– Шлёпанцев, Евгений Артемьевич, ротмистр. Служил в Его Императорском Величестве полку таком-то.
Зубов неуверенно поздоровался. Клеопатров, окинув игривым взглядом обоих, приподнял котелок, чтобы раскланяться, как вдруг, устремив таинственный взор на Шлёпанцева, многозначительно добавил:
– На ваше язвительное замечание, любезнейший Евгений Артемьевич, должен заметить: не будь этой смуты, быть бы мне уже в генералах, тайным советником.
– Виноват, Ваше превосходительство, виноват, – пробасил Шлёпанцев и, с улыбкой посмотрев на Зубова, добавил, – на то она и Русь-матушка, чтобы со смутой и бунтом.
Клеопатров, снисходительно глянув на него, закрыл за собой дверь.
Шлёпанцев оказался на редкость общительным и доброжелательным человеком. Без всяких церемоний сразу перешёл на "Ты".
– Не стесняйтесь, Николай Владимирович, чувствуйте себя как дома. По себе знаю: Париж не признаёт слабых. В этом городе надо долго пожить, чтобы почувствовать его ритм, атмосферу. Что не говори, город этот захватывает любого в свой водоворот и уже нельзя никак освободиться от его цепких объятий. Отдохните, освойтесь, а потом я покажу его вам.
Открыв дверь в соседнюю комнату, он, вытянув руку, добавил:
– Вот, располагайтесь: кровать, стол и всё остальное. Чем богаты, как говорится, тем и рады.
На другое утро новоиспечённые друзья отправились осматривать достопримечательности французской столицы. Первым делом решили сделать визит к "Железной мадам", как её называли парижане. Вблизи башня поразила Зубова своей мощью и размахом. Забираясь вверх по лестнице, Шлёпанцев, не переставая, рассказывал подробности, связанные с этим архитектурным шедевром. Евгений Артемьевич оказался осведомлённым и сведущим гидом. Из его уст Зубов узнал очень многое, о чём раньше и не подозревал. Дальше, бывший ротмистр повёз гостя в Булонский лес. Но главной целью своей экскурсии он считал Мулен Руж. Он свято верил, что истинное сердце этого города грёз находится именно там. Всем своим поведением, рассказом он невольно подводил к этой мысли и Зубова. Стараясь быть ненавязчивым, он с темпераментом расхваливал все прелести города:
– Этот, так называемый лес, в сущности, английский парк. Когда-то, давным-давно он действительно был густым и не проходимым, а теперь: эти лужайки, аллеи, удобные скамейки – всё для блага человека. Да что там лицемерить, для удовлетворения его самых простых и естественных надобностей. Но вы меня, конечно, понимаете, о чём я говорю?
Парк действительно был хорош. Ухоженные, уютные аллей. Красивые скамейки с изящными изогнутыми спинками так и манили в свои объятья беззаботных влюблённых. Зубов шёл, внимательно вглядываясь в буйство пышной зелени и карнавал распустившихся цветов, которые ещё не успели поблекнуть и осыпаться. Ранняя осень в парке поражала воображение пестротой красок и оттенков, которые словно в последнем порыве, старались перещеголять друг друга и, до холодов, раскрыть свой последний главный потенциал.
– Николай Владимирович, а поедемте в Красную мельницу, – таинственно глянув на Зубова, сказал Шлёпанцев. – Вот там, вы по настоящему поймёте и вдохнёте истинную сущность Парижа. Мулен Руж – это сказка, воплотившаяся наяву.
Молодецки крутнув ус, он игриво посмотрел на товарища. Зубов, улыбнувшись, скромно ответил:
– Ну поедем-те, коль это истинное сердце Парижа.
– Истинно вам говорю, любезнейший Николай Владимирович, это не то, что сердце – это самая его сердцевина, самая, что ни на есть изюминка, которую, – тут он загадочно улыбнувшись и, таинственно глянув вверх, закончил, – надо есть с толком, расстановкой, чтобы уловить и не потерять прелесть и смак.
Заинтригованный гипнотическим взглядом Щлёпанцева, Зубов весь был в его власти. Уже стемнело, и тысячи огней, вспыхнув вокруг, поражали воображение своим блеском и шиком. Где-то вдали, купаясь в яркой иллюминации, башня возвышалась над окружающей её домами, маня и притягивая восторженные взгляды. Да, город грёз раскрывал свои жаркие объятия.
С виду это была обычная мельница, такая же, как и сотни других в этой стране. Но здесь, в городских кварталах, она сразу приковывала к себе любопытный взгляд. Яркие огни, как на рождественской ёлке окутали её со всех сторон. Зубов, заинтригованный необыкновенным зрелищем, покорно шёл за новым товарищем, мысленно погружаясь в атмосферу ликующего карнавала. Бесчисленные толпы страждущих огромными потоками тянулись в этот вертеп, стремясь с головой погрузиться в эту фантастическую незабываемую феерию. Николай Владимирович шёл как во сне. Всё вокруг казалось ему нереальным, иллюзорным, словно он попал за кулисы огромного театра. Вот и балкон. Они в креслах, и сцена распахнула свои объятья. Элегантный конферансье с достоинством выйдя на сцену, самодовольно окинул публику оценивающим взглядом. Выдержав паузу – неторопливо заговорил. Оглянувшись, Зубов залюбовался шиком и блеском окружающей обстановки. Галантные кавалеры, элегантные дамы в роскошных платьях и шляпах всевозможных фасонов, украшенных перьями невиданных экзотических птиц. Атмосфера и внутренний интерьер театра поражали воображение. На мгновение Зубов вспомнил родной провинциальный театрик. Он не шёл ни в какое сравнение с этих храмом Мельпомены; даже стыдно было подумать о каком-то соперничестве. Но тот захолустный маленький театр всё равно был дорог ему. Он хранил тепло, и трепетное томление души маленького подростка, который всем сердцем полюбил таинственный мир магического перевоплощения, места – где рождаются грёзы, и открываются ворота в великое искусство.
Но вот грянул марш Оффенбаха, и на сцену выпорхнули обворожительные красавицы. Шлёпанцев, не в силах сдерживать своих эмоций, хлопнул Зубова по плечу:
– Смотри, та, что слева вторая – Клементина. Моя конфетка! Сладкий, пресладкий персик! Ну, просто обожаю её!
Глядя на сцену, он пожирал глазами свою возлюбленную. Зубов, забыв обо всём на свете, весь погрузился в чарующий удивительный мир карнавала. Как пролетели эти часы, он не заметил. Волшебное таинство закончилось. Взмахнув в последний раз ровными стройными ножками и, помахав на прощание пышными юбками, девицы удалились со сцены. Вскочив с кресла, Шлёпанцев энергично направился к выходу:
– Пойдёмте быстрей, Николай Владимирович. Сейчас я вас познакомлю с ней, – взволнованно заговорил он. Хитро ухмыльнувшись, таинственно добавил, – у неё есть хорошенькая подружка Софи. Я уверен, она вам понравится.
Далеко за полночь Зубов упал на свою кровать. Приятная истома разлилась по телу. Думы, воспоминания и ощущения роились в его душе. Блаженная улыбка блуждала по лицу, и фантастические мысли щекотали возбуждённое сознание: "Удивительный вечер! Просто феерия! Этого не описать. Действительно Шлёпанцев не обманул – девочки изумительные. Нежные милые хохотушки. Время пролетело – как один миг. Да! Давно я не встречал таких барышень. Милые создания, способные возродить даже дремучую очерствевшую душу".
Приоткрыв дверь, Шлёпанцев с улыбкой посмотрел на него:
– Ну как, Николай Владимировичович, понравилось?
Зубов, не сдержав улыбки, весело посмотрел на него. Войдя в комнату, ротмистр бухнулся на кровать. Глубоко вдохнув, он с шумом выпустил струю отработанного воздуха. Размашисто поведя рукой, громко продекламировал:
– "Пылает страсть в моей груди", – как это прекрасно сказано.
Приподнявшись на локоть, с удивлением посмотрел на Зубова:
– Дружище, а вы – талант!
Откинувшись на подушку, он на мгновение замолчал. Затем, словно обращаясь в пустоту, заговорил:
– Горит в груди, а может быть и ниже, но только не пойму я прихоти твоей.
Через минуту продолжил свой монолог:
– О, женщины! Как много в этом звуке для сердца моего слилось! Да, друг мой! Люблю я женщин, но странною любовью. Не объяснит рассудок мой.
Приподнявшись, стеклянным взглядом посмотрел куда-то вдаль:
– А если честно: чего хочет женщина? И я вам отвечу.
Округлив для важности глаза и, повернув голову, с воодушевлением произнёс:
– А по большому счёту она хочет только одного: чтобы её оприходовали, как следует и на утро галушки со сметаной тебе обеспечены. К чему эти сюсюканья и фентимолии. Раз, раз и на матрас, как говорится, вот тебе и вся любовь!
Зубов, молча, слушал разглагольствования этого откровенного самца, и незваные мысли закрутились в голове: "Основной инстинкт – важнейшая жизненная функция любого организма. Действительно, зов природы не погасить. Он был, есть и будет! С этим спорить нельзя. Но почему люди такие разные? Ведь физиологически – я и он, совершенно одинаковые: две руки, две ноги, внутренние органы и всё прочее. Но что-то меня всегда сдерживает, не пускает в омут этих безумных страстей. Что это? Призвание? Вдохновение? Что без конца заставляет меня копаться в этой куче, где неизвестно что находится? Когда-то давно я написал романс, который полюбили миллионы. Теперь я никто. У меня даже нет паспорта, подтверждающего мою личность. Я – никто!
Через несколько дней Шлёпанцев повёл Зубова в модный ресторан, где обычно собиралась дворянская и буржуазная интеллигенция из России. Знаменитые певцы, музыканты и танцоры услаждали взор и слух утончённой публики. Евгений Артемьевич со свойственным ему темпераментом, расписал незабываемое очарование этих встреч. Зубову не терпелось окунуться в чарующую атмосферу кутежа и веселья. В тайне, он надеялся услышать любимые романсы – русские, цыганские. Эта страсть, возникнув когда-то давно, в юности, так и жила в нём все эти годы. Он ни на йоту не изменил юношеским идеалам.
В тот день он проснулся затемно; вглядываясь в мрак за окном, понял, что что-то произошло. В душе вновь пробудились чувства и желания, которые, казалось, умерли уже навсегда. Лишения и невзгоды последних лет, так изуродовали, искромсали его, что ни о каком творчестве и речи не могло быть. А тут он почувствовал, что может вновь что-то создать. "Неужели судьба вновь благоволит ко мне? Может, я ещё что-нибудь напишу?" – с замиранием сердца подумал он. День тянулся мучительно долго. Казалось, ему не будет конца. Но вот стемнело, и уличные фонари замерцали в сумеречной пустоте.
Шлёпанцев забежал домой ближе к вечеру. Бросившись в ванную, вынырнул из неё через пять минут (сказывалась армейская закалка):
– Николай Иванович, поедемте, опаздываем. Оденьте мой фрак, а то ваше рубище будет коробить изысканный вкус тамошней публики. Да, галстуки там, в шкафу. Выберите сами. И сорочку не забудьте.
Личному туалету Евгений Атремьевич относился очень щепетильно, Зубов сразу оценил это, заглянув в шкаф. Выбрав скромный костюм и тёмный невзрачный галстук, он остановился перед зеркалом, чтобы завязать его. Через час они вышли из машины прямо перед дверью ресторана. Вокруг сновали разодетые мужчины и женщины с непроницаемыми лицами и изысканными манерами. Автомобили подъезжали и отъезжали, а публика вальяжно проходила в парадному входу. Зубов со своим новоиспечённым другом остановились в сторонке. Евгений Артемьевич решил выкурить папироску.
Прошло пять минут, и он, бросив окурок в урну, решительно направился к входу:
– Пойдёмте, Николай Иванович, пора.
Огромные двери распахнулись, и торжественный зал, разлетевшись в стороны и ввысь, закружил их в страстном водовороте. От звука оркестра, шума голосов, запаха всевозможных яств, смешанных с ароматом женских духов у Зубова закружилась голова, и в глазах зарябило. Яркий свет огромных люстр ослепил его. Отвыкший от такой жизни, он, щурясь и запинаясь, едва поспевал за Шлёпанцевым. Тот, чувствуя себя в родной стихии, уверенно шёл между столиками и встречными людьми, направляясь куда-то вглубь ресторана. Вскоре они зашли в боковую дверь и оказались в небольшом зале. Прекрасно убранная и украшенная картинами и цветами она сразу понравилась Зубову. Справа у стены, сидел Клеопатров. Хорошенькая милая дамочка, искоса кокетливо поглядывая на Романа Алексеевича, старалась понять речь солидного господина в элегантном сером костюме и золотом пенсне. Внимательно вслушиваясь, Клеопатров и его спутница всем своим видом старались показать, что это важно для них. Но всякий раз после очередных усилий, взгляд их рассеяно терялся среди лиц и посторонних предметов. Увидев знакомых, Клеопатров встал и обратился к гостям:
– Господа! Минуточку внимания! Разрешите представить: Зубов Николай Владимирович – композитор, автор знаменитого романса. Господа! Поприветствуем же его.
Люди с удивлением и любопытством посмотрели на вошедших. Разглядывая Зубова, многие просто на мгновение отвлеклись от своих сиюминутных забот. Композитор, так композитор, мало ли их на белом свете.
– Вот вы, любезный Орест Фёдорович, говорите русский народ. А кто этот самый народ? Что мы можем за ним увидеть, разглядеть? Серые тёмные избы, которые топят по-чёрному? Драки с кровавым мордобоем? Зависть, стяжательство, воровство и пьянство!
Господин в золотом пенсне замолк и, пристально обведя взглядом присутствующих, посмотрел на полного мужчину лет пятидесяти с карими миндалевидными глазами. Пепельные волнистые волосы, подёрнутые редкой сединой, обрамляли моложавое лицо, добавляя ему тот романтический шарм, который всегда высоко ценился женщинами. Все сидели, молча, словно боясь скомпроментировать себя. Выдержав паузу, мужчина продолжил:
– Да, не спорю, мужик, – тут он неприязненно глянув в сторону, чуть слышно пробормотал: "Ces mujiks… объекты гражданской скорби", – несёт на себе все тяготы по благоустройству страны, то есть создаёт материальные ценности, без которых не может обойтись любой человек. И на этом его функции кончаются. Но для нации, для полноценной нации этого багажа не достаточно. Лицо любой нации, народа в первую очередь создаёт культура. Да, да культура, которая и есть душа любого просвещённого народа. Естественно, пойдут возражения, мол, и у русского народа богатая, самобытная культура, но позвольте, господа, у неандертальцев тоже была своеобразная культура, но они вымерли. Культура – в её высоком значении предполагает нечто более объёмное и содержательное, которая, в конце концов, становится стержнем, опорой нации-народа, её путеводной нитью в будущее.
– Если следовать вашей логике, Викентий Сигизмундович, то русский народ хуже неандертальцев? После таких слов невольно задумаешься о ваших национальных корнях, – возмутился миловидный господин.
– Полноте, Орест Фёдорович. Ваши обиды не больше чем капризы взбалмошной экзальтированной особы из института благородных девиц. Причём тут мои корни? Слава богу, российское дворянство не замкнулось в узких рамках одной нации. Широкий взгляд на мир – залог процветания и развития любого народа. Пусть я несколько резок в своих суждениях, но не надо понимать меня буквально. Часто используя те или иные эпитеты и сравнения, я хочу заострить внимание, сделать акцент. Это не значит, что я какой-то махровый русофоб; смысл моих рассуждений сводится лишь к одному, чтобы сформулировать основной тезис: сословия на Руси и роль российского дворянства в генерации национальной идеи.
Зубов с изумлением смотрел на этого человека и, повернувшись к Шлёпанцеву, тихо спросил: "Кто это?" Евгений Артемьевич, шёпотом ответил: "Князь. Викентий Сегизмундович Тиранозавров". "А второй?" – прошептал Зубов. Бывший ротмистр чуть слышно: "Орест Фёдорович Зауроподов, предводитель дворянства". Больше он не хотел ничего говорить. Вглядываясь в лица оппонентов, он с нетерпением ждал дальнейших баталий. Зубов заворожённый, ошеломлённый весь сжался и с волнением смотрел на князя.
– Император, Пётр Алексеевич, не питал на сей счёт никаких иллюзий, – продолжил Тиранозавров. – Он знал: дай этому народу хоть сто, хоть тысячу лет – ничего не изменится. Проживёт он этот срок, как один день и только почешет заднее место. Изменить за короткий отрезок времени целый народ невозможно, а отдельную, привилегированную часть – да, только дай ей условия и возможности. Для чего спросите вы?
Все с интересом уставились на оратора. Зубов, стараясь не пропустить ни одной фразы, забыл обо всём на свете.
– Интересно узнать для чего, Викентий Сегизмундович? – картинно приподняв бровь, спросил Клеопатров. Смазливая брюнетка в тёмном бархатном платье с глубоким декольте восторженно смотрела на него, вся сияя от гордости и возбуждения.
– А чтобы создать культуру, высокоразвитую, достойную восхищения и удивления. И для этого он использовал простой, но эффективный механизм – всё население империи было поделено на категории: ранги и сословия. Иными словами: каждый сверчок – знай свой шесток. Табель о рангах – важнейший документ, определивший место человека в иерархии государственной службы, давал возможность выдвинуться талантливым людям из низших сословий, тем самым сохраняя популяцию в жизнеспособной форме: "Дабы тем охоту подать к службе и оным честь, а не нахалам и тунеядцам".
Зауроподов пристально глядел на своего противника, явно готовясь сразить его своим ответом. Тиранозавров сел и взял в руки книгу. Открыв её, он вновь обратился к публике:
– Хочу познакомить вас с сочинениями некоего господина Чехова. Вот полюбуйтесь, что пишет сей сочинитель: "Для меня не подлежит сомнению, что если какой-нибудь Ричард Львиное сердце или Фридрих Барбаросса, положим, храбр и великодушен, то эти качества передаются по наследству его сыну вместе с извилинами и мозговыми шишками, и если эти храбрость и великодушие охраняются в сыне путём воспитания и упражнения, и если он женится на принцессе, тоже великодушной и храброй, то эти качества передаются внуку и так далее, пока не становятся видовою особенностью и не переходят органически, так сказать, в плоть и кровь. Благодаря строгому половому подбору, тому, что благородные фамилии инстинктивно охранили себя от неравных браков и знатные молодые люди не женились чёрт знает на ком, высокие душевные качества передавались из поколения в поколение во всей их чистоте, охранялись и с течением времени через упражнения становилось всё совершеннее и выше. Тем, что у человечества есть хорошего, мы обязаны именно природе, правильному естественно-историческому, целесообразному ходу вещей, старательно, в продолжении веков обособлявшему белую кость от чёрной. Да, батенька мой! Не чумазый же, не кухаркин сын, дал нам литературу, науку, искусства, право, понятия о чести, долге… Всем этим человечество обязано исключительно белой кости, и в этом смысле, с точки зрения естественно-исторической, плохой Собакевич, только потому, что он белая кость, полезнее и выше, чем самый лучший купец, хотя бы этот последний построил пятнадцать музеев. Как хотите-с! И если я чумазому или кухаркиному сыну не подаю руку и не сажаю его с собой за стол, то этим самым я охраняю лучшее, что есть на земле, и исполняю одно из высших предначертаний матери-природы, ведущей нас к совершенству…"
Зауроподов со злорадством вглядываясь в своего оппонента с нетерпением ждал, когда он закончит. Не дав ему, даже опомнится, сразу набросился на него: