– Это случилось в войну Судного дня. Вся семья была дома, так как папу отпустили на сутки. Утром он пошел в синагогу. В шесть утра бабушка проснулась и пошла в туалет. Я тоже проснулась, так как спала с ней в одной комнате. Всегда, когда она оставалась у нас ночевать, мы сдвигали наши кровати, чтобы быть как можно ближе. Она вернулась в комнату, села на кровать и вдруг упала прямо на меня. Я помню, что страшно испугалась и начала кричать: "Бабушка упала!". На мой крик прибежала мама. Все это случилось в одно мгновение.
Маргалит начинает говорить быстро, как репортер, спешащий донести до слушателей развивающиеся с нарастающей скоростью невидимые для них события.
– Мы послали брата за отцом в синагогу; он помчался босиком. Я помню, как ее отвезли в больницу на такси (машин скорой помощи не было из-за войны); папа нес ее до машины на стуле. Так я с ней рассталась. Все, больше я ее не видела…
Глаза Маргалит наливаются слезами.
– Позже я на себя очень сердилась: почему не молилась, почему не читала псалмы? Но ведь я была еще ребенком, мне было всего лишь пятнадцать с половиной. Все случилось так внезапно, я просто растерялась. Через какое-то время позвонил папа и сказал: "Бабушки нет". – И я спросила: "А куда она пошла?" – Он повторил: "Бабушки нет". – И я помню, как бросила трубку и страшно закричала.
Маргалит подносит руки ко рту, затем опускает их перед собой, разглаживает на коленях синюю юбку и снимает с нее прилипший волосок.
– Это была травма, от которой я не могла отойти очень долгое время. Мне нужен был психолог, помощь, но кто об этом тогда думал. Я помню, как мы пришли к ней в дом, и я открыла шкаф и начала нюхать ее вещи. Помню сложенные стопкой кухонные полотенца, перевязанные ленточкой. Я не хотела оттуда уходить, понимаете, я не могла вернуться домой. Моей маме тоже было очень тяжело, она была младшей в семье. Долгое время, по меньшей мере два года, все в доме жили в глубоком трауре: мы перестали слушать радио, перестали многое…
Рут, сидящая возле Маргалит, протягивает ей руку, и та, не глядя, отвечает ей легким пожатием.
– Она была со мной тогда, и она осталась со мной до сих пор. Воспоминания и тоска по ней вновь вернулись ко мне, когда умерла моя мама. Когда мама заболела, я и сестра поехали к бабушке на могилу, и там просили ее спасти маму. Я до сих пор отношусь к ней по-особенному.
Маргалит поднимает с пола свою синюю сумку, достает оттуда кожаную косметичку с зеркалом, а из нее вынимает бумажную салфетку. Она осторожно утирает глаза, прячет салфетку в рукав блузки и продолжает:
– Я всю жизнь помню ее слова: "Всегда улыбайся; следи, чтобы волосы не закрывали твоего лица". Она любила повторять: "Не в одежде дело! Ты можешь надеть самое дорогое платье, но если у тебя будет сердитое лицо, на тебя никто даже не посмотрит. Ты можешь быть одета очень просто, но начищенные туфли и собранные волосы сделают из тебя красавицу".
Она называла меня "ди шёне" – красавица – она говорила со мной по-немецки, и благодаря ей я знаю язык. Английский я не знаю так хорошо, хотя и учила его в школе. Она была главным человеком в моей жизни. Это удивительно, как я помню все, чему она меня учила, и очень многое передала дальше моим детям. Это мне уже неподвластно, это укоренилось во мне, это уже часть моей жизни. Она часто говорила, что я очень похожа на ее дочку. Возможно, она пыталась найти во мне ее замену. Она же во многом заменила мне мать. Я делилась с ней секретами, советовалась, могла говорить с ней на любые темы – то, чего я не могла со своей мамой. Когда я шла с мамой по улице, я никогда не брала ее за руку или под руку; с бабушкой это было автоматически: мы всегда шли с ней под руку. До сих пор я часто говорю с ней; ее фотография стоит у меня в спальне, и я всегда смотрю на нее перед сном. Одну из фотографий я держу в моем молитвеннике. Мне ее очень не хватает, очень-очень…
Ее глаза блестят от слез.
– Она действительно была необыкновенным человеком, не просто бабушка. Она была… У нас были удивительные отношения…
Маргалит замолкает; вместе с ней молчат и остальные, каждая наедине со своей памятью.
Нарушает затянувшуюся на несколько минут паузу Това.
– Обратите внимание, что, несмотря на то, что, по вашим словам, вашей бабушке было очень важно, чтобы все внуки чувствовали себя на равных, вам было отведено особое место. Она даже "избрала" вас из всех служить "заменой" дочки, которая исчезла. Наверное, поэтому между вами установилась связь, которая обычно характерна для мамы и дочки.
Маргалит молча кивает. Видно, что ей по-прежнему тяжело говорить. В разговор вступает Нири:
– До сих пор вы все еще оплакиваете свое место, которое потеряли со смертью бабушки, – она с состраданием смотрит на Маргалит, – особое и важное для вас место бабушкиной любимицы-внучки или маминой любимицы-дочки. Вместо него осталось зияющее пустотой пространство. Вам тяжело смириться с тем, что больше никогда вы не будете ее избранницей.
Маргалит больше не в силах удержать слезы. Повернув голову на голос Товы, она продолжает беззвучно плакать.
– Я хочу вам сказать, – говорит Това, – что несмотря на боль и тоску, которые вы испытываете до сих пор, вам можно только позавидовать. Вам повезло, что у вас была такая бабушка, и вообще, что в вашей жизни был такой значимый для вас человек. У меня не было бабушки, потеряв которую я бы "осиротела". У меня была бабушка, которая не говорила на иврите, только на идиш, и она умерла, когда мне было четыре года. Я ничего не чувствовала по отношению к ней, и она была равнодушна ко мне. Так что я не храню воспоминаний о легендарной бабушке, мне не перед кем преклоняться и не с кого брать пример. Кстати, как вам известно, таких, как я, много; большинство детей послевоенного поколения в нашей стране не знают своих бабушек.
Рут, стараясь не слишком шуметь, чуть-чуть отодвигается от Маргалит.
– У меня тоже не было бабушки. Единственная бабушка, которую я наблюдала вблизи, – это бабушка моих детей, моя мама. Но для меня она, в первую очередь, мама. Честно говоря, я никогда не чувствовала себя ущемленной из-за того, что у меня нет бабушки, для меня это была норма. Как правильно подметила Това, ни у кого в моем классе не было бабушек, и я не помню, чтобы нам это мешало. Только сейчас, когда я сама стала бабушкой, мне вдруг стало себя жалко. Только сейчас, когда я беру на руки своего внука, обнимаю его, прижимаю его к себе, я говорю, какое это счастье! Как жаль, что мне некого было назвать бабулей, что никто вот так не держал меня на руках! Я, можно сказать, купалась в любви моих родителей, но это что-то совсем другое, – добавляет она еле слышно.
Нири, не сводившая глаз с Рут, беззвучно вздыхает и выпрямляется.
– Сегодня вы подошли к нашей теме, обратившись к рассказам о бабушках, которые у вас были или которых у вас не было. Похоже, что в настоящее время вы обращаетесь к этим воспоминаниям для того, чтобы определить для себя, какими бабушками хотите (или не хотите) быть вы сами. Мысленно возвращаясь назад, в детство, и рассказывая друг другу о бабушках, которых вы знали, вы, в принципе, составляете обобщающую характеристику, словно актер, изучающий все доступные ему материалы в процессе подготовки к новой роли. Возможно, вы спрашиваете себя, сможете ли вы быть такими бабушками, достаточно ли у вас необходимых "способностей".
Элла, которая слушала всех с большим вниманием, использует наступившую после слов Нири паузу и задумчиво произносит:
– Когда говорят о бабушках, я вспоминаю Рахель, бабушку моей лучшей подруги Оры. С тех пор как умерла моя мама – мне было тринадцать, когда это случилось, – я проводила у них массу времени; можно сказать, я выросла в их семье. Какая бабушка была у Оры! Я никогда не забуду, как однажды они пошли гулять – Ора и вся ее семья, в том числе и бабушка, – и я тоже присоединилась к ним. Мы гуляли по центру города; это было в субботу, и мы шли туда пешком. Нам купили мороженое, мы были счастливы! И вдруг я увидела в витрине магазина игрушек набор для рисования. Чего только там не было: фломастеры, карандаши, акварель, гуашь и даже кисточки и альбом. Я помню, как стояла там как загипнотизированная. Как я хотела такую коробку! – Элла сильно, до побеления сжимает переплетенные пальцы. – Хотела, но не произнесла ни слова!
Элла переводит взгляд на Нири.
– Примерно через месяц был мой день рождения. Ора пригласила меня к ним домой; я помню, она была в приподнятом настроении; ей было очень важно, чтобы я пришла. И там меня ожидал подарок: тот самый набор красок! Его купила ее бабушка. Я была так рада! Я этого никогда не забуду. Даже сейчас, когда я вам это рассказываю, у меня мороз по коже.
Она зябко передергивает плечами, поправляет накинутую на них шаль и выпрямляется.
– Как она заметила?! Она действительно была необыкновенная женщина; и, когда она умерла, я переживала, будто потеряла свою родную бабушку. С тех пор, – продолжает Элла еле слышно, – я всегда знала, что и я буду такой же. Что и я буду прислушиваться к желаниям моего внука и даже стараться их предугадать, и, конечно, выполнять. Потому что у бабушек есть особый глаз, и широкое сердце, и готовность баловать. Есть любовь, которую они хранят специально для внуков; и это совершенно иначе, чем с детьми. Да и к тому же у нас есть для них свободное время.
– Точно так ведет себя моя мама со своими внуками, – говорит Клодин. – Она всегда говорила нам, ее детям: "Вы – скорлупка от ореха, а вот ваши дети – ядрышки".
Това хихикает от неожиданности, когда слышит это сравнение; и Клодин, улыбаясь, обращается к ней:
– Да, мы – скорлупа от ореха! Мы никогда не могли понять, как такое может быть: ведь для нас дети – это самое дорогое в жизни. Зато теперь – и я еще по-настоящему не знаю, что это, – он ведь все еще внутри – я уже чувствую, насколько моя мама права, потому что я вижу, как я его жду… как не знаю чего. Это ни на что не похоже, я никогда такого не испытывала. Когда моя мама звонит узнать, что слышно, она не спрашивает меня, как я себя чувствую, а сразу спрашивает о внуках, о каждом, не забывает никого. Эта любовь – особенная. Так что только оттого, с каким чувством я его жду, я уже могу вам сказать, что внуки – это совсем другое дело.
Това по-прежнему смотрит на раскрасневшуюся от возбуждения Клодин.
– Дочка – это не внучка, а бабушка – не мать. Та же самая женщина может по-разному вести себя со своими детьми и внуками. К примеру, моя мама. Она человек очень требовательный и, я бы сказала, черствый. У нее немецкий педантичный характер; находиться рядом с таким человеком совсем нелегко. И несмотря на это, моя дочка к ней очень привязана и очень ее любит. Так казалось бы, живи и радуйся, но – нет, ей постоянно что-то мешает. Недавно она пришла ко мне с новыми претензиями: как это Ширли позволяет себе рожать от него детей, не поженившись?
Она переводит дух и поясняет:
– Они решили не жениться. Мне это тоже мешает, но я не говорю ни слова. Может, потому что мои отношения с отцом Ширли не могут служить для нее примером удачного брачного союза. В любом случае я не пыталась на них как-то повлиять; это они должны решить сами. Короче, когда мама мне это сказала, я подумала, – Това повышает голос и переводит взгляд на Нири, – она знает ее парня и хорошо к нему относится; там уже есть ребенок в животе, так зачем вообще, об этом говорить?! Где ее логика? Мне тяжело ее понять. Но в основном она намного мягче по отношению к моей дочке, чем ко мне. Даже сейчас. С Ширли она совсем другой человек. Кстати, мне иногда кажется, что мой папа должен был сделаться больным и беспомощным для того, чтобы она до него дотронулась. Зато теперь она преданно за ним ухаживает; она всегда делает то, что положено.
Това тяжело вздыхает.
– Когда я была ребенком, я много чего от нее наслышалась. Я понятия не имею, говорит ли она что-то подобное Ширли, я предпочитаю этого не знать. Главным ее высказыванием в моей жизни было: "Если не будешь хорошей девочкой, мы не будем тебя любить".
– Что?! – в один голос вскрикивают Рут и Маргалит. Мики, которая все это время рассматривала что-то за окном, вздрагивает от неожиданности и испуганно озирается.
– Да, – сухо подтверждает Това. – Однажды она сказала это Ширли, когда той было лет пять. Я отвела ее в сторону и предупредила: "Если ты еще раз скажешь это моему ребенку, считай, что у тебя больше нет дочери". Насколько мне известно, она прекратила. Я не знаю, что она говорит ей, когда меня нет рядом. Мама – тяжелый человек, не зря она дожила уже до девяноста. И все-таки с годами, мне кажется, она стала мягче, по крайней мере, по отношению к внукам. Я, к примеру, как-то слышала, как она говорила моей дочке, когда та была в плохом настроении – у нее периодически случаются спады: "Посмотри, сколько вокруг тебя хорошего, а если тебе тяжело, если у тебя что-то не ладится, я готова тебе помочь!" Никогда в жизни она мне такого не говорила! Никогда! Вы меня спросите, что я чувствую по этому поводу? Я не завидую, а, наоборот, рада: моя дочка получит то, чем была обделена я. Логично, нет?!
Мики, оторвавшись от созерцания темного пространства за окном, откликается уже привычным для всех громким, "командирским" голосом:
– А вот моя мама категорически отличается от вашей. Она очень добрая и жизнерадостная. И очень преданная, готовая отдать всю себя. Во время детских каникул я не должна была звонить и спрашивать, может ли она остаться с детьми; я просто привозила их – и все, будьте здоровы. Такой она человек! Если мне надо, чтобы мне сшили занавески, я – к маме; и если мне надо, чтобы меня выслушали, потому что на душе паскудно, это тоже – к маме. Я делюсь с ней всем, почти всем. Мой папа был очень добрым, но он этого не показывал: ему было важно выглядеть "настоящим" мужчиной, сильным и принципиальным. Но поделиться с ним моими "девичьими" секретами мне даже не приходило в голову. Не в те годы. В последние пару лет его жизни он чуть-чуть изменился, стал больше "папой"; больше с нами советовался и даже прислушивался к нашим советам. А так, всю жизнь он мыслил категориями "да-нет, черное-белое", видел все происходящее только в одной плоскости и не был готов смириться с тем, что кто-то, может быть, с ним не согласен.
Она делает глубокий вдох, выпрямляется и, скрестив ноги, вытягивает их перед собой.
– Зато моя мама всегда была рядом с нами. А какая она бабушка… Что я вам скажу, я бы очень хотела быть такой, как она. Она сердечная и… уютная, и внуки ее обожают. Но это амплуа не для меня! Я не подхожу ни по внешнему виду, ни по характеру, ни по…
Мики запинается, подыскивая нужное слово.
Нири приходит ей на помощь:
– Вы хотите быть бабушкой подобной вашей маме, но…?
– Не то чтобы моя мама слабая, но… Но я буду бабушкой другого типа, молодой. Я и внешне никогда не буду выглядеть, как она. Понимаете, моя мама, она – типичный пример эдакой "бабули", а я не такая, и вряд ли это можно изменить. Я никогда не смогу освободиться от силы, которая заложена во мне, подавить властность, которую унаследовала от отца. Я не могу этого скрыть! И как бы я ни старалась, рано или поздно мой внук это увидит. Но я буду стараться хоть приблизительно походить на маму, потому что именно такой я вижу суть бабушки.
Мики замолкает и вытаскивает из сумки пачку сигарет.
– То есть, вы пытаетесь создать "модернизированную" бабушку, которая объединит в себе вас и ваших родителей. Взять от всех самое лучшее, но при этом сохранить свое собственное "я"? – спрашивает Нири.
– Совершенно верно! Я не могу по-другому, вы понимаете? Для того, чтобы стать точной копией моей мамы, я должна поправиться как минимум на пятьдесят килограмм и стать такой, – Мики раскидывает руки в стороны. – Или, к примеру, я обязательно буду брать моего внука на пляж, но вы никогда не увидите меня в купальнике, подобном тому, что носит моя мама. Мне важно выглядеть современной. Я думаю, что сегодня полно таких бабушек. Я родила в очень молодом возрасте и считаю себя достаточно молодой, чтобы брать моего внука туда, куда обычно родители берут своих детей. Я не буду там слишком выделяться.
– Обычно, когда говорят о бабушке, представляют себе эдакую бабуську – старушку с седыми волосами, согнутой спиной и палкой, – Рут смешно опирается на невидимую дрожащую палочку, – но сегодня, посмотрите, как выглядят современные бабушки! Просто – класс!
– Сегодня бабушка – это не то, что было раньше! – подхватывает Орна. – Это не наши бабушки и даже не наши мамы! Раньше, когда произносили слово "бабушка", сразу представлялись бабушкины снадобья, что-то старое, грузное, толстое.
– Я как раз абсолютно согласна с тем, что только что здесь было сказано, – говорит Анна, потягиваясь и почесывая затылок. – У меня тоже не было бабушки, но я наблюдала за моей мамой в роли бабушки, и я тоже не собираюсь быть… как бы это сказать… классической бабушкой, "всем бабушкам бабушкой", как сказала Орна, если такое вообще существует. По всей вероятности, да, существует, если мы все понимаем, о чем идет речь. Так что я точно знаю, кем я не буду; и знаю, даже уверена, что буду очень хорошей бабушкой, такой, как я умею, – вникающей во все, переживающей за всех, обойтись без которой невозможно. Я буду и баба Анна, со всеми старинными привычками – готовка, стирка – и останусь такой же, как я сегодня. Я и в роли мамы сочетаю дом с внешним миром и, по-моему, вполне удачно. Я никогда не была мамой-карьеристкой, для которой дом – это ругательное слово. Я очень люблю свою работу, но и домашний уют мне тоже очень важен. Я всегда говорю: я просто меньше сплю, и от этого ни одна из заинтересованных сторон не страдает.
В комнате – тишина. Нири первой нарушает затянувшуюся паузу:
– Мики и Анна предложили, на мой взгляд, очень важную в наше время поправку к роли "традиционной бабушки", которая заключается в том, что этот персонаж уже не вмещается в его классические рамки. Она не только балует и вкусно готовит, она еще и молодо и хорошо выглядит, у нее своя жизнь, карьера, свои интересы и планы. Если мы вернемся к началу сегодняшней беседы, то обнаружим, что как только речь заходит о бабушке, большинство из нас мысленно возвращаются в "старые добрые времена". И мне кажется, этот образ не всем вам по вкусу. Предлагая здесь, в комнате, другие, отличные от общепринятых варианты, вы строите новую, отвечающую вашим сегодняшним требованиям модель.
– Вот именно! – возбужденно подхватывает Мики. – Я хочу вам сказать, что я по-настоящему рада быть бабушкой и что я безумно люблю этого малыша и отдам ему все, что у меня есть. Но при всем при этом я не могу привыкнуть к этому слову. Я бабушка? Мне еще только не хватает несколько волосков здесь – она дотрагивается пальцами до подбородка и смеется. – Ну так я бабушка, но только другая. Сейчас другие времена.
Ее голос становится еще громче.