Никакого нет сомнения, что Апокалипсис - не христианская книга, а - противохристианская. Что "Христос", упоминаемый - хотя немного - в нем, "с мечом, исходящим из уст его" и с ногами "как из камня сардиса и халкедона", - ничего же не имеет общего с повествуемым в Евангелиях Христом. В устроении Неба - ничего же общего с какими бы то ни было представлениями христианскими. Вообще - "все новое"…
Тайнозритель Сам, волею своею и вспомоществующею ему Божиею волею, - срывает звезды, уничтожает землю, все наполняет развалинами, все разрушает: разрушает - христианство, странным образом "плачущее и вопиющее", бессильное и никем не вспомоществуемое. И - сотворяет новое, как утешение, как "утертые слезы" и "облечение в белые одежды". Сотворяет радость жизни, на земле, - именно на земле, - превосходящую какую бы то ни было радость, изжитую в истории и испытанную человечеством.
Если же окинуть всю вообще компоновку Апокалипсиса и спросить себя: - "да в чем же дело, какая тайна суда над церквами, откуда гнев, ярость, прямо рев Апокалипсиса" (ибо это книга ревущая и стонущая), то мы как раз уткнемся в наши времена: да - в бессилии христианства устроить жизнь человеческую, - дать "земную жизнь", именно - земную, тяжелую, скорбную. Чтo и выразилось к нашей минуте, - именно к нашей, теперешней… в которую "Христос не провозит хлеба, а - железные дороги", выразимся уже мы цинично и грубо. Христианство вдруг все позабыли, в один момент, - мужики, солдаты, - потому что оно не вспомоществует; что оно не предупредило ни войны, ни бесхлебицы. И только все поет, и только все поет. Как певичка. "Слушали мы вас, слушали. И перестали слушать".
Ужас, о котором еще не догадываются, больше, чем он есть: что не грудь человеческая сгноила христианство, а христианство сгноило грудь человеческую. Вот рев Апокалипсиса. Без этого не было бы "земли новой" и "неба нового". Без этого не было бы вообще Апокалипсиса.
Апокалипсис требует, зовет и велит новую религию. Вот его суть. Но чтo же такое, чтo случилось?
Ужасно апокалипсично ("сокровенно"), ужасно странно: что люди, народы, человечество - переживают апокалипсический кризис. Но что само христианство кризиса не переживает. Это до того очевидно, до того читается в самом Апокалипсисе, вот "в самых этих его строках", что поразительно, каким образом ни единый из читателей и бесчисленных толкователей этого совершенно не заметил. Народы "поют новую песнь", утешаются, облекаются в белую одежду и ходят "к древу жизни", на "источники вод". Куда ни папы, ни прежние священники вовсе никого не водили.
Блудницы вопиют. Первосвященники плачут. Цари стонут. Народы извиваются в муках:
но - остаток от народа спасается и получает величайшее утешение, в котором, однако, ни одной черты христианского, - христианского и церковного, - уже не сохраняется.
Но что же, что же это такое? почему Тайнозритель так очевидно и неоспоримо говорит, что человечество переживет "свое христианство" и будет еще долго после него жить:
судя по изображению, ничем не оканчивающемуся, - бесконечно долго, "вечно".
Проведем параллели:
Евангелие - рисует.
Апокалипсис - ворочает массами, глыбами, творит.
В образах, которые силою превосходят евангельские картины, а красотою не уступают им, и которые пронзительны, кричат и вопиют к небу и земле, он говорит, что еще не перешедшие за городки Малой Азии церковки, - первые общины христианские, - распространятся во всей Вселенной, по всему миру, по всей земле. И в момент, когда настанет полное и, казалось бы, окончательное торжество христианства, когда "Евангелие будет проповедано всей твари", - оно падет сразу и все, со своими царствами, "с царями, помогавшими ему", и - "восплачут его первосвященники". И что среди полного крушения настанет совершенно "все новое", при "падающих звездах" и "небе, свившемся как свиток".
"Перестанет небо", "перестанет земля", и станет "все новое", ни на что прежнее не похожее. Сказать это за 2000 лет, предречь с некоторыми до буквальности теперь сбывающимися исполнениями, перенесясь через всю христианскую историю, как бы пронзя "рогом" такую толщу времен и необъятность событий, - это до того странно, невероятно, что никакое из речений человеческих поистине не идет в сравнение.
Апокалипсис - это событие. Апокалипсис - это не слово. Что-то похоже на то, что Вселенная изрыгнула его сейчас после того, как другой Учитель тоже Вселенной проговорил свои вещие и грозные слова, тоже в первый раз произнеся "суд миру сему".
И вот - два суда: из Иерусалима о самом этом Иерусалиме, главным образом, - об Иерусалиме; и с острова Патмоса - над Вселенною, которую научил тот Учитель.
Нет ли разницы в самой компоновке слов? И, хоть это очень странно спрашивать о таких событиях-словах: нет ли чего показующего для души в стиле литературного изложения?
Евангелие - человеческая история, нам рассказанная: история Бога и человека:
"богочеловеческий процесс" и "союз".
Апокалипсис как бы кидает этот "богочеловеческий союз" - как негодное, - как изношенную вещь.
Но фундамент? фундамент? Но - почему? почему?
В образах до такой степени чрезмерных, что даже Книга Иова кажется около него бессилием и изнеможением, что даже "сотворение мира и человека" в Книге Бытия - тоже тускло и слабо, бледно и бескровно, он именно в структуре могущества и показывает суть свою. Он как бы ревет в "конце времен", для "конца времен", для "последнего срока человечества":
Бессилие.
Конец мира и человечества будет таков, потому что Евангелие есть книга изнеможений.
Потому что есть:
мочь и - не мочь.
И что Христос пострадал и умер за не мочь… хотя бы и был в полной и абсолютной истине.
Христианство - неистинно; но оно - не мочно.
И образ Христа, начертанный в Евангелиях, - вот именно так, как там сказано, со всею подробностью, с чудесами и прочее, с явлениями и т. под., не являет ничего, однако, кроме немощи, изнеможения…
Апокалипсис как бы спрашивает: да, Христос мог описывать "красоту полевых лилий", призвать слушать себя "Марию сестру Лазаря"; но Христос не посадил дерева, не вырастил из себя травки; и вообще он "без зерна мира", без - ядер, без - икры; не травянист, не животен; в сущности - не бытие, а почти призрак и тень; каким-то чудом пронесшаяся по земле. Тенистость, тенность, пустынность Его, небытийственность - сущность Его. Как будто это - только Имя, "рассказ". И что "последние времена" потому и покажутся так страшны, покажутся до того невероятно ужасны, так вопиюще "голодны", а сами люди превратятся в каких-то "скорпионов, жалящих самих себя и один другого", что вообще-то - "ничего не было", и сами люди - точно с отощавшими отвислыми животами, и у которых можно ребра сосчитать, - обратились таинственным образом в "теней человека", в "призраки человека", до известной степени - в человека "лишь по имени".
О, о, о…
Вот, вот, вот…
Не узнаем ли мы себя здесь? И как тогда не реветь Апокалипсису и не наполнять Престол Небесный - животными, почти - животами, брюхами - все самых мощных животных, тоже - ревущих, кричащих, вопиющих - льва, быка, орла, девы. Все - полет, все - сила. Почему бы не колибри и не "лилии полевые"? Маленькая птичка - хороша, как и большая, а "лилии" не хуже баобаба. И вдруг Апокалипсис орет:
- Больше мяса…
- Больше вопля…
- Больше рева…
- Мир отощал, он болен… Таинственная Тень навела на мир хворь…
- Мир - умолкает…
- Мир - безжизнен…
- Скорее, скорее, пока еще не поздно… Пока еще последние минуты длятся. "Поворот всего назад", "новое небо", "новые звезды".
Обилие "вод жизни", "Древо жизни"…
* * *
Солнце загорелось раньше христианства. И солнце не потухнет, если христианство и кончится. Вот - ограничение христианства, против которого ни "обедни", ни "панихиды" не помогут. И еще об обеднях: их много служили, ни человеку не стало легче.
Христианство не космологично, "на нем трава не растет". И скот от него не множится, не плодится. А без скота и травы человек не проживет. Значит, "при всей красоте христианства" - человек все-таки "с ним одним не проживет". Хорош монастырек, "в нем полное христианство"; а все-таки питается он около соседней деревеньки. И "без деревеньки" все монахи перемерли бы с голоду. Это надо принять во внимание и обратить внимание на ту вполне "апокалипсическую мысль", что само в себе и одно - христианство проваливается, "не есть", гнило, голодает, жаждет. Что "питается" оно - не христианством, не христианскими злаками, не христианскими произрастаниями. Что, таким образом, - христианство само и одно, чистое и самое восторженное, зовет, требует, алчет - "и не христианства".
Это поразительно, но так. Хороша была беседа Спасителя к пяти тысячам народа. Но пришел вечер, и народ возжаждал: "Учитель, хлеба!"
Христос дал хлеба. Одно из величайших чудес. Не сомневаемся в нем. О, нисколько, нимало, ни йоточки. Но скажем: каково же солнце, которое неизреченным тьмам народа дает хлеб, - дает как "по службе", "по должности", почти "по пенсии". Дает и может дать.
Дает и, значит, хочет дать?
У солнца - воля и… хотение?
Но… тогда "ваал-солнце"? ваал-солнце - финикиян?
И тогда "поклонимся Ему"? Ему и его великой мощи?
- Это-то уже несомненно. Ему и его великому, благородному, человеколюбивому хотению?..??? Это же невероятно. Но что "солнце больше может, чем Христос" - это сам папа не оспорит. А что солнце больше Христа желает счастья человечеству - об этом еще сомлеваемся, но уже ничего не мог бы возразить Владимир Соловьев, изучавший все "богочеловеческий процесс" и строивший "ветхозаветную теургию" и "ветхозаветное домостроительство" (или "теократию").
Мы же берем прямо Финикию:
"Ты - ходил в Саду Божием… Сиял среди игристых огней"… "Ты был первенец Мой, первенец от создания мира", - говорит Иезекииль или Исаия, кто-то из ветхозаветных, - говорит городу, в котором поклонялись Ваалу и нимало, ни Иегове.
Ну, кто же не видит из моих тусклых слов, что "богочеловеческий процесс воплощения Христа" потрясается. Он потрясается в бурях, он потрясается в молниях… Он потрясается в "голодовках человечества", которые настали, настают ныне… В вопияниях народных.
"Мы вопияли Христу, и Он не помог". "Он - немощен". Помолимся Солнцу: оно больше может. Оно кормит не 5000, а тьмы тем народа. Мы только не взирали на Него. Мы только не догадывались.
- "Христос - мяса!"
- "На ребра, в брюхо, детям нашим и нам!"
Христос молчит. Не правда ли? Так не Тень ли он? Таинственная Тень, наведшая отощание на всю землю.
№ 3
КРОТКАЯ
Ты не прошла мимо мира, девушка… о, кротчайшая из кротких… Ты испуганным и искристым глазком смотрела на него.
Задумчиво смотрела… Любяще смотрела… И запевала песню… И заплетала в косу ленту…
И сердце стучало. И ты томилась и ждала.
И шли в мире богатые и знатные. И говорили речи. Учили и учились. И все было так красиво. И ты смотрела на эту красоту. Ты не была завистлива. И тебе хотелось подойти и пристать к чему-нибудь.
Твое сердце ко всему приставало. И ты хотела бы петь в хоре.
Но никто тебя не заметил, и несен твоих не взяли. И вот ты стоишь у колонны.
Не пойду и я с миром. Не хочу. Я лучше останусь с тобой. Вот я возьму твои руки и буду стоять.
И когда мир кончится, я все буду стоять с тобою и никогда не уйду.
Знаешь ли ты, девушка, что это - "мир проходит", а - не "мы проходим". И мир пройдет и прошел уже. А мы с тобой будем вечно стоять.
Потому что справедливость с нами. А мир воистину несправедлив.
ЧТО-ТО ТАКОЕ СЛУЧИЛОСЬ
Есть в мире какое-то недоразумение, которое, может быть, неясно и самому Богу. В сотворении его "что-то такое произошло", что было неожиданно и для Бога. И отсюда, собственно, иррационализм, мистика (дурная часть мистики) и неясность. Мир гармоничен, и это - "конечно". Мудр, благ и красота, и это - Божие. Но "хищные питаются травоядными" - и это уж не Божие. Сова пожирает зайчонка - тут нет Бога.
Бога, гармонии и добра.
Чтo такое произошло - этого от начала мира никто не знает, и этого не знает и не понимает Сам Бог. Бороться или победить это - тоже бессилен Сам Бог. Так "я хочу родить мальчика красивого и мудрого", а рождается "о 6-ти пальцах, с придурью и непредвиденными пороками". Так и планета наша. Как будто она испугана была чем-то в беременности своей и родила "не по мысли Божией", а "несколько иначе". И вот "божественное" смешалось с "иначе"…
И перед этим "иначе" покорен и Бог. Как тоскующий отец, который смотрит на малютку с "иначе", и хочет поправить, и не может поправить. И любит "уже все вместе"…
ЗАЧЕМ ОНИ ЗВОНЯТ?
Бом. Бом. Бом. Но уже звук пустой.
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
И оттого, что под колоколом нет венчания невесты и жениха. Тот, другой, - не помог. А этот, который все-таки помогал по мелочам, - немного, но помогал, - немного, но старался, - по-земному и глупо, но все-таки старался, - услан далече.
И не вздохнула невеста по женихе. И я увидел, что она горбатая.
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Эх, не горбат вот жид: написал в марте:
"… Напишите, как вы умеете писать, - правдиво и страстно, - мне о "мартовских днях".
Тут зима, - и лютая, - весны еще нет. Весь этот гул и шум противен моей душе. В санатории уже умерло 4 воина. Смерть сильнее всего на этой планете. Есть ли душа? Есть ли загробная жизнь? Вот это важнее всех революций! Жаль царя Николая. Догадываюсь, что он был человек мягкого характера и безвольный очень. Все, все - пройдет, но что будет "там"? Вам 61 год, вы много думали, страдали, - скажите мне вы, дорогой душевный друг. Лейзер Шацман.
Санаторий "Дергачи", Харьковской губернии и уезда. Всероссийского Земского Союза, №
11 (туберкулезный)". (Лично мне не знаком.)
ДЕД
Когда не хочется больше любить, не ждется одежда, и кушаешь кашку-размазню с кой-каким маслицем, - то и называет себя, естественно, "христианином".
Лысый, с белой бородою,
Дедушка сидит.
Чашка с хлебом и водою
Перед ним стоит.
- Кто ты, дедушка?
- Хрестьянин… крестьянин…
Или, как Достоевский и софистически и верно перефразировал:
- "Христианин".
Боже: к чему догматики, историки, апологеты нагородили столько ерунды, когда дело выражается в одном великом: не надо.
"МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ"
- и делает очень глупо. Оттого она бедна. Нужно именно верить, и - не слезам, а - вообще, всегда, до тех пор пока получил обман: финикияне в незапамятную древность, в начале истории, приучились верить и образовали простую бумажку, знак особый, который писали, делали и т. д. Он был условен: и кто давал его - получал "доверие", и это называлось - кредитом. Заведшие это, "доверчивые" люди, но определенно доверчивые, и вместе - не по болтовне или "дружеской беседе", а - деловым образом и для облегчения жизни, стали первыми в мире по богатству. Не чета русским. Которые даже в столь позднее время - все нищают, обманывают и - тем все более разоряются.
* * *
Долг платежом красен - и русские выполняют и не могут не выполнить этого, насколько это установили финикияне (вексель)… Но решительно везде, где могут, - стараются жить на счет друг друга, обманывают, сутенерничают. И думая о счастье - впадают все в бoльшее и бoльшее несчастье.
ОБ ОДНОМ НАРОДЦЕ
Им были даны чудные песни всем людям. И сказания его о своей жизни - как никакие. И имя его было священно, как и судьбы его - тоже священны для всех народов.
Потом что-то случилось… О, чтo же, чтo же случилось?..
. . . . . . . . . . . . . .
Нельзя понять…
. . . . . . . . . . . . . .
Ни один народ не может. Никто из человечества…
. . . . . . . . . . . . . .
Ни мудрец, ни ученый, ни историк.
И стал он поругаемым народом, имя которого обозначает хулу. И имя которого, национальное имя, стало у каждого племени ругательным названием всякого человека, к кому оно приложится в этом чужом племени.
О, что же случилось?..?..
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Больше, больше: будем ли мы читать "Летопись Тацита" - когда томимся? Или –
Геродота о скифах и Вавилоне? Будем ли читать о Пелопонесской войне - Фукидида?
Нет, нет: когда в томлении душа - то как все это чуждо и посторонне… Все это мы изучали бы, только чтобы прочесть лекцию, написать ученый труд, и - "так, от некоторого безделья".
Но вот - юная вдова, подбирающая колосья пшеницы на поле богатого землевладельца: и то, как она это делает, - и слова ее своей свекрови, - проливают в душу утешения. И много еще…
Народ этот пролил утешение во все сердца.
И все-таки он проклят. Чтo же случилось, - о, чтo такое, особенное???…?