушеми был арестован и допрошен. Бушеми, которого Санджорджи называет "дерзким молодым человеком", как и любой мафиозо, разумеется, имел алиби. Впрочем, ему помогло выйти на свободу и признание в том, что спустя десять минут после убийства в табачной лавке на улице Фальде он видел, как туда вошел бледный, трясущийся Винченцо д'Альба. Последнего тут же задержали и, в силу того, что показания Джузеппы ди Сано свидетельствовали против него, осудили и приговорили к двадцати годам тюремного заключения. Для Санджорджи показания Бушеми были поразительным и потому весьма знаковым нарушением омерты.
Осведомители Санджорджи внутри мафии (их имена в истории не сохранились) сообщили, что скандальное поведение Бушеми привело в ярость тех мафиози, которые находились в близких отношениях с Винченцо д'Альба. Двоюродный брат Винченцо, Антонио д'Альба, владел таверной, пользовался немалым влиянием среди "людей чести" и занимался, помимо прочего, укрывательством краденого. Он сообщил другим боссам мафии о том, что Бушеми нарушил кодекс молчания; было решено устроить суд. (Призыв к справедливости, с которым Антонио обратился к мафии, в конечном счете привел к его собственной гибели – он оказался первой из четырех жертв фондо Лаганья.)
Суд мафии над Бушеми состоялся лишь в сентябре 1897 года. Он откладывался до тех пор, пока Бушеми, которого призвали на военную службу, не приехал в отпуск. Одетый в мундир 10-го полка берсальеров, с экстравагантным черным пером в широкополой шляпе, Пиддуццо Бушеми предстал перед боссами мафии. Когда от него потребовали объяснить, почему он дал показания полиции, молодой солдат беспечно заявил, что сделал так для того, чтобы отвести подозрения от мафии, и что с самого начала планировал изменить показания в пользу своего сообщника и тем самым поставить в неловкое положение следователей. Санджорджи выяснил, что суд мафии, как ни странно, счел эти доводы убедительными и оправдал Бушеми.
На карте явно стояло нечто более важное, чем свод законов мафии. Как часто бывает в войнах мафиозных группировок, этим "нечто" оказалась земля. Среди "присяжных" суда мафии был и глава cosca Акуасанты Томмазо д'Алео, верзила с усами, как у моржа. Он заподозрил, что Антонио д'Альба замыслил перекроить схему "покровительства", которое мафия оказывала двум богатым торговцам лимонами; взрыв бомбы на балконе их дома явился своего рода предупреждением. А поскольку Томмазо д'Алео был крестным отцом Бушеми, он почти наверняка использовал молодого солдата для того, чтобы поставить д'Альба в положение, грозившее смертью.
Вскоре после того, как Бушеми был оправдан, состоялся еще один тайный суд – при необходимости правосудие мафии бывает весьма спорым. Антонио д'Альбу признали виновным in absentia и приговорили к смерти. Процедура исполнения приговора была тщательно спланирована. Наказание д'Альбы считалось внутренним делом мафии, поэтому показательной казни, как в случае с Джузеппой ди Сано, по которой на виду у всех открыли пальбу, решили не устраивать.
Спустя несколько дней после оправдания Пиддуццо Бушеми зашел в таверну д'Альбы. На нем все еще была щегольская военная форма. Д'Альба мыл бочонок. Бушеми пригласил его немного прогуляться. При свете уличного фонаря между ними состоялся разговор в резких тонах. Бушеми заявил, что желает восполнить ущерб, который нанесли его чести обвинения, выдвинутые д'Альбой, и вызвал трактирщика на дуэль.
Д'Альба принял вызов, хотя, наверное, подозревал, что его заманивают в ловушку. Согласно записанным Санджорджи показаниям юного сына д'Альбы, во второй половине следующего дня, то есть 12 сентября 1897 года, в таверну его отца зашли Томмазо д'Алео и еще один мафиозо. Они ели, о чем-то беседовали и явно не торопились уходить. Когда их попросили оплатить счет на сумму 3,25 лиры, они достали банкноту достоинством сто лир, что было явным проявлением враждебности. В половине седьмого вечера д'Альба вернулся из близлежащей лавки, куда он уходил, чтобы разменять банкноту в сто лир. Сняв два золотых кольца, золотую булавку для галстука и другие ценности, он положил их в кофейную чашку, которая стояла на полке. Затем взял свой револьвер и вышел на улицу. Вслед за ним вышли Томмазо д'Алео и другой бандит.
Именно тогда Антонио д'Альбу в последний раз видели живым. Впрочем, мафия распространила слухи о том, что его впоследствии встречали в Северной Африке. Отец Антонио даже получило письмо из Туниса, якобы написанное его сыном. Однако к тому времени, когда пришло это письмо, полиция уже выяснила, что на самом деле в ночь своего исчезновения д'Альба был застрелен на плантации Лаганья.
На основании тщательно проверенных сообщений осведомителей и кропотливого изучения уже имевшихся свидетельств Санджорджи начал по крупицам составлять картину деятельности мафии. Он обнаружил, что в своей деятельности мафия опирается не столько на "необузданную дикарскую гордость", но и на законы, юридические процедуры и на систему территориального контроля. Расследование убийств на плантации Лаганья постепенно привлекло внимание Санджорджи к самым знаменитым и состоятельным семействам Сицилии – династиям Флорио и Уитейкеров. Санджорджи выяснил, что каждое из этих семейств уживается с мафией по-своему. Одно не скрывало связей с бандитами, другое скорее мирилось с их существованием, но оба были навечно втянуты в сферу интересов мафии.
Европейские короли и принцы часто посещали Сицилию. На острове было место, где их всегда радушно принимали, – вилла, расположенная в частном парке, в Оливуц-це, что в Конка Д'Оро. Она принадлежала Игнацио Флорио младшему. В 1891 году, в возрасте двадцати трех лет, Игнацио получил в наследство самое большое состояние в Италии. Говорили, что только в Палермо 16 000 человек "едят его хлеб". В сферу широких деловых интересов семейства Флорио входила добыча серы, легкая и тяжелая промышленность, ловля тунца, гончарное дело, страхование, финансы, производство и сбыт марсалы (вино, производимое на Сицилии), а также морские перевозки. Семейство Флорио было главным держателем акций NGI (Navi-gazione Generale Italiana) – ведущей итальянской судоходной компании, которая считалась одной из крупнейший в Европе.
Но когда Игнацио-младший вступил в наследство, дели семьи, владевшей столь сказочным богатством, уже стали приходить в упадок. Компания NGI разбогатела на государственных контрактах и субсидиях, полученных благодаря политическим связям, которые кропотливо налаживал отец Флорио младшего. Когда он умер, выяснилось, что компания фактически неконкурентоспособна. К тому же политический и экономический центр страны неумолимо перемещался на север, в Геную, Турин и Милан. Влияние семейства Флорио стремительно уменьшалось. Перед тем как ему исполнилось сорок лет, Игнацио младший окончательно утратил контроль над состоянием, созданным усилиями трех поколений. В 1908 году он был вынужден продать принадлежавшие семье активы компании NGI. Есть все основания считать этот год годом окончания эпохи экономического процветания Палермо, которая началась в 1891 году, когда Игнацио стал главой семьи. В то время все высшее общество Сицилии вращалось вокруг семьи Флорио, хотя финансовое могущество последней уже шло на убыль. Пресса называла столицу Сицилии "Флориополисом", но эпоха последнего расцвета Палермо близилась к концу и вскоре он перестал входить в число великих европейских городов.
Игнацио Флорио младший был типичным горожанином. Он несомненно обладал некоторыми способностями, но вел беспутный образ жизни. Игнацио сделал на руке татуировку, изображавшую японку. Почти вся его одежда была пошита в Лондоне. Он носил галстуки от Муленгема, шляпа от Лока и Тасса, а костюмы от Мейера и Мортимера, обслуживавших самого принца Уэльского. По утрам он выходил с розовой гвоздикой в петлице, а по вечерам ее сменяла гардения. В 1893 году, точно так же, как в свое время поступил его отец, Игнацио укрепил свой статус в обществе, вступив в брак с титулованной дамой Франкой Джаконой ди Сан-Джулиано, которая считалась одной из красивейших женщин Европы. Спустя несколько месяцев после свадьбы, когда Франка в первый раз забеременела, он уехал в Тунис на сафари, в сопровождении пятидесяти носильщиков и десятков верблюдов. По возвращении Франка обнаружила у него в вещах женское нижнее белье. Чтобы успокоить супругу, Игнацио подарил ей нить крупных жемчужин. Процедура покаяния неоднократно повторялась на протяжении всего брака. Говорят, что таким образом Франка накопила драгоценностей общим весом в тридцать килограммов.
Несмотря на разгульный образ жизни мужа, Франка быстро сделалась первой дамой высшего общества Палермо. Она покровительствовала искусству. Ее зеленые глаза, оливковую кожу и стройную фигуру восхвалял поэт Габриэле д'Аннунцио. То, что она позволила сделать модному художнику Джованни Болдини набросок со своих ног, стало причиной небольшого скандала. Будучи сторонницей вольного стиля, она носила нити жемчуга, свисавшие до колен. Франка Флорио считала деньги средством, с помощью которого можно показать себя. Даже в конце жизни она продолжала упорно не замечать того факта, что финансовое положение семьи ухудшается. В начале XX века, когда подступила старость, она, чтобы сделать свое лицо "гладким, как фарфор", одной из первых решилась на пластическую операцию, которую ей сделали в Париже.