* * *
А во сне я встречаю маленькую девочку, совсем воздушную, в легком зеленом платьице. Она улыбается и протягивает ко мне бледные, еще не успевшие покрыться загаром ручки.
После работы я направляюсь в ближайший торговый центр и захожу в магазин игрушек. Подошедшую ко мне молодую продавщицу я прошу не беспокоиться и поясняю: "Я зашла только посмотреть". Я внимательно изучаю полки с игрушками: мирно соседствующих друг с другом мяукающих, квакающих и крякающих зверушек; кукол всех размеров и цветов; кубики и "Лего"; пластилин и краски, издающие приятный запах и светящиеся в темноте. Рука тянется к зайцу – бархатная шерстка, белый мягкий животик – милое, наивное существо. Я прижимаю его к себе, беру за оба уха, прячусь за ними, а затем – выглядываю: ку-ку!
Я его возьму, улыбаясь, говорю я продавщице и добавляю рамку для фотографии и стержень для ручки Паркер.
Дома у меня переворот, я собственноручно нарушила доселе непоколебимый порядок: комната Эйнав стала моей, а моя комната превратилась в комнату для внуков. Я написала ей письмо и положила его в папку, а папку – на полку, рядом с зайцем.
Я записываю рассказы, которые уже позабыла, но они притаились во мне и ждали своего часа – рассказы, которые слышала от мамы, бабушки Рахель, от мамы Оры – те, что рассказывала Эйнав, когда она ела или шла спать. Когда внучка подрастет, я расскажу ей о семье, обо мне и о моих маме и отце; о том, как мы ходили на море перед самым закатом и стояли, обнявшись те несколько минут, пока солнце у нас на глазах тонуло в волнах на горизонте. Мы вместе будем разглядывать фотографии из тонкого пожелтевшего альбома, который теперь тоже стоит на полке у нее в комнате. А когда она станет старше, я научу ее печь пирог с маком, и она запишет мой рецепт в тетрадку и выведет заглавие: "Маковый пирог бабушки Эллы".
Я дам ей ключи от двери, и она прибежит с блестящими от волнения глазами, чтобы рассказать мне по секрету о своей первой любви. И мы обе будем в восторге от нашего тайного союза и от запретной любви, которая его породила.
Вечером, когда она будет прощаться, я обниму и прижму ее к себе; она прильнет ко мне, маленький пугливый олененок, и убежит, самая счастливая на свете.
И правда, твое рождение перевернуло мою жизнь. Я вышла из полутемного вокзала на освещенный солнцем перрон и жду тебя с букетом цветов, словно после долгого далекого путешествия. Ты заменишь мне дочь. У меня есть время.
* * *
Сегодня ко мне в клинику опять заходил Яир, и мы немного поболтали. Он рассказал, что в последнее время подумывает о поездке за границу, и я начала его настойчиво уговаривать, чтобы он ни в коем случае не отказывался от этой идеи. Настойчивость, вдруг во мне проснулась настойчивость, которой я не замечала в себе раньше; она будит меня утром и не дает заснуть ночью. Мысли, беспрерывные мысли.
Я – бабушка, этого у меня забрать невозможно. Есть в этом мире – и совсем недалеко от меня – девочка, для которой я – ее бабушка. Она часть меня, эта девочка, и я от нее не собираюсь отказываться! Она – плод на дереве, которое нарисовала Орна; я – ствол, а моя мама – корни. Это не исчезает бесследно, даже если очень и очень стараться. Придет день – и она спросит обо мне своим звонким сладким голоском.
Встреча седьмая
Кровные узы
Первой, кого встретила Элла, переступив порог желто-фиолетовой комнаты, было ее собственное отражение в оконном стекле напротив. Смерив себя критическим взглядом, она коротко улыбнулась и направилась к кофейной стойке. Там уже собралась вся группа: женщины окружили Тову, разглядывая большой яблочный торт, который она гордо держала на вытянутых руках.
– Это наш фирменный семейный торт, – поясняет она, – без него не проходит ни один праздник в нашем доме. Обычно мы подаем его с взбитыми сливками, но на этот раз придется обойтись без них, так как я пришла прямо с работы.
К ним приближается Нири.
– Какой замечательный торт! – улыбаясь, обращается она к Тове. – Но уже восемь, и пора начинать. Я предлагаю вернуться к нему в конце нашей встречи.
– Да, конечно, – отвечает ей Това и, водрузив торт на стойку возле кофейного автомата, спешит занять свое место. – Я планировала прийти пораньше, но, к сожалению, задержалась.
– Я обожаю яблочные пироги, – говорит Маргалит, устраиваясь поудобнее, – ну а этот выглядит просто потрясающе!
К ней присоединяется Рут:
– Если б я не знала, что вы пекли сами, я была б уверена, что его купили в очень дорогой кондитерской: это ж произведение искусства!
– Спасибо, спасибо! – смущенно улыбаясь, благодарит Това.
– Вы сегодня выглядите как-то иначе, – замечает Нири пока все рассаживаются, – возможно, потому, что улыбаетесь больше, чем обычно.
Улыбка на лице Товы становится еще шире.
– А вы, значит, уже привыкли видеть меня измученной?!
– Скажите спасибо за комплимент и радуйтесь, – шутливо одергивает ее Анна.
– Спасибо! – с легким поклоном отвечает Това. – Не знаю почему, но у меня сегодня действительно какое-то особо радостное настроение.
Она откидывается на спинку стула, ее взгляд задерживается на Мики.
– Торт и вправду очень красивый, – отзывается та, – но я лично не пеку. У меня не очень любят сладкое, но зато я хорошо готовлю, особенно супы и мясные блюда. Жаль, что сейчас лето и жарко, иначе я бы принесла сюда кастрюлю!
– А что, девочки, – встрепенулась Орна, – сейчас самое время для варенья! Может, я сварю к следующему разу?!
Ее идею живо подхватывает Анна:
– У меня в саду деревья увешаны фруктами; вы можете получить, сколько вам будет угодно. Я каждый год выбрасываю килограммами.
– У меня есть идея, – поднимает руку Клодин. – На последнюю встречу каждая из нас приготовит что-нибудь вкусненькое, и устроим пир в честь внуков и их бабушек!
"А что же принесу я, – мысленно спрашивает себя Элла, – может, маковый пирог бабушки Рахель? Сколько времени я ничего не пекла…"
Нири с улыбкой наблюдает за радостно оживившимися женщинами.
– Ну что ж, неплохая идея. У меня впечатление, что лед сломан, – продолжает она, обращаясь к Тове, – и мне кажется, что не только у вас одной возникло желание побаловать чем-нибудь сегодня группу.
– Вы правы, – продолжая улыбаться, отвечает Това, – На прошлой неделе я вышла отсюда с удивительно хорошим чувством, как бы это объяснить… нелегко жить, когда уже столько лет тебя беспрерывно одолевают тяжелые мысли. Они, возможно, не мешают жить, но они мешают радоваться жизни. Здесь наконец-то я смогла излить душу, а главное, я чувствую, что меня здесь слушают и понимают. Это, конечно, не заставит меня измениться, – смеется она, подкрепляя свои слова энергичным отрицательным движением головы, и маленькие бриллиантовые сережки озорно сверкают, описывая крошечные радуги, – в моем возрасте люди уже не меняются, но вы меня очень поддержали. Поэтому у меня действительно появилось желание чем-то вас всех отблагодарить.
– На прошлой неделе, – Нири переходит на серьезный тон, – мы говорили о преемственности поколений в семье, о продолжении рода; и у меня сложилось впечатление, что группа пытается вернуть несколько пошатнувшуюся ранее уверенность в себе. Мы распрощались, оставив открытыми два вопроса: во-первых, какие еще проблемы занимают вас больше обычного в настоящее время; и, во-вторых, что на данный момент дает вам наша группа. Вот с этих двух вопросов я и предлагаю начать нашу сегодняшнюю встречу.
В комнате устанавливается напряженная тишина, женщины обмениваются взглядами, выжидая, кто же будет первой.
Това решительно выпрямляется на стуле и произносит:
– Я хочу вам рассказать, о чем я подумала после того, как Ширли родила. Я подумала, интересно, а что я буду чувствовать, когда будет беременна моя невестка: буду ли я так же волноваться и переживать, как это было сейчас? Непонятно почему эта мысль возникла именно сейчас, ведь мой сын еще даже ни с кем не встречается. Это даже смешно! Я понимаю, что все это чисто теоретически, и все-таки… Я хочу сказать, – продолжает она, – что в обоих случаях я буду бабушкой для внука, который родится, и в обоих случаях это послужит продолжением семьи, но мне абсолютно ясно, что когда я становлюсь бабушкой со стороны моей дочки, для меня это в сто раз важнее и волнительнее. Я не хочу сказать, что ее детей я буду любить больше, по крайней мере, мне так не кажется, но само это событие, вне всякого сомнения, останется для меня намного более… значительным, что ли…
– И я тоже совершенно уверена, что для меня беременность и роды дочки намного ближе и значительнее, чем беременность и роды у жены сына, – пожимает плечами Анна. – Во-первых, благодаря дочке я стала матерью; и я не постесняюсь признаться, что для меня материнство и все, что связано с ним, – это самое главное в жизни; а, во-вторых, естественно, за свою дочку я всегда буду переживать сильнее, а у других – есть их мамы… Не знаю, что бы я чувствовала по отношению к сыну, если бы и мужчины рожали, – со смехом добавляет она.
К ней присоединяется Орна.
– Невестка – это не дочка, и за нее ты так не переживаешь, даже когда она рожает твоего внука! А вот роды твоей дочки – это почти твои собственные роды, это – что-то, что происходит с тобой, в твоей жизни; это будто бы происходит у тебя самой!
Женщины замолкают, и только примерно через минуту раздается голос Маргалит:
– Это все потому, что в вас течет родная кровь!
Она переводит взгляд на Нири и продолжает:
– Я хочу… рассказать вам что-то важное… мне тяжело…
Все взгляды обращены на нее; Маргалит поправляет сползшую на глаза шляпку.
– Но сначала я хочу кое-что сказать Элле, то есть сказать вам, – поворачивается она к Элле. – Это правда, что на прошлой нашей встрече мы не стали касаться того, что вы нам рассказали о себе, но это вовсе не значит, что ваша история нам безразлична. Я лично очень много думала о вас, но побоялась показаться назойливой. Так что, как только вы захотите, я готова к этому вернуться.
– Я присоединяюсь к вам, – выпрямляется на стуле Анна. – Конечно, намного проще не касаться ни грустных, ни сложных тем, но я, как и вы, думаю, что здесь надо говорить обо всем. Кстати, я не имею в виду только вас, – замечает она, глядя на Эллу, – каждая из нас может затронуть тут любой волнующий ее вопрос.
Маргалит облегченно вздыхает.
– Я рада, что мы остановились на этом вопросе, – обращается она к Нири, а затем переводит взгляд на Эллу, – иначе я бы чувствовала себя очень неудобно.
Элла привычно кутается в свою неизменно наброшенную на плечи зеленовато-голубую шаль.
– Спасибо за добрые слова, но, честно говоря, мне и сегодня не хотелось бы возвращаться к этой теме.
Она замолкает, а затем, преодолев смущение, обещает:
– Когда мне будет что сказать, я обязательно скажу.
И почти шепотом, опустив глаза, продолжает:
– Может, наступит день, и я смогу вам сказать, что все не так уж и плохо, что у меня появилась надежда. Жизнь сделала мне подарок: у меня есть внучка, и я должна верить, что в один прекрасный день мы все-таки найдем дорогу друг к другу.
В комнате опять тишина, женщины выжидательно смотрят на Маргалит; и та, снова сделав глубокий вдох, произносит:
– Я хочу рассказать вам кое-что важное, то есть я имею в виду что-то, что мне важно здесь рассказать. Мне даже неудобно, что я до сих пор этого не рассказала, особенно сейчас, когда здесь установились такие доверительные, можно сказать, семейные отношения. Я даже чувствую, что если я и дальше буду молчать, то это может быть расценено как предательство. Вот так… Возможно, у вас сложилось впечатление, что я была очень откровенна, так как уже успела рассказать о своей бабушке и о своей маме, но есть еще что-то, что я просто обязана вам рассказать. На прошлой неделе я задержала Нири с просьбой выслушать меня, а она, в свою очередь, посоветовала мне набраться смелости и поделиться с вами и при этом не пытаться скрыть, как мне было трудно на это решиться.
Маргалит поднимает глаза и встречается взглядом с внимательно слушающей ее Нири.
– То, что я не рассказываю здесь, я не рассказываю и "там", – продолжает она, – в этом смысле группа служит для меня "большим миром в миниатюре", потому что я одинаково себя чувствую здесь, "внутри", и там, "снаружи".
Маргалит опять замолкает и смущенно смотрит на Нири.
– Вы можете объяснить, что вам сейчас мешает? – ее зеленые лучистые глаза светятся добром и участием. – Чего вы боитесь? Что случится, если вы расскажете?
– Она, наверное, боится, что мы и ее начнем ругать, – полушутя-полусерьезно замечает Това.
– Нет! Совсем нет! – пугается Маргалит. – Если я правильно помню, то и Элла говорила, что не жалеет о том, что рассказала, не так ли, Элла?
Элла согласно кивает головой, а Това спешит исправить свою не совсем удавшуюся шутку.
– Я прошу прощения! И я тоже считаю, что здесь можно говорить обо всем, и именно после того, как откровенная история Эллы была принята нами по-разному. Это только подтверждает, что между нами нет лицемерия, здесь все искренне, по-настоящему: по-настоящему слушают, по-настоящему чувствуют и переживают.
Выслушав Тову, Маргалит растерянно пожимает плечами:
– И все-таки мне тяжело… Я, правда, не могу понять, почему мне так тяжело… высказаться.
– Просто сделайте глубокий вдох и – скажите! Нас уже ничем не удивишь, по крайней мере, меня, – предлагает Рут.
– Вы можете говорить о чем угодно и будьте уверены, отсюда это никуда не выйдет! – вторит ей Клодин.
– Конечно, нет! – старается успокоить ее Орна.
Но Маргалит все еще молчит и беспомощно смотрит на Нири.
– Это висит у меня на кончике языка, но никак не может вырваться наружу.
– Наберите полные легкие воздуха, и… – улыбается ей Нири.
Маргалит делает несколько коротких вдохов и скороговоркой произносит:
– Дело в том, что Михаль мне не родная дочь.
После этих слов наступает совсем короткая пауза, ее почти сразу нарушает Клодин.
– Ну, я уже не знала, что и подумать, – смеется она, – что произошло что-то ужасное или, возможно, вы кого-то ужасно обидели. А тут – совсем наоборот: быть приемной матерью, что же в этом зазорного?!
– У вас все дети приемные? – живо интересуется Рут.
– Только Михаль, – намного более спокойным тоном отвечает Маргалит, – моя старшая – та, которая недавно родила, – только она приемная. Остальные – все трое – родились у нас позже. После того, как мы ее удочерили, все вдруг как-то само собой наладилось, и я очень скоро забеременела. Наверное, до этого я слишком сильно переживала. Я слышала, что это случается довольно часто.
– Поверьте мне, все это на нервной почве, – поднимая руку, говорит Мики, и всем видно, что красный лак на ее ногтях абсолютно того же оттенка, что и блузка. – У меня есть близкая приятельница, которая тоже долгое время не могла забеременеть. Она решила поехать за границу, чтобы отдохнуть, отключиться от всего; и там у нее это произошло. Лично у меня с этим никогда не было никаких трудностей – мы только начинали об этом говорить, и я тут же была в положении. Все про меня говорили, что я беременею от одного поцелуя.
– При чем тут вы? – возмущенно прерывает ее Това. – Вы разве не видите, что Маргалит пытается рассказать что-то для нее очень важное; ей и так тяжело!
Рут, соглашаясь, энергично кивает головой, но Маргалит протестует:
– Нет, нет, это ничего! Наоборот, она видит, что мне тяжело и старается меня поддержать.
Рут, демонстративно отвернувшись от победно улыбающейся Мики, переводит взгляд на Маргалит, и та, откинувшись на спинку стула и скрестив руки, обращается к Нири:
– Вот вроде и все… Не знаю, что вы на это скажете…
Она вопросительно смотрит на Эллу.
– Лично я скажу, что это маленькое горе, – с грустью в голосе замечает Элла, – если вообще это можно назвать горем…
Орна слегка передвигает стул так, чтобы видеть Маргалит.
– В каком возрасте вы рассказали Михаль, что вы ее удочерили?
– Когда она была маленькой, лет семи-восьми, – отвечает Маргалит.
– Скажите, если это такая страшная тайна, – Мики тянет подол черной мини-юбки, пытаясь прикрыть ею колени, – зачем вообще нужно было ей рассказывать? Я считаю, что вовсе необязательно рассказывать детям абсолютно все: есть вещи, о которых лучше не знать. Могли подождать, пока она будет постарше!
Маргалит согласно кивает головой и привычным движением поправляет шляпку.
– Мой муж настаивал, что мы должны рассказать ей об этом как можно раньше. Он считает, что всегда нужно говорить только правду; он верит, что человек должен знать о себе все, что это необходимо для его душевного здоровья и для нормальных отношений с другими людьми. Всех наших детей мы воспитывали по этому принципу – не лгать, не скрывать; лучше смотреть правде в лицо, чем жить во лжи. Поэтому я с ним не спорила, хотя думала – и до сих пор так считаю, – что надо было подождать, пока она подрастет, скажем, до восемнадцати, чтобы росла нормальной, как все, девочкой, без комплексов. Я не уверена, связано ли одно с другим, но у меня такое чувство, что чем старше она становится, тем все больше и больше сердится, особенно на меня. И я не могу понять за что: мы все ее любим, она выросла в любви; ведь не мы же от нее отказались! Возможно, мы просто самые близкие, всегда у нее "под рукой", на кого же еще ей сердиться?! Иногда мне кажется, что такова наша родительская судьба – принимать на себя все их обиды и претензии – и сопротивляться этому бесполезно.
"А что, если тебе не удается взять их на себя, если они выскальзывают у тебя из рук", – думает Элла и понимает, что только что появилась первая трещина в ее, еще не успевшей укорениться, надежде.
– Она видела связанные с этим документы? – спрашивает Това.
– Да. После армии. Она начала говорить об этом, как только ей исполнилось восемнадцать. Казалось бы, это вполне естественно, что она хочет знать, кто ее "настоящая мама" – так она ее называла – но у меня все время было такое чувство, будто она делает это специально, чтобы меня унизить, и мне было очень больно. Несколько лет она колебалась и обсуждала вслух, стоит ли ей встречаться с ее биологической матерью. Я все это время надеялась, что они не встретятся, боялась этой встречи. Через несколько лет она все же решилась затребовать свои документы; и тогда оказалось, что ее мать давным-давно умерла, а отец – неизвестен. Она была очень разочарована. Я никогда не забуду ее лица, когда она вернулась оттуда. Она пришла домой не сразу, а провела несколько часов у моря. Михаль никогда не рассказывала, что она делала или о чем думала в тот день, но когда она наконец-то зашла в дом, по ее лицу было видно, что эти часы дались ей нелегко.
– Чего вы боялись? – спрашивает Анна и тут же сама отвечает. – Что она предпочтет ту мать и уйдет от вас?
– Не знаю. Может быть… да… конечно! – Маргалит следит взглядом за шлепанцем на ноге Анны, который повис на кончике пальца и вот-вот упадет. – Что она начнет сравнивать и что "зов крови" победит, и она выберет ту женщину, а не меня.
– На прошлой встрече вы состязались со второй бабушкой, а до этого, получается, вы соперничали со второй мамой, пока не оказалось, что она умерла, – задумчиво покачивает головой Орна.