Множества свойств, которые могут представляться словами "хороший", "плохой", "безразличный" и т. п., очень разнородны. Когда мы говорим, что Александр Македонский был блестящим полководцем, мы приписываем ему такие свойства, как умение одержать победу над численно превосходящим противником, нестандартность решений, принимаемых в ходе сражения, способность выделить главнее направление борьбы и т. п. Утверждая о Чехове, что он являлся хорошим врачом, мы подразумеваем, что он умел поставить правильный диагноз, назначить необходимые лекарства, всегда был готов отправиться на помощь больному и т. д. Говоря об автомобиле, что он хорош, мы указываем, что данный автомобиль имеет все признаки, свойственные автомобилям (т. е. имеет колеса, руль, мотор, кузов и т. д.), и, сверх того, превосходит в каких-то своих характеристиках иные автомобили. Оценка "это хороший нож" означает, что данный нож имеет определенные части и успешно справляется со своими задачами.
Термины "хороший" и "плохой", высказываемые в вещах разных типов, говорят о наличии у этих вещей разных свойств. Более того, "хороший" и "плохой", высказываемые о вещах одного и того же типа, но в разное время, иногда замещают разные или даже несовместимые друг с другом множества свойств.
Современники Александра Македонского, называвшие его "хорошим военачальником", имели, конечно, в виду и то, что Александр Македонский отличался незаурядной личной отвагой. Но уже ко времени Наполеона характер войны настолько изменялся, что личная смелость перестала быть необходимым достоинством крупного военачальника. Наполеон мог бы быть назвал "хорошим полководцем" даже в том случае, если бы он старательно избегал грозившей ему лично опасности.
С другой стороны, неотъемлемой чертой хорошего современного военачальника является умение ввести противника в заблуждение, нанести ему неожиданный удар и т. п. Хороший римский полководец отличался, однако, как раз обратными свойствами: он не устраивал притворного бегства, не наносил неожиданных ударов и т. д.
Слова "хороший", "плохой", "лучший", "худший" и т. п., выполняющие функцию замещения, характеризуют отношение оцениваемых вещей к определенным образцам или стандартам. В этих складывающихся стихийно стандартах указываются совокупности эмпирических свойств, которые, как считается, должны быть присущи вещам. Для вещей разных типов существуют разные стандарты: свойства, требуемые от хороших молотков, не совпадают со свойствами, ожидаемыми у хороших полководцев, и т. п. Стандартные представления о том, какими должны быть вещи определенного типа, не остаются неизменными с течением времени: хороший римский военачальник вполне может оказаться плохим современным полководцем, и наоборот.
Для отдельных типов вещей имеются очень ясные стандарты. Это позволяет однозначно указать, какие именно свойства должна иметь вещь данного типа, чтобы ее можно было назвать хорошей. В случае других вещей стандарты расплывчаты и трудно определить какие именно эмпирические свойства приписываются этим вещам, когда утверждается, что они хороши. Легко сказать, например, какие свойства имеет хороший нож для рубки мяса или хорошая корова, сложнее определить, что человек понимает под хорошим домом или хорошим автомобилем, и совсем трудно вне контекста решить, какой смысл вкладывается в выражение "хороший поступок" или "хорошая шутка".
Для вещей отдельных видов вообще не существует сколько-нибудь определенных стандартов. С ножами, адвокатами, докторами и шутками приходится сталкиваться довольно часто, их функции сравнительно ясны и сложились устойчивые представления о том, чего следует ожидать от хорошего ножа, доктора и т. д. Хороший нож – это такой нож, каким он должен быть. Для пояснения того, каким должен быть нож, можно назвать несколько свойств, из числа входящих в устоявшееся представление о хорошем ноже. Но что представляет собой хорошая планета? Сказать, что это такая планета, какой она должна быть, значит, ничего не сказать. Для планет не существует стандарта или образца, сопоставление с которым помогло бы решить, является ли рассматриваемая планета хорошей или нет.
Две функции, характерные для оценочных терминов (функция выражения и функция замещения), независимы друг от друга. Слова "хороший", "плохой", "лучший" и т. п. могут иногда использоваться лишь для выражения определенных состояний сознания оценивающего субъекта, а иногда только для указания отношения оцениваемого предмета к некоторому стандарту. Нередко, однако, эти слова употребляются таким образом, что ими выполняются обе указанные функции.
Высказываниями, подобными "Иванов является грубым человеком", "Петров – хороший отец", "Сидоров – наглый лгун", не только описывается поведение указанных людей, но и выражаются определенные чувства, вызываемые этим поведением. Большим упрощением было бы объявлять эти высказывания чистыми описаниями и отождествлять их с фактическими утверждениями. Ошибкой было бы и заключение, что эти и подобные им высказывания только выражают субъективные чувства и ничего не описывают. Предложение "Сидоров – лжец"", как оно употребляется обычно, является описательным в двояком смысле: оно указывает, что высказывания Сидорова, как правило, не соответствуют фактам; оно говорит, кроме того, что это несоответствие можно квалифицировать, пользуясь существующими стандартами, как ложь, а Сидорова назвать лжецом. Этим же предложением выражается также осуждение двоякого рода: субъективное неодобрение поведения Сидорова человеком, называющем его лжецом, и порицание поведения Сидорова, группой людей, к которой относятся говорящий и которой принадлежат используемые им стандарты.
Возможность употребления оценочных понятий для указания степени приближения рассматриваемой вещи к определенному стандарту допускалась многими этиками. Она упоминалась, в частности, Л. Витгенштейном, М. Оссовской, Г. Х. фон Вригтом. Нужно признать, тем не менее, что этики, увлеченные поясками таинственного собственно морального смысла "хорошего", "плохого" и подобных понятий, постоянно недооценивали способность этих понятий замещать множества эмпирических свойств и не придавали должного значения исследованию ее роли в моральном рассуждении. Те же, кто считал все оценки только выражениями чувств, просто игнорировали функцию замещения.
Одним из следствий недооценки функций замещения является почти полная не исследованность необходимого для анализа этой функции понятия образца или стандарта. Для наших целей важно отметить, что стандарт, касающийся предметов определенного типа, обычно учитывает типичную функцию предметов этого типа. Помимо функциональных характеристик стандарт может включать также некоторые морфологические характеристики. Например, никакой молоток не может быть назван хорошим, если с его помощью нельзя забивать гвоздя, т. е. если он не способен справиться с одной из тех задач, ради выполнения которых он был создан. Молоток не будет также хорошим, если он, позволяя забивать гвозди, не имеет все-таки рукоятки. Стандарты для вещей других типов могут не содержать морфологических характеристик (таковы, в частности, стандарты, имеющиеся для врачей, адвокатов и т. п.).
Проведение ясного различия между разными функциями оценочных понятий позволяет объяснить многие странные на первый взгляд особенности употребления этих понятий.
Слово "хороший" может высказываться об очень широком круге вещей: хорошими могут быть и ножи, я адвокаты, и доктора, и шутки и т. д. Разнородность класса хороших вещей заметил еще Аристотель. Он использовал ее как довод против утверждения Платона о существовании общей идеи добра. Хорошими могут быть вещи столь широкого и столь неоднородного класса, что трудно ожидать наличия у каждой из них некоторого общего качества, обозначаемого словом "хорошее".
Факт необычайной широты множества хороших вещей несомненен. Понятие функции замещения дает возможность объяснить как этот факт, так и разнообразие смыслов, которые может иметь слово "хороший". Универсальность множества хороших вещей объясняется своеобразием функций, выполняемых словом "хороший". Оно не обозначает никакого фиксированного эмпирического свойства (или свойств). Им представляются совокупности таких свойств и при этом таким образом, что в случае разных типов вещей эта совокупности являются разными. "Красным", "тяжелым" и т. п. может быть названо лишь то, что имеет вполне определенные свойства; приложимость "хорошего" не ограничена никакими конкретными свойствами. Все это справедливо и для другой функции слова "хороший" – функция выражения.
Утверждению об универсальной приложимости термина "хороший" и не фиксированности замещаемых им свойств придавались самые разнообразные формулировки. Аристотель говорил об омонимичности этого термина, схоласты – о его трансцендентальной природе, Е. Холл называл его "псевдопредикатом", Д. Эрмсон – "ярлыком", Р. Гартман – "универсальным аксиологическим квантором", средневековые философы – "синкатегорематическим термином" и т. д. Введение понятия функции замещения позволяет придать ясный смысл всем этим характеристикам свойств термина "хороший".
Д. Мур считал, что слово "хороший", в отличие от слов, подобных олову "желтый", указывает на наличие у хороших вещей некоторого "внеестественного" свойства. Это свойство не существует ни фактически, наряду с естественными свойствами, ни в какой-то сверхчувственной реальности. Оно постигается не обычными чувствами, а интуицией, результаты которой являются обоснованными, но не допускают доказательства. Мур полагал также, что все утверждения о добре истины независимо от природы мира.
Если пренебречь тем, что Мур говорит о некотором специфическом употреблении "хорошего" и "добра", характерном, по его мнению, для моральных суждений, то приведенные положения о "внеестественности" и т. п. добра можно истолковать таким образом.
Свойство "быть хорошим" является "внееотественным" в том отношении, что оно не существует наряду с иными естественными свойствами.
Вещи являются хорошими не потому, что они имеют особое свойство "добро", а в силу того, что этим вещам присущи определенные естественные свойства и существуют социальные по своему происхождению стандарты того, какими именно свойствами должны обладать вещи. Слово "хороший" является заместителем имен естественных свойств, но не именем особого естественного свойства.
Свойство "быть добром" не относится к какой-то сверхчувственной реальности. Смысл, в котором оно существует, отличается от смысла, в каком существуют свойства, подобные весу и химическому составу тел. Но можно тем не менее утверждать, что добро является фактическим свойством. Оно познается обычными чувствами и его познание сводится к установлению соответствия между свойствами реальных вещей и свойствами, требуемыми от этих вещей относящимися к нем стандартами. Неверным поэтому является как утверждение Мура об интуитивном характере постижения добра, так и его положение об аналитической истинности высказываний о добре.
В более поздних своих работах Мур высказывает следующие два положения о добре:
(1) добро зависят только от внутренних (естественных) свойств вещи,
(2) но само оно не являемся внутренним свойством.
Иными словами, является ли определенная вещь хорошей, зависит исключительно от естественных или описательных свойств вещи, но слово "хороший" не описывает эту вещь.
Эти положения кажутся на первый взгляд парадоксальными, но в действительности они дают довольно точную характеристику "добра" ("хорошего"). Слово "хороший" ничего не описывает в том смысле, в каком описывают такие слова как "желтый", "тяжелый" и т. п. Но то, что та или иная конкретная вещь является хорошей, определяется ее фактическими или описательными свойствами. Д. Мур, однако, не вполне прав, утверждая, что добро зависит только от естественных свойств вещи. Оно зависит в равной мере и от существования стандартов, касающихся вещей рассматриваемого типа.
Оценки, в которых термины "хорошо", "плохо", "лучше", "хуже" и т. п. выполняют только функцию замещения, могут быть истинными или ложными. Процесс установления их истинностного значения состоит в сопоставлении свойств оцениваемого предмета со стандартом, касающимся вещей этого типа.
Например, высказывание "это хороший нож" истинно в том случае, когда рассматриваемый нож имеет морфологические и функциональные характеристики, требуемые стандартом ножей данного типа. Высказывание "Кони – хороший адвокат" истинно, если Кони является адвокатом и успешно справляется с требованиями, предъявляемыми обычно к адвокатам.
В стандартном представлений о том, каким должны быть предметы определенного типа, указываются морфологические, функциональные или иные признаки, ожидаемые от предметов данного типа. Стандарт, стоящий за тем или иным употреблением слов "хороший", "плохой" и т. р., может не быть ясным. В этом случае оценочные слова не имеют ясного значения и трудно решить, какая именно совокупность признаков замещается ими.
Для вещей многих типов не существует стандартов. Утверждения, что эти вещи являются хорошими или что они являются плохими, не имеют смысла. Естественно, что эти утверждения не имеют также истинностного значения.
Неясность многих стандартов и отсутствие устоявшихся представлений о том, какими должны быть вещи некоторых типов, не означает, конечно, что все оценки с точки зрения стандартов лишены истинностного значения.
Оценки, в которых слова "хороший", "плохой", "лучший", "худший" и т. д. выполняют только функцию выражения, не являются ни истинными, ни ложными. Они ничего не описывают и ничего не утверждают, являясь всего лишь словесными выражениями определенных психических состояний.
Остановимся теперь на влечении к злу. Оно не предполагает ни "зла как такового" в качестве особого объекта, ни единства мнений по поводу того, что внутренне объединяет многообразные конкретные проявления зла. Влечение к злу не означает и тяги ко всем, без исключения его проявлениям. Даже в наиболее выраженных случаях склонность к злу – только один из целого ряда мотивов деятельности человека, причем мотив, как правило, маскируемый заведомо позитивными ценностями.
Скажем, предательство, ложь, лицемерие как в государственном масштабе, так и в узком кругу семьи оцениваются негативно. Систематически прибегать к ним – значит обнаруживать склонность к одной из распространенных форм морального зла. И если даже в других отношениях человек безупречен и в оправдание своих проступков он ссылается на высокие цели, о нем можно сказать, что он явно тяготеет к злу.
Влечение к злу может обнаруживаться не только в какой-то одной, широкой или узкой сфере деятельности индивида, но иногда в самом его характере и складе ума. В этом случае о человеке обычно говорят, что он "одержим злобой", даже если ему и случается иногда делать добро.
Характерным примером "злого по своей натуре" человека является Сталин. "… Это человек с очень сильным, но очень злым умом, – говорит о нем историк Д. Волкогонов. – Некоторые считают, что он был невеждой. Нет. Сильный интеллект, но – злой. Человек с очень сильной волей, но злой волей. Человек с феноменальной памятью, но злой памятью. Верил в один, "универсальный" метод решения любых проблем – насилие. И одной злой страсти: любил на свете только одну власть, власть, власть, и ничего больше" .
О тех, у кого злобность – ведущая черта характера, естественно сказать, что их "влечет к злу", какими бы ни были их частные цели.
Интересный анализ соотношения "доброго" и "злого" начал в природе человека дает Э. Фромм . Он отмечает, что концепция изначальной греховности человека возникла довольно поздно. Ветхий Завет явно исходил из того, что человек в своей основе не порочен и может быть спасен помимо особого акта божьей милости. Из этого не вытекает, что способность к добру обязательно побеждает; если человек творит зло, то он и сам становится более дурным. Примеров злодеяний в Ветхом Завете не меньше, чем примеров праведных дел, но в нем ни разу не делается исключения для таких возвышенных образов как царь Давид. С точки зрения Ветхого Завета человек способен и к хорошему, и к дурному, он должен выбирать между добром и злом, между благословением и проклятьем, между жизнью и смертью. Бог никогда не вмешивается в это решение, он только помогает людям через своих посланцев распознавать зло и осуществлять добро. Но после этого человек остается наедине со своими "двумя инстинктами" – стремлением к добру и стремлением к злу, теперь он сам должен решать эту проблему.
Позднее христианство остановилось на идее первородного греха, на точке зрения, что неповиновение Адама было настолько тяжким грехом, что он погубил природу и самого Адама и всех его потомков. Человек не в состоянии, опираясь только на собственные силы, освободиться от этой порочности, спасти его может только акт божьей милости.
Мыслители Ренесанса, а затем Просвещения отважились порвать с убеждением о врожденной порочности человека. Они утверждали, что все зло в человеке является лишь следствием внешних обстоятельств, и потому у человека в действительности нет возможности выбора: чтобы изначальное добро в человеке проявилось, необходимо, прежде всего, устранить обстоятельства, из которых произрастает зло.
Первая мировая война, последующие кровавые тоталитарные режимы, возникшая угроза всеобщего уничтожения в результате ядерной войны привели к тому, что снова стала сильнее подчеркиваться деструктивность человеческой природы, склонность человека к злу.
Однако человек, подчеркивает Фромм, скорее добр, чем зол, и для того, чтобы миллионы людей поставили на карту свою жизнь и стали убийцами в новой войне, им необходимо предварительно внушить такие чувства как ненависть, возмущение и страх.
Подводя итог обсуждению любви к добру и влечения к злу, можно сказать, что эти две противоположно направленные страсти у разных людей обнаруживают себя с разной силой, нередко они переплетаются в одной и той же душе. Вряд ли, однако, оправданно утверждать, как это делает Дж. Мур, что наряду с любовью к добру существует также любовь к злу. Добро и зло заведомо не равноправны, первое глубже укоренено в душе человека, чем второе. "Люди злы, но человек добр" (Р. Тагор). Моральный прогресс делает эту асимметрию хорошего и плохого начал в жизни человека все заметнее. Человека нельзя без оговорок определить – по образцу "разумного" животного" – как "животное, любящее добро". Но ориентация на добро тождественна у человека с моральной нормой и моральным здоровьем, в то время как влечение к злу является моральным "уродством".