Есть чувства, грозящие убить одинокого; если же это не удается им, то должны умереть они сами! Но сможешь ли ты стать убийцей?
Брат мой, ведомо ли тебе уже слово "презрение"? А муки справедливости - быть справедливым с теми, кто презирает тебя, - знакомы тебе?
Многих ты принуждаешь изменить мнение о себе: за это они жестоко отмстят. Ведь ты приблизился к ним и все-таки прошел мимо: этого они никогда тебе не простят.
Ты поднимаешься над ними: но чем выше восхождение, тем меньшим видит тебя око зависти. А больше всего ненавидят того, кто способен летать.
"Как можете вы быть справедливы ко мне? Я выбираю вашу несправедливость как долю, мне предназначенную", - так должен говорить ты.
Несправедливость и грязь бросают вослед одинокому: но если хочешь ты стать звездой, ты все равно должен светить им!
Остерегайся добрых и праведных! Они охотно распинают всякого, кто сам создал себе добродетель: они ненавидят одинокого.
Берегись также святой простоты! Все, что не просто, не свято для нее; и она охотно играет с огнем - с огнем костра.
Остерегайся приступов любви своей! Слишком скоро протягивает одинокий руку первому встречному.
Иному ты должен подать не руку, а только лапу: и я хочу, чтобы у лапы твоей были когти.
Но самый опасный враг, который может повстречаться тебе, - это ты: ты сам подстерегаешь себя в пещерах и лесах.
Одинокий, ты на пути к самому себе! И на этом пути ты минуешь самого себя и пройдешь мимо семи своих искусителей!
Ты будешь сам для себя еретиком, и колдуном, и прорицателем, и безумцем, и скептиком, и нечестивцем, и злодеем.
Ты должен сжечь себя в своем собственном пламени: как иначе хотел бы ты обновиться, не обратившись сперва в пепел!
Одинокий, ты идешь путем созидающего: создать Бога из тех семи искусителей жаждет воля твоя!
Одинокий, ты идешь путем любящего: самого себя любишь ты и потому презираешь себя, как могут презирать только любящие.
Творить хочет любящий, ибо велико презрение его! Что знает о любви тот, кто не презирал именно того, кого он любил?
С любовью и жаждой созидания иди в уединение свое, брат мой; и только потом, хромая, поплетется за тобой справедливость.
Унося с собой слезы мои, иди в свое уединение, брат мой. Я люблю того, кто стремится творить сверх себя и потому гибнет.
Так говорил Заратустра.
О старых и молодых женщинах
"Отчего так опасливо крадешься ты в сумерках, Заратустра? И что так бережно скрываешь под плащом своим?
Не сокровище ли это, подаренное тебе? Или новорожденное дитя твое? Или же стал ты другом злых и ходишь теперь путями крадущих?"
"Поистине, брат мой, - отвечал Заратустра, - то, что несу я, это - сокровище, подаренное мне: одна маленькая истина.
Однако она своенравна и капризна, как дитя; и не зажимай я ей рот, она кричала бы, не переставая.
Когда сегодня, в час захода солнца, шел я один дорогой своей, повстречалась мне старушка, и так обратилась она к душе моей:
"О многом сказал Заратустра и нам, женщинам, но ничего не поведал о женщине".
И я возразил ей: "Говорить о женщине следует только с мужчинами".
"Расскажи об этом и мне, - попросила она, - я так стара, что тотчас все позабуду".
И снизошел я к просьбе ее и говорил так:
"Все в женщине - загадка, и на все это есть одна разгадка: беременностью зовется она.
Мужчина для женщины - средство: цель же всегда - ребенок. Но что же такое женщина для мужчины?
Двух вещей желает настоящий мужчина - опасности и игры. И потому нужна ему женщина, как самая опасная из всех игрушек.
Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина - для отдохновения воина: все остальное - безумие.
Слишком сладких плодов не любит воин. Поэтому и любит он женщину: горька для него и сладчайшая из них.
Женщина понимает детей лучше мужчины, но в мужчине детского больше, чем в женщине.
В настоящем мужчине всегда сокрыто дитя, которое хочет играть. Найдите же в нем дитя, женщины!
Да будет женщина игрушкой, чистой и изящной, словно драгоценный камень, блистающей добродетелями еще не созданного мира.
Пусть звездный луч сияет в любви ее! Пусть надеждой ее будет: "О, если б мне родить Сверхчеловека!".
Пусть отвага будет в любви ее! Ею она победит того, кто внушает ей страх.
Да будет честь в любви ее! Впрочем, женщина мало что смыслит в чести. Пусть же станет честью ее - любить всегда сильнее, чем любят ее, и в любви никогда не быть второй.
Мужчине следует остерегаться женщины, когда она любит: ибо тогда готова она на любую жертву, и все остальное не имеет никакой ценности в глазах ее.
Мужчине следует остерегаться женщины, когда она ненавидит: ибо он в глубине души своей только зол, она же - скверна.
Кого ненавидит женщина больше всех? - Железо так говорило магниту: "Больше всего я тебя ненавижу за то, что ты притягиваешь, не имея достаточно сил, чтобы тащить за собой".
Счастье мужчины зовется "Я хочу". Счастье женщины - "Он хочет".
"Вот, только теперь стал мир совершенным!" - так думает каждая женщина, когда повинуется в полноте любви своей.
Повиноваться должна женщина и обрести глубину для поверхности своей. Ибо неглубока она - беспокойно бурлящая пена на мелководье.
Напротив, мужчина глубок, в подземных пещерах бушует бурный поток его: женщина лишь смутно чувствует, но не постигает силу его".
И тут возразила мне старушка: "Много лестного сказал нам Заратустра, в особенности молодым.
Странно, Заратустра мало знает женщин, однако же прав насчет них! Не оттого ли это, что для женщины нет ничего невозможного?
А теперь прими от меня в благодарность одну маленькую истину! Я уже слишком стара для нее!
Укутай ее и зажми ей рот: а то она кричит чересчур громко".
"Дай же мне твою маленькую истину!" - сказал я.
И молвила старушка:
"Идешь к женщинам? Не забудь плетку!"".
Так говорил Заратустра.
Об укусе змеи
Однажды в жаркий день заснул Заратустра под смоковницей и прикрыл руками лицо свое. И вот - подползла змея и ужалила его в шею так, что он вскрикнул от боли. Убрав руки с лица, он увидел гадюку: но и та узнала взгляд Заратустры, смущенно отвернулась и хотела уползти прочь.
"О нет, - сказал Заратустра, - еще не отблагодарил я тебя! Ты вовремя разбудила меня, еще долог путь мой".
"Твой путь уже недолог, - печально отвечала гадюка, - мой яд убивает".
Заратустра улыбнулся. "Когда это умирал дракон от яда змеи? - возразил он. - Возьми же яд свой обратно! Ты не так богата, чтобы дарить его мне". Тогда гадюка обвилась вокруг его шеи и облизала рану ему.
Когда Заратустра рассказал об этом ученикам своим, спросили они его: "В чем же, о Заратустра, мораль притчи твоей?". И он отвечал так:
"Разрушителем морали называют меня добрые и праведные: мораль притчи моей безнравственна.
А именно: если есть враг у вас, не воздавайте ему за зло добром: ибо это унизит его. Напротив, убедите его, что он сделал вам добро.
Лучше разгневаться, чем пристыдить! И мне не нравится, что вы готовы благословлять, когда вас проклинают. Лучше в ответ тоже немножко проклясть!
И если постигла вас большая несправедливость, тотчас ответьте на нее пятью малыми! Отвратительно видеть, как несправедливость гнетет только кого-то одного.
Известно ли вам это? Разделенная несправедливость - это уже наполовину справедливость. И только тот должен брать на себя несправедливость, кому по силам нести ее!
Маленькая месть человечнее отсутствия мести. И если наказание не есть также честь и право для преступника, то я не хочу наказаний ваших.
Благороднее признать себя неправым, чем держаться за право свое, в особенности когда прав. Но для этого надо быть достаточно богатым.
Мне претит ваша холодная справедливость, и из глаз судьи вашего смотрит палач с холодным мечом.
Скажите, где найти справедливость, которая есть любовь со зрячими очами?
Так взрастите же такую любовь, что понесет не только всякое наказание, но и любую вину!
Взрастите справедливость, которая оправдывает всех, кроме судящих!
Хотите услышать еще и это? У того, кто желает быть справедливым до конца, даже ложь обращается в человеколюбие.
Как же сделаться справедливым до конца? Как воздать каждому свое? Да будет с меня довольно, если я воздам каждому мое.
И наконец, последнее, братья мои: остерегайтесь причинить несправедливость отшельнику! Как сможет он забыть ее? Чем отплатит за нее?
Отшельник подобен глубокому колодцу. Легко бросить камень в него; но достигнет он дна - и скажите, кто из вас пожелал бы снова достать его?
Остерегайтесь оскорбить отшельника! Но если вы все же сделали это, тогда убейте его!"
Так говорил Заратустра.
О ребенке и браке
Есть у меня один вопрос к тебе - и только к тебе, брат мой: как морской лот, бросаю я его в душу твою, чтобы узнать, насколько глубока она.
Ты молод и мечтаешь о ребенке и браке. Но ответь мне: таков ли уже ты, чтобы иметь право желать ребенка?
Победитель ли ты, преодолел ли самого себя, повелитель ли ты своих чувств, господин ли своих добродетелей? Об этом спрашиваю я тебя.
Или в желании твоем говорит животное и потребность природы твоей? Или одиночество? Или недовольство собой?
Я хочу, чтобы победа и свобода твои страстно желали ребенка. Живые памятники должен ты ставить победе и освобождению.
Ты должен строить превыше и дальше себя. Но прежде построй самого себя, соразмерно в отношении души и тела.
Возрастай же не только вширь, но и ввысь. Сад супружества да поможет в этом тебе!
Ты должен создать высшее тело, первое движение, само собой катящееся колесо: ты должен создать созидающего.
Брак: так называю я волю двоих создать единое, большее тех, кто создал его. Брак - это взаимоуважение и почитание этой воли.
Да будет это смыслом и правдой брака твоего. Но то, что считается браком у многого множества, у всех этих лишних, - как назвать это?
О, эта бедность души, желающей быть вдвоем! О, эта грязь души вдвоем! Это жалкое удовольствие - быть вдвоем!
Все это называют они браком и говорят, что союзы их заключены на небесах.
Тогда не надо мне этого неба лишних людей! Не надо мне этих животных, опутанных небесной сетью!
Да не приблизится ко мне этот Бог, с кряхтением благословляющий то, что не соединял он!
Но не смейтесь над подобными браками! Какой ребенок не плачет из-за родителей своих!
Достойным виделся мне человек, созревшим для смысла земли: но когда увидел я жену его, мир показался мне домом умалишенных.
Да, я хочу, чтобы земля дрожала в судорогах, когда святой и гусыня соединяются друг с другом.
Один вышел на поиски истины как герой, а добычей его стала маленькая наряженная ложь. Он называет это своим браком.
Другой был недоступен в общении и привередлив в выборе людей. Но раз и навсегда испортил свое общество: он называет это своим браком.
Третий искал служанку с добродетелями ангела. И вот - сам сделался служанкой у женщины, и теперь ему самому надо бы стать ангелом.
Часто замечаю я, как осторожны покупатели и какие лукавые у них глаза. Но даже самый хитрый из них берет себе жену не глядя.
Любовью именуется у вас множество коротеньких безумств. А брак ваш, как одна большая глупость, кладет конец безумствам этим.
Эта ваша любовь к женщине и любовь женщины к мужчине - о, если бы была она состраданием к сокрытому, страдающему божеству! Но чаще всего лишь двое животных угадывают друг друга.
Даже лучшая любовь ваша - лишь слащавое подобие любви и болезненный пыл; тогда как она должна служить факелом, освещающим путь в высоту.
Некогда должны вы будете любить сверх себя! Так научитесь же сперва любви! И потому придется испить вам горькую чашу ее.
Даже в чаше высшей любви содержится горечь: так порождает она стремление к Сверхчеловеку, пробуждая жажду твою, созидающий!
Жажда творчества, стрела, летящая к Сверхчеловеку: скажи, брат мой, такова ли воля твоя, стремящаяся к браку?
Священны для меня такая воля и такой брак.
Так говорил Заратустра.
О свободной смерти
Многие умирают слишком поздно, а иные - слишком рано. Пока еще странным покажется учение: "Умри вовремя!".
Умри вовремя: так учит Заратустра.
Конечно, как может вовремя умереть тот, кто жил не вовремя? Лучше бы ему и не родиться! - Так советую я всем лишним.
Но и лишние важничают своей смертью, и даже самый пустой орех хочет быть расколотым.
Все относятся к смерти серьезно: но пока еще она не стала праздником. Люди не научились еще чтить самые светлые праздники.
Я показываю вам смерть, в которой обретается полнота и завершенность, - смерть, которая станет для живущих жалом и священным обетом.
Такой смертью умирает завершивший путь свой, умирает победоносно, окруженный теми, кто преисполнен надежд и дал священный обет свой.
Так должно научиться умирать; да не будет праздника там, где умирающий не освятил клятвы живущих!
Такая смерть - наилучшая; лучшей же после нее будет - умереть в борьбе и растратить великую душу.
Но и борющемуся, и побеждающему одинаково ненавистна ваша смерть: скаля зубы свои, она крадется, как вор, а приходит к вам повелителем.
Истинно свободную смерть хвалю я, ту, что приходит ко мне, ибо я хочу ее.
Когда же устремится к смерти воля моя? - У кого есть цель и преемник, тот пожелает смерти вовремя, тогда, когда это удобно для цели и для преемника.
Из глубокого почитания цели и преемника не повесит он сухих венков в святилище жизни.
Поистине, не хочу я уподобляться сучильщикам веревок: нить их увеличивается в длину, сами же они пятятся.
Иные становятся слишком стары для побед и истин своих; беззубый рот не имеет уже права на все истины.
Всякий, жаждущий славы, должен заблаговременно расстаться с почетом и освоить нелегкое искусство - уйти вовремя.
Не позволяй есть себя тогда, когда находят тебя особенно вкусным: это знают те, кто хочет, чтобы их долго любили.
Бывают, конечно, кислые яблоки: их удел - ждать последнего дня осени; и тогда делаются они одновременно зрелыми, желтыми и морщинистыми.
У одних раньше стареет сердце, у других - ум. Иные бывают стариками в юности, но кто поздно юн, долго остается таким.
Некоторым не удается жизнь: ядовитый червь гложет им сердце. Да приложат они все силы свои, чтобы смерть лучше удалась им!
Есть и такие, что никогда не становятся сладкими: они начинают гнить уже летом. Лишь малодушие удерживает их на ветке.
Слишком много живущих, и чересчур долго держатся они на ветвях жизни своей. Пусть же придет буря и стряхнет с дерева всех этих гниющих и червивых!
Пусть бы явились проповедники скорой смерти! и подобно буре, сотрясли бы деревья жизни! Но я слышу только проповедь медленного умирания и терпения ко всему "земному".
Вы проповедуете терпение ко всему земному? Но это земное и так слишком долго терпит вас самих, клеветники!
Поистине, слишком рано умер тот еврей, которого почитают проповедники медленной смерти: и для многих с тех пор стало роком то, что он умер так рано.
Только слезную еврейскую тоску успел познать еврей Иисус, вкупе с ненавистью добрых и праведных, и тогда объяла его жажда смерти.
Зачем не остался он в пустыне, вдали от добрых и праведных! Быть может, он научился бы жить, и любить землю, и даже смеяться!
Верьте мне, братья мои! Слишком рано он умер; он бы сам отрекся от учения своего, доживи он до моих лет! В нем было достаточно благородства, чтобы отречься!
Но был он еще незрелым. Незрела любовь юноши, и незрела ненависть его к земле и человеку. Еще связаны и тяжелы у него чувства и крылья духа.
Зрелый муж больше ребенок, чем юноша, и меньше скорби в нем: лучше понимает он смерть и жизнь.
Свободный к смерти и свободный в смерти, он произносит священное "Нет", когда уже нет времени для "Да": так понимает он смерть и жизнь.
Да не будет умирание ваше хулой на человека и землю, друзья мои: с такой просьбой обращаюсь я к меду души вашей.
Даже в смерти должны пылать дух ваш и добродетель, подобно вечерней заре над землей: иначе смерть ваша плохо удалась вам.
Так хочу умереть и я: чтобы вы, друзья мои, ради меня еще больше любили землю; снова в землю желаю я обратиться - обрести покой у той, что родила меня.
Поистине, была цель у Заратустры, в нее метал он мяч свой; отныне вы, друзья, будете преемниками цели моей, вам бросаю я золотой мяч.
Приятнее всего смотреть мне на вас, друзья мои, когда подбрасываете вы его! Вот почему помедлю я еще немного на земле: простите мне это!
Так говорил Заратустра.
О дарящей добродетели
1.
Когда Заратустра простился с городом, который полюбило сердце его и который назывался "Пестрая Корова", последовали за ним многие, называвшие себя его учениками, и провожали его. Так дошли они до перекрестка: тут Заратустра сказал им, что дальше пойдет один, ибо любил он ходить в одиночестве. И вот ученики, прощаясь, подали ему посох, на золотой ручке которого змея кольцами обвивалась вокруг солнца. Заратустра обрадовался посоху и оперся на него; а затем обратился к ученикам своим с такими словами:
"Скажите же мне: как сделалось золото высшей ценностью? - Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.
Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего. Золотой блеск заключает мир между солнцем и луной.
Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.
Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели. Действительно, что у вас общего с кошками и волками?
Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.