III. 5
Если у моего тела есть порождающий закон, одновременно абстрактный и конкретный, зеркальная поверхность делает его видимым, расшифровывает его. В ней явлены отношения между мной и мной самим, между моим телом и сознанием моего тела; не потому, что отражение (рефлексия) обусловливает мою целостность как субъекта (хотя так, по-видимому, считают некоторые психоаналитики и психологи), но потому, что оно преобразует то, чем я являюсь, в знак. Блестящая преграда, непродуктивная поверхность повторяет и обнажает в воображаемой реальности то, чем я являюсь: обозначает это. Завораживающая абстракция! Для того чтобы познать себя, я отрываюсь от своего "я". Головокружительно. Если Эго не обретает себя в динамике, бросая вызов собственному изображению, оно превращается в Нарцисса – или в Алису. Эго грозит опасность потерять себя; пространство-вымысел поглотит его, холодная поверхность заключит его в свою пустоту, превратит в отсутствие, лишенное всякого присутствия, всякого телесного тепла. Зеркало являет (представляет) самую объединяющую, но и самую разъединяющую связь между формой и содержанием: властную реальность и ирреальность форм, то, как они выталкивают и хранят содержания, но также и необоримую силу содержания, его непрозрачность, мое тело (содержание "моего сознания") и все тела, то есть других. Сколько предметов имеют этот двойственный характер – они переходны (ведут к чему-то иному) и в то же время являются целью, "ориентиром" со своим внутренним смыслом! И среди прочих, можно сказать, главный – зеркало… Однако если кто-то, подобно некоторым фанатикам психоанализа, скажет, что всякая собственность определяется своего рода эффектом зеркала, ибо обладание предметом обозначает Эго для него самого, – этот кто-то выйдет за пределы, поставленные "культурой" для глупости как таковой.
К тому же аргументов в пользу систематического обобщения эффектов этого предмета найдется не так уж много. Он играет свою роль в определенном масштабе, в ближайшем окружении тела.
Таким образом, зеркало есть предмет в ряду других предметов, но отличный от любого другого предмета – исчезающий и завораживающий. В нем и с его помощью сводятся воедино черты других предметов в соотнесении с их пространственной средой: это предмет в пространстве, говорящий о пространстве, несущий информацию о пространстве. Аналог "картины", подобно ей, наделенный рамой, которая определяет его пустоту-полноту. Зеркало привносит в пространство, произведенное жизнью природы, а затем и жизнью общества, поистине двойную пространственность: воображаемую как источник и разграничение, конкретную и практическую как сосуществование и различие. Многие философы и не философы (например, Ленин) пытались определить мышление через зеркало, отражение, рефлексию. Они путали действие и символ. До своего практического воплощения, физического изготовления, зеркало существовало в магии и мифе. Водная поверхность символизирует поверхность сознания и материальную (конкретную) расшифровку, переход из темноты к свету.
В принятой нами перспективе следует, таким образом, установить и исследовать ряд отношений, которые обычно считаются "психическими" (относящимися к психике). Мы рассматриваем их как материальные (заданные двумя типами материи: телом-субъектом и зеркалом-объектом), но в то же время как проявления более "глубинных" и общих связей, о которых пойдет речь ниже, – повторяемости и дифференциации. Каковы же эти отношения?
a) симметрия (плоскости и оси), удвоение, рефлексия с их коррелятом – асимметрией;
b) мираж и эффекты миража: отражения, поверхность – глубина, явленное – скрытое, непрозрачность – прозрачность;
c) язык, "рефлексия", устойчивые оппозиции: коннотирующий – коннотированный, оценивающий – оцениваемый; преломление в дискурсе;
d) осознание себя и другого, тела и абстракции, инаковости и искажения (отчуждения);
e) время, непосредственная (переживаемая, а значит, слепая, "бессознательная") связь повторения и дифференциации;
f) наконец, пространство в его двоякой обусловленности: вымышленное – реальное, произведенное и производящее, материальное – социальное, непосредственность – опосредование (среда и переходность), сопряжение – разграничение и т. д.
В этом царстве теней позднее формируется царство символов и знаков, носителей благотворной и пагубной ясности. Вначале символы и знаки были криптическими, причем физически: погребенными в гротах и пещерах, проклятых хранилищах и так называемых святых местах, святилищах, дарохранительницах. Истина знаков и знаки истины таятся в одной и той же загадке – загадке италийского и римского "mundus", пропасти, дыры; загадке христианских ковчегов, подземных церквей и часовен, которые так и назывались – крипты. Загадке тела и непрозрачных тел, откуда истина выходит на свет. Тело освещает собой царство теней.
Что касается пола, то его нельзя считать особым случаем; здесь также имеется:
a) симметрия (и асимметрия): мужское и женское, самец и самка;
b) смещенный эффект иллюзии (транспарентности и непрозрачности); другой прозрачен, и это тот же, в сумерках двойственности: то же желание, не ведающее себя как таковое. Отсюда – расщепление и вторжение воли (силы) во имя познания – незнания.
c) расщепление желания, предвосхищающее разрыв и вспышку удовольствия, влечет за собой отделение от Другого, ни в коей мере не исключающее "рефлекцию" (этот термин более точно, нежели "отражение" или "рефлексия", обозначает отношения Того же и Другого: каждый преследует себя, полагая, что стремится к другому, и преследует другого в образе самого себя);
d) отсюда – великая ностальгия по абсолютной любви, отсылающая к любви относительной; ностальгия по "чистой" любви, неотделимая от разочарования, ибо немыслимая без плоти, которая, обращая влечение и напряжение вспять, заменяет его более доступным и не менее разочаровывающим совокуплением. Ностальгия – несовпадение и обида. Перед нами воображаемая плоскость зеркала, разделяющего двойников; в этом пространстве образов каждый видит себя, смешивая свои черты с чертами партнера.
Разумеется, теория Двойника нуждается в дальнейшем развитии. Здесь намечена лишь отправная точка этой теории отражений и миражей. Изучение Двойников должно затронуть, среди прочего, и пространство театра с его механизмом вымышленного и реального двойничества, интерференцией взглядов и миражей, где сталкиваются, не смешиваясь, актер, зрители, "персонажи", текст, автор. Благодаря этим механизмам тела переходят из пространства "реального", непосредственно переживаемого (зал, сцена), в пространство воспринимаемое – третье пространство, отличное и от сценического, и от зрительского. Это третье, вымышленно-реальное пространство есть (классическое) пространство театра.
Что оно такое – репрезентация пространства или пространство репрезентации? Ни то ни другое; и то и другое вместе. Театральное пространство предполагает репрезентацию пространства, то есть пространство сценическое, которое соответствует определенной концепции пространства (античный, елизаветинский, итальянский театр). Пространство репрезентации, опосредованное, но переживаемое, включает в себя данное произведение и данный момент времени и как таковое реализуется в спектакле.
III. 6
Выявление оснований и опор, на которых в ходе генетического процесса выстраиваются различные социальные пространства, – лишь начальный этап в изучении этой внешне совершенно прозрачной "реальности". Нужно еще отсечь те репрезентации пространства, которые затемняют дело – именно тем, что представляют данную реальность уже вполне ясной.
Эффекты миража, первичные условия которых мы выяснили (но не рассмотрели подробно) выше, могут быть весьма необычными (и вводить необычность в рамки обычного). Эффекты эти не сводятся к удивлению Эго, которое, смотрясь в зеркало, открывает в нем себя или впадает в нарциссизм. Воздействие пейзажа обусловлено не тем, что он являет собой зрелище, но тем, что он, подобно зеркалу и миражу, дает каждому (кто это ощущает) иллюзорный и одновременно реальный образ творческой силы, которую субъект (Эго), поддавшись обману, чудесным образом на миг приписывает себе. Такова притягательная власть картины, особенно когда взгляду открывается городской пейзаж, сразу заявляющий о себе как о произведении (Венеция). Отсюда возникает иллюзия туриста – иллюзия причастности к произведению и его понимания только потому, что он передвигается по этим местам, по этому пейзажу, и пассивно воспринимает изображение. В результате и конкретное произведение, и порожденные продукты, и производственная деятельность затемняются, погружаются в забвение.
Эффекты миража имеют далекоидущие последствия. Чем прочнее утверждается в современном мире абсолютное пространство, тем более обманчивой становится его прозрачность и тем сильнее становится иллюзия новой жизни. Жизнь? Она здесь, совсем рядом. Мы простираем к ней руки из своей повседневности. Ничто не отделяет нас от нее: о чудо, вот она, по ту сторону зеркала. Для нее есть все условия. Чего же не хватает? Слова (устного или письменного)? жеста? Или надо ударить в какую-то точку, устранить то или иное препятствие (идеологию, знание или какой-нибудь репрессивный институт, религию, театр, школу, зрелище и т. п.)?
Иллюзия новой Жизни одновременно и истинна и ложна, а значит, не истинна и не ложна. То, что складываются условия для иной жизни, что эта иная жизнь уже заявляет о себе, – правда; то, что предвестие тождественно близости, а непосредственно возможное существует отдельно от отдаленного и невозможного, – заблуждение. Пространство, содержащее эти условия, совпадает с пространством, препятствующим реализации возможностей. Его транспарентность обманчива; она требует прояснения, хотя на первый взгляд уничтожает эту потребность. Кажется, что тотальная (физическая, экономическая, социальная, политическая, психическая, культурная, эротическая и т. д.) революция близка и заложена в настоящем. В действительности для того, чтобы изменить жизнь, надо изменить пространство. Абсолютная революция? Это наше отражение, наш мираж в зеркале абсолютного (политического) пространства.
III. 7
Социальное пространство не является пространством социализированным. Так называемая общая теория "социализации" всего, что предшествует обществу, – природы, биологии, физиологии (потребностей, "физической" жизни) – сводится к идеологии. И к "реактивному" эффекту миража. К примеру, полагать, что пространство-природа, описанное географией, впоследствии социализируется, – значит обрекать идеологию либо на ностальгические сожаления об исчезновении этого пространства, либо на утверждения, что оно совершенно не важно, ибо все равно исчезает. Когда общество меняется, материалы для этих изменений берутся из другой, исторически (генетически) предсуществующей социальной практики. Природного, изначального в чистом виде нет нигде. Отсюда – хорошо известные затруднения, с которыми сталкивается (философская) мысль, рассуждая об истоках. Понимание пространства как пустоты, которую затем наполняет и преобразует социальная жизнь, относится к той же гипотезе изначальной "чистоты", отождествляемой с "природой", с отправной точкой человеческой реальности. Незанятое пространство, ментальная и социальная пустота, содержащая возможность социализации не-социального, есть репрезентация пространства. Считается, что его преобразует в "переживаемое" некий социальный "субъект", движимый практическими (труд, игра) или же биосоциальными (молодежь, дети, женщины, активные люди) мотивами. Из подобной репрезентации для философской мысли рождается пространство, где якобы обитают, переживая его, "корыстные" индивиды и группы. О современном пространстве, вышедшем из пространства исторического, вернее будет сказать, что оно является не столько социализированным, сколько социализирующим (учитывая множество сетей).
Будет ли трудовое пространство (когда о нем можно вести речь) пустотой, занятой данной конкретной сущностью – трудом? Нет. Оно производится в рамках глобального общества, в соответствии с основными производственными отношениями. Из чего состоит в капиталистическом обществе трудовое пространство? Из производственных единиц: предприятий, сельскохозяйственных компаний, офисов. В него входят и различные сети, связующие эти единицы. Инстанции, управляющие сетями, не совпадают с теми, которые организуют труд, но соотнесены с ними в рамках относительно когерентного целого, не исключающего конфликтов и противоречий. Следовательно, трудовое пространство есть результат: (повторяющихся) жестов и (серийных) действий производительного труда, а также – и во все большей степени – разделения (технического и социального) труда и, как следствие, рынков (локальных национальных, мирового) и, наконец, отношений собственности (владения и управления средствами производства). Это означает, что пространство труда обретает контуры и границы лишь для и благодаря абстрагирующей мысли; оно – сеть в ряду других сетей, пространство в ряду других, взаимопроникающих пространств и обладает лишь относительным существованием.
Социальное пространство никогда не свободно от двойственности, даже если его дуальные, бинарные детерминанты входят в состав и подчинены триадам. Оно являет себя по-разному, и репрезентации его тоже различны. Разве не служит оно всегда (и одновременно) полем деятельности (открывая простор для реализации планов и намерений) – и опорой деятельности (совокупностью локусов, откуда исходит и куда направлена энергия)? Разве не является оно актуальным (данностью) и в то же время потенциальным (средой возможностей)? Одновременно и количественным (измеряемым в единицах измерения), и качественным (конкретной протяженностью, где энергия либо возобновляется, либо иссякает, где расстояние измеряется усталостью, временем активности)? Одновременно и набором материалов (предметов, вещей), и совокупностью инструментов (орудий, приемов эффективного использования приспособлений и вещей в целом)?
Пространство предстает как объективно существующее, но в социальном плане существует лишь для деятельности (для ходьбы и благодаря ей, для передвижения верхом, на машине, на корабле, по железной дороге, на самолете).
С одной стороны, все его направления подобны, с другой – некоторые имеют преимущество. То же относится к углам и вращениям (левое во всех значениях, пагубное – правое, правильное). С одной стороны, пространство предстает однородным, открытым для разумных, дозволенных или предписанных действий; с другой – оно несет в себе для отдельных личностей и их групп бремя запретов, потаенных свойств, милостей и немилостей. Локализации соответствует иррадиация, центральной точке – токи и диффузия. Социальная энергия, точно так же как энергия материальная, молекулярная или атомная, распространяется и рассеивается, концентрируется в отдельных локусах и воздействует на их окружение. То есть социальные пространства обретают материальную и в то же время формальную основу: концентрические круги и прямоугольная сетка, прямая и кривая линии, модальности разметки и ориентации. Нельзя определить социальные пространства, сведя их к этой двойственности; она лишь поставляет материал для самых разнообразных реализаций. В пространстве-природе, которое позднее стали называть "географическим", маршруты прочерчены с помощью простых линейных следов. Дороги и тропы – это поры, которые, расширяясь, но не сталкиваясь, образуют площадки (остановки, излюбленные места) и границы. Через эти поры, подчеркивающие и использующие местные особенности, текли все более плотные человеческие потоки: миграции, перегон скота на новые пастбища.
Подобные виды деятельности и пространственно-временные детерминанты будут соответствовать антропологическому уровню социальной реальности. Мы уже дали определение этому уровню: разметка, ориентация. Эта деятельность доминирует в архаических, земледельческо-пастушеских обществах, а затем идет на спад, становится вторичной. "Человек" всегда размечает свое пространство, расставляет вехи, метки, оставляет символические и в то же время практические следы; "он" постоянно обозначает в пространстве перемены направления, повороты, либо применительно к собственному телу, рассматривая его как центр, либо применительно к другим телам (ориентация по звездам, когда восприятие угловых координат уточняется благодаря углу освещения).
Не стоит полагать, будто "первобытный человек" (скажем, пастух-кочевник) представляет себе линии (прямые и кривые), углы (тупые и острые) и систему мер (даже виртуально). Метки остаются качественными, как для животных. Направления видятся благоприятными или неблагоприятными. Метки – это эмоционально окрашенные предметы, которые позже будут называть "символическими". Неровности местности связываются либо с каким-либо воспоминанием, либо с возможным действием. Сети троп и дорог продолжают пространство тела и образуют такое же конкретное пространство. Пространственно-временные направления в представлении пастуха населены реальными и вымышленными, опасными и благосклонными "существами". Подобное определенное, символико-практическое пространство содержит относящиеся к нему мифы и рассказы. Сети и границы образуют конкретное пространство, близкое не столько к пространству геометрическому, сколько к паутине. Как мы знаем, счет – это сложная реконструкция того, что "природа" производит в живом теле или в его продолжении. Знаем мы и то, что символика и практика неразделимы.
Наиболее важное значение имеют, безусловно, отношения между границами, а также между границами и поименованными местами (для пастуха это место – зачастую огороженное, – куда он загоняет стадо; источник; граница пастбищ, находящихся в его распоряжении; запретная для него территория соседей). Таким образом, всякое размеченное, ориентированное социальное пространство предполагает отношения, которые накладываются на сети поименованных локусов и включают в себя:
a) пространство, доступное для нормального использования (маршруты всадников или стад, дороги, ведущие к полям, и т. д.), а также правила и практические модальности этого использования, предписания;