Такая вера в "жизненный мир" - хороший пример "неуместной конкретности", пользуясь термином Уайтхеда: отчет, полный индивидов, может быть абстрактнее, чем тот, который состоит только из коллективных акторов. Бильярдный шар, ударяющий другой такой же шар на зеленом фетре стола, может быть столь же активным, что и "личность", устремляющая "взгляд" на "богатый внутренний мир" другого "значимого лица" в прокуренном помещении пивной, где установлены столы для бильярда. Так не могли бы сказать феноменологи и социологи социального, но послушаем, что говорят сами игроки о своем "поведении" и непредсказуемом "действии" своих бильярдных шаров. Похоже, они в изобилии творят ту самую путаницу, которая строго запрещена теорией, утверждающей, что нужно проводить радикальное различие между "активностью" и "поведением". Опять же, социологи слишком часто
путают свою роль исследователя с политическим призывом к дисциплине и эмансипации.
Именно в этой точке следует принять решение, если мы хотим идти по следу социальных связей новыми и интересными путями: мы должны либо составить компанию исследователям, у которых только одна вполне разработанная метафизика, либо "следовать за самими акторами", которые управляются более чем с одной. Конкретность проистекает не от выбора, осуществляемого на месте акторов, одной какой-то фигурации взамен других. Она приходит, когда в объяснениях возрастает относительная доля посредников по сравнению с проводниками. Да послужит это намеком на то, что такое хорошее исследование с точки зрения ACT. В силу всех этих причин если есть такая вещь, которую нельзя устанавливать с самого начала, то это выбор привилегированного места, о котором говорится, что оно богаче действием. "Конкретное" и "абстрактное" не обозначают особые типы характера-обычные подозрения критической социологии. Единственно важные различия, которых надо сейчас придерживаться, следующие: Какие силы упоминаются? Какими фигурациями их наделяют? В действии какого типа они участвуют? Говорим ли мы о причинах и их проводниках, или о цепочке посредников? ACT - это просто социальная теория, принявшая решение идти за местными обитателями, и неважно, в какие метафизические дебри они нас заведут,- а, как мы сейчас увидим, они сделают это без промедления!
IV Третий источник неопределенности: объекты тоже активны
Хотя уже само возникновение социологии ознаменовалось открытием, что действие захватывается другими силами, еще большим стимулом для нее оказалось этическое, политическое и эмпирическое открытие существования иерархий, асимметрий и неравенства; открытие того, что ландшафт социального мира разнообразен, как пересеченная и гористая местность; что никакой энтузиазм, свободная воля или изощренность ума не могут заставить эти асимметрии исчезнуть; что все они тяжелым, как пирамиды, препятствием стоят на пути индивидуального действия, и они-то и служат объяснением того, почему общество нужно рассматривать как реальность sui generis; что всякий мыслитель, отрицающий эти неравенства и различия, либо легковерен, либо в чем-то реакционен; и, наконец, что игнорировать социальную асимметрию так же смешно, как заявлять, что не существует никакой Ньютоновой силы тяготения.
Как можем мы оставаться верными этой интуиции и при этом утверждать, как я только что делал, говоря о первых двух источниках неопределенности, что группы "постоянно" находятся в процессе производства, а по поводу сил "непрерывно" ведутся споры? Не инспирирован ли выбор этих двух отправных точек наивным представлением, выравнивающего чрезвычайно неровный социальный мир до состояния гладкого игрового поля, где каждый имеет одинаковый шанс разработать собственную метафизику? Может быть, ACT - одно из проявлений рыночного духа, провозглашающего вопреки всякой очевидности равенство шансов для всех и "Горе проигравшим!". "А куда вы дели,- могут задать нам раздраженный вопрос,- власть и господство?" Но именно потому, что мы стремимся объяснить эти асимметрии, мы не хотим просто повторять их, а еще меньше нам хочется переносить их дальше без изменений. Еще раз: мы не хотим путать причину и следствие, explanandum и explanans - объясняющее и объясняемое. Вот почему так важно заявить, что власть, как и общество,- это финальный результат процесса, а не резервуар, склад, капитал, откуда автоматически поставляется объяснение. Власть и господство должны производиться, создаваться, конструироваться. Да, асимметрии существуют, но откуда они берутся и из чего они сделаны?
Чтобы дать им объяснение, социологи ассоциаций должны принять такое же радикальное решение, как перед обращением ко второму источнику неопределенности. Именно из-за стремления придерживаться изначальной интуиции социальных наук им следует решительно отвергнуть предложенное решение, согласно которому общество является неравным и иерархичным, оказывающим непропорциональное давление на некоторые свои части, и все это обладает инерцией. Утверждать, что господство разрушает тела и души,- это одно, а считать, что эти иерархии, асимметрия, инерция, власть и жестокость сделаны из социальной субстанции,-в общем-то, совсем другое. Второе не только логически не вытекает из первого, но, как мы увидим, полностью ему противоречит. Как захват действия другими силами не означает, что за дело принимается общество, так и вопиющая асимметрия ресурсов не значит, что они производятся социальными асимметриями. Отсюда следует как раз противоположный вывод: если складывается неравенство, то это доказательство вступления в игру акторов других
типов - не социальных. Пора нам уже перевернуть социальную теорию обратно на ноги, как поступил Маркс с гегелевской диалектикой.
ТИПОВ ДЕЙСТВУЮЩИХ АКТОРОВ ДОЛЖНО СТАТЬ БОЛЬШЕ
До сих пор я настаивал главным образом на различии между "социальным" в "социальных связях" и "социальным" в "ассоциациях",- имея в виду, что второе значение ближе к первоначальной этимологии. Я утверждал, что обычно в социальных науках термин "социальное" обозначает тип связи: его понимают как название конкретной сферы, как вид материала - вроде соломы, глины, волокна, дерева или стали. В принципе вы могли бы зайти в воображаемый супермаркет и показать там полку, набитую "социальными связями", в то время как другие отделы были бы заполнены "материальными", "биологическими", "психологическими" и "экономическими" связями. Для ACT, как мы теперь понимаем, смысл этого термина иной: он обозначает не какую-то сферу реальности или отдельный элемент, а некое движение, перемещение, трансформацию, перевод, занесение в список. Это ассоциация, возникающая между сущностями, которые никак нельзя признать социальными в обычном смысле, разве что в краткий миг их перегруппировки. Продолжая метафору супермаркета, мы назвали бы "социальным" не какую-то конкретную полку или отдел, а осуществляемые по всему пространству множественные модификации в организации всех товаров - касающиеся их упаковки, цены, этикеток,- потому что такие незначительные сдвиги раскрывают наблюдателю, какие новые сочетания тут используются и какие пути будут выбраны (что позже будет определено как "сеть"). Таким образом, для ACT "социальное" - это название типа преходящей (кратковременной) ассоциации, характеризующейся тем способом, каким она собирается в новые формы. Теперь, зафиксировав это новое значение социального как ассоциации, мы, наконец, можем понять, в чем так запутались социологи социального. Они используют это прилагательное для обозначения двух совершенно разных типов феноменов: один из этих типов - локальные, явные, неоснащенные динамичные взаимодействия лицом-к-лицу; а другой - некая особая сила, участием которой, как считается, можно объяснить, почему эти скоротечные взаимодействия лицом-к-лицу могут получить широкое распространение и быть продолжительными во времени. Хотя вполне обоснованно обозначать словом "социальное" повсеместный феномен межличностных отношений, это не дает никаких оснований для постулирования "социальной" силы, которая есть не что иное, как тавтология, жонглирование словами, магическое заклинание, поскольку не оставляет места вопросу, как и какими средствами это увеличение длительности взаимодействия практически достигается. Прыжок от признания взаимодействий к существованию социальной силы,-я еще раз подчеркиваю,-это вывод, логически не вытекающий из посылки.
Это различие принципиально важно, поскольку то, что можно было бы назвать базовыми социальными способностями, и в самом деле трудно выделить в человеческих обществах. Как мы увидим во второй части, критически анализируя понятие "локальных взаимодействий", как раз преимущественно в сообществах не-человеков (муравьев, низших и высших приматов) и оказывается возможным создать социальный мир, понимаемый как переплетение взаимодействий. У людей базовые социальные способности - хотя они и присутствуют - образуют постоянный, но ограниченный репертуар. Но большинство широких и долговременных ассоциаций создается благодаря чему-то другому, что невозможно было обнаружить, пока понятие социальной силы не было подвергнуто пересмотру. С точки зрения ACT первое определение следует разместить в границах узкой сферы, а от второго нужно избавиться, а не превращать его в условный код для описания того, что уже собрано вместе. Итак, ни об одной связи нельзя сказать, что она долговременна и образована из социального вещества.
Основное преимущество, которое дает аннулирование понятия социальной силы и замена его либо кратковременными взаимодействиями, либо новыми ассоциациями, состоит в том, что теперь в составном понятии общества можно различить то, что связано с его протяженностью во времени, от того, что относится к его субстанции. Да, могут существовать длительные связи, но это не рассматривается как доказательство того, что они сделаны из социального материала,-совсем наоборот. Теперь на первый план могут выйти практические средства для удержания связей на месте, изобретательность, постоянно вкладываемая в задействование других источников связей, и цена, которую приходится платить за расширение любого взаимодействия.
Говоря о базовых социальных способностях, нетрудно понять, что связи, которые благодаря им могут завязываться, всегда недостаточно крепки, чтобы выдержать тот вес, который социальным теоретикам хотелось бы придать своему пониманию социального. Предоставленные своим собственным механизмам и мобилизующие только социальные качества отношения власти свелись бы к очень кратковременным взаимодействиям. Но где и когда видели такую ситуацию? Даже стаи бабуинов, хотя они и ближе всего к придуманному социальными теоретиками идеальному миру, не могут служить примером подобной предельной ситуации. Как в свое время заметили Гоббс и Руссо, нет настолько сильного великана, чтобы его сонного с легкостью не победил бы карлик; нет настолько прочной коалиции, чтобы ее не победила еще большая коалиция. Власть, претендующая на вечность, не состоит из социальных отношений. Вынужденная опираться только на них, она держится недолго. Так что социальным теоретикам, говорящим о "социальных отношениях", всегда следует понимать, что речь идет о чем-то таком, чему очень трудно распространяться во времени и пространстве, что не обладает инерцией и что должно быть предметом постоянно перезаключаемых договоров. Именно потому, что так трудно поддерживать асимметрию, надежно сохранять властные отношения, укреплять неравенство, столько труда всегда уходит на замену слабых и недолговечных связей другими типами соединений. Если социальный мир был соткан из локальных взаимодействий, то он будет сохранять временный, нестабильный, хаотический характер и никогда не будет тем сильно дифференцированным ландшафтом, на объяснение которого претендуют обращения к власти и господству.
Когда не проводится со всей тщательностью различия между базовыми социальными способностями и не-социальны-ми средствами, мобилизуемыми для того, чтобы сделать их чуть более продолжительными, исследователи рискуют поверить в то, что обращение к социальным силам обеспечит объяснение. Социологи скажут, что, говоря о продолжительности социальных связей, они вводят нечто реально обладающее необходимой длительностью, прочностью и инерцией. Это "общество", или "социальные нормы", или "социальные законы", или "структуры", или "социальные обычаи", или "культура", или "правила" и т. д. И во всем этом достаточно стали, чтобы объяснить, каким образом это нечто стискивает всех нас своей железной хваткой и само служит объяснением неровного ландшафта, по которому мы ковыляем. Это и в самом деле удобное решение, но оно не объясняет, откуда берется это "стальное" качество, скрепляющее слабые узы социальных способностей. И социологи, двигаясь без предосторожностей, могут свернуть не туда и сказать, что длительность, прочность и инерция порождены длительностью, прочностью и инерцией самого общества. Они могут даже зайти еще дальше и счесть эту тавтологию не полной противоречий теорией, а самым восхитительным проявлением чудесной силы общества, которое, как говорят они, есть реальность sui generis, понимая под этим, что оно само себя порождает. Даже если этот способ изъясняться, когда им пользуются как кодом для описания того, что уже связано, достаточно безобиден, последствия такой идеи разрушительны. Слишком силен соблазн поступать так, как если бы существовала некая чудовищная сила, способная наделять все скоротечные асимметрии такой длительностью и такой протяженностью, которых не могли бы обеспечить своими собственными силами социальные способности. И тут происходит инверсия причин и следствий, и практические средства создания социальной власти теряются из виду. То, что начиналось как простая путаница прилагательных, превращается в совершенно другой проект: к этому основному миру добавляется мир столь же неподатливый, как небеса раннехристианской теологии, с той лишь разницей, что он не оставляет никакой надежды на искупление.