Ницшеанское разграничение аполлонического и дионисийского начал учитывает оба аспекта живого существа и его отношений с пространством, как своим, так и чужим: насилие и устойчивость, избыток, но равновесие. В нем есть смысл, пусть даже оно и недостаточно.
Живое существо не сводится к поглощению энергии и ее "экономичному" использованию. Оно не поглощает все что угодно и не тратит как угодно. У него есть своя добыча, своя среда, свои враги, иначе говоря, свое пространство. Оно живет в своем пространстве. Оно – часть своего пространства, его элемент (его фауны или флоры, его экологии, более или менее устойчивой экологической системы). В этом пространстве живое существо получает информацию. Изначально, то есть до того, как в человеческих обществах изобрели абстракцию, информация не отделена от материи, точно так же как пространство не отделено от своей формы: клетка получает информацию в материальном виде. Однако у ученых, открывших эти явления, прослеживается систематическая и философская тенденция сводить живое существо (клетку и совокупность клеток) только к получению информации, то есть ничтожно малой энергии. Они не учитывают энергетику, обходят живое тело как вместилище и запас силовой энергии. Делая упор на явления саморегуляции, они перестают замечать перебои, избытки и нехватки, расходование. Как будто за пределами программы двойной системы регуляции, описанной в биологии (органические вещества и катализаторы), ничего не остается. Правда, энергетическая теория действительно пренебрегала информационным, реляционным, ситуационным аспектами, уделяя внимание только грубой энергии, измеряемой в калориях.
В действительности живое существо в своих отношениях с самим собой и своим пространством использует (впрочем, не разделяя их) два типа энергии – тонкую и грубую. Оно заключает в себе механизмы, позволяющие накапливать огромное количество энергии и бурно ее расходовать (мускулы, половые органы, конечности), и механизмы, реагирующие на очень слабые раздражители, на информацию, и почти не потребляющие энергию (чувства, мозг и органы чувств). Здесь вновь появляется, или проявляется, основополагающая двойственность живого существа: оно не информационная машина и не машина желающая, убивающая, производящая, но несет в себе и ту и другую.
Энергии, окружающие живое существо, те, которые оно поглощает или которые ему угрожают, подвижны. Это "течения" ("потоки"). Организм, напротив, должен обладать устойчивыми механизмами для поглощения энергии. Он должен защищаться от агрессии, определяя границы, которые поддерживает и охраняет, – границы вокруг своего тела.
Таким образом, накапливаемый и растрачиваемый излишек энергии входит в само понятие "живого тела" и его отношений со своим пространством: с самим собой, с ближним окружением, окрестностями и всем миром. Продуктивное растрачивание себя имеет смысл; чтобы такое расходование считалось "продуктивным", ему необходимо (и достаточно) произвести любое, даже самое малое изменение в мире. Тем самым в понятие производства привносится свежая живительная струя, в которой оно, однако, не растворяется: игра есть изделие или произведение, игровое пространство есть продукт, продукт деятельности, оформляющейся (устанавливающей себе правила) в процессе своего развития. К тому же производительная энергия предполагает отношения живого существа с самим собой и принимает форму воспроизводства, для которого также характерна повторяемость: клетки (деление и размножение), действия, рефлексы. Размножение половым путем – это лишь одна из многочисленных форм репродукции, опробованных природой; она кажется главной только потому, что оказалась успешной для некоторых видов. В случае полового размножения прерывистый, взрывной характер производительной энергии, видимо, одержал верх над последовательным производством, почкованием и пролиферацией.
Избыточная энергия, как и энергия "нормальная", находится в двояких отношениях – с самой собой, то есть с накапливающим ее телом, и со "средой", то есть с пространством. В жизни любого "существа" (вида, отдельной особи, группы) бывают моменты, когда в его распоряжении имеется слишком много энергии, готовой выплеснуться наружу. Она может обратиться против самой себя или излиться вовне, щедро и бесцельно. Примеры разрушения и саморазрушения, немотивированного насилия и суицида нередки в природе и тем более среди людей. Разного рода эксцессы всегда проистекают из избытка энергии; это, вслед за Ницше, понял Ж. Батай, развивший эту гигантскую идею до гигантских размеров. Следовательно, существование пресловутого "инстинкта смерти" сугубо вторично. Со времен Фрейда психоаналитики, изучая симптоматику так называемых патологических тенденций и влечений, установили немало точных фактов, относящихся к "полям", обозначаемым терминами Эрос и Танатос, нарциссизм, садомазохизм, саморазрушение, эротика, тревожные состояния, неврозы и психозы. Тем самым соотнесение с основной тенденцией становится еще более спорным. Концепция инстинкта смерти, или влечения к смерти, уничтожающей силы, которая противостоит вечно побежденному утверждению жизни, коренным образом отличается от идеи ответного удара, "отдачи" жизненной энергии вследствие излишеств, которые сами по себе необходимы. Даже если представить себе в пространстве энергетический "негатив", то, в чем растрачивается, рассеивается, вырождается энергия, все равно смерть и саморазрушение будут лишь следствиями, а не причинами и мотивами. "Влечение к смерти" можно определить только как непроизводительное использование фундаментальной энергии, ее, так сказать, "злоприменение", злоупотребление ею. Оно – результат диалектических конфликтных отношений, заложенных в самой энергии, отношений, несводимых к простым механизмам защиты и равновесия и к их отказу. В радостном пессимизме есть смысл.
III. 3
Выше мы рассматривали пространство последовательно, partes extra partes, как говорит Спиноза. Вне всякого сомнения, в такой части присутствует конечное, частицы и разделы, элементы, начало и изначальное (этимологическое). Само понятие формы и "отражения" или удвоения внутри этой формы, создающего ее как таковую, иными словами, понятие симметрии с его принципиальной двойственностью (осевая симметрия и вращательная симметрия – асимметрия, подчеркивающая симметрию, и т. д.) предполагает замкнутое пространство: тело с его очертаниями и границами. Очевидно, что все эти деления и распределения энергии не самодостаточны; "потоки" циркулируют и распространяются в бесконечном пространстве. "Бесконечность есть изначальный факт: следовало бы только объяснить, откуда берется конечное… В бесконечном времени и бесконечном пространстве не существует целей". Мысль головокружительная. "Человечество должно уметь стоять, ни на что не опираясь, – великая задача художника!" – добавляет Ницше, отнюдь не признававший, однако, абсолютного, общего и тотального приоритета воображаемого.
Быть может, и бесконечное, и конечное – это иллюзия? одно есть иллюзия другого? миражи? отражения или преломления по эту и ту сторону каждой части? Время в себе есть абсурд; пространство в себе тоже. Относительное и абсолютное отражаются друг в друге, бесконечно отсылают друг к другу, как пространство и время. Двойная поверхность, двойная видимость, подчиненная одному закону и одной реальности – реальности отражения-преломления. Максимум различия, заданный в любом различии, даже минимальном. "Все фигуры принадлежат субъекту. Он – зеркало, схватывающее поверхности".
III. 4
Отражение, порождая поверхность, изображение, зеркало, выходит за рамки поверхности и затрагивает глубинную связь повторение – различие. Удвоение (симметрия) есть повтор, который, однако, производит основополагающее для пространства различие. Следует ли понимать удвоение как числовую итерацию (1 плюс 1 плюс 1 и т. д.) или как рекурренцию ряда? Нет. Скорее наоборот. Удвоение и симметрия-асимметрия вводят иные понятия причины и следствия, несводимые к классическим (линейным) последовательностям. Зеркало "реально" (у предметов это встречается на каждом шагу), но пространство в зеркале воображаемо; а Эго есть место воображаемого (Льюис Кэрролл). Но для живого тела зеркальное отражение воображаемо, зато его эффект реален настолько, что обусловливает строение высших животных. Левая половина их тела словно бы отражает правую в плоскости зеркала; возникающая тем самым осевая симметрия получает завершение в симметрии вращательной – жизни позвоночного столба.
В социальном плане пространство (в любом обществе) имеет двоякую "природу", двоякое общее "существование". С одной стороны, человек (каждый член данного общества) отсылает к самому себе, определяется в пространстве; он имеет для себя и перед собой непосредственную и в то же время объективную реальность. Он находится в ее центре, обозначает, измеряет себя и сам служит мерой. Это "субъект". Гипотеза о его устойчивом социальном статусе – когда он определяется неким состоянием и через это состояние – предполагает, что он наделен определенной ролью и функцией: индивид, личность. А также локусом, местом, постом. В то же время пространство является медиатором (опосредующим элементом): за каждой плоскостью, каждым непрозрачным контуром "человек" видит нечто иное и нацелен на это иное. Социальное пространство тем самым выстраивается как транспарентность, заполненная только светом, "присутствием" и влияниями. С одной стороны, пространство содержит непрозрачные зоны, тела и предметы, точки центробежной активности и бурлящей энергии, потаенные и даже недоступные локусы, полости, черные дыры. С другой – в нем явлены последовательности, множества предметов, цепочки тел, каждое из которых выявляет другие, бесконечно проскальзывающие из невидимого в видимое, из непрозрачности в транспарентность. Предметов можно коснуться, их можно ощупать, почувствовать их запах, услышать их звук, а потом рассмотреть глазами, изучить взглядом. Каждый контур, каждая плоскость пространства словно являет свое зеркало, создает свой мираж; в каждом теле отражается весь остальной мир, тело и мир отсылают друг к другу в вечно повторяющемся механизме отражений, красок, света, фигур. Достаточно сменить локус, изменить место объекта и его окружение, чтобы он вышел из темноты к свету, из потаенного к явному, из латентного к ясному.
Без учета этой двойственности природно-социального пространства невозможно понять и сам язык. "Природа" воспринимается лишь через отдельные объекты и контуры, но внутри ясного и четкого множества, где тела, проявляясь, выходят из природной темноты и непрозрачности на свет, причем не произвольно, а в определенной последовательности, в определенном порядке, сцеплении. В любом природном и тем более социальном пространстве движение от темного к освещенному, от тайного к расшифрованному происходит постоянно. Оно входит в само утверждение пространства. Непрекращающаяся расшифровка является одновременно и объективной, и субъективной деятельностью и потому снимает эту старинную философскую оппозицию. Процесс расшифровки усиливается, когда скрытым частям пространства (внутренности вещей, вещам, находящимся вне перцептивного поля) соответствуют наборы символов, знаков, указателей – нередко запретных, сакральных или проклятых, разоблачающих и скрытых. Следовательно, эту непрерывную деятельность нельзя назвать ни субъективной, ни объективной, ни сознательной, ни бессознательной: она порождает сознание, заложена в сообщениях самому переживанию – через пространство и механизм отражений и миражей в пространстве.
Пространство, мое пространство: это не контекст, для которого я являюсь текстом, это прежде всего мое тело, и другой для моего тела, следующий за ним как его тень и отражение, – подвижное пересечение всего, что касается моего тела и всех остальных тел, что затрагивает их, что им угрожает или благоприятствует. Значит, если вернуться к использованным ранее терминам, имеют место разграничения и конфликты, контакты и разломы. Но за всеми этими разнообразными смысловыми эффектами пространство переживается на глубинном уровне, образованном удвоениями, отзвуками и отголосками, отражениями и редупликациями, которые порождают странные различия и порождаются ими: лицо и зад, глаз и плоть, внутренности и экскременты, губы и зубы, отверстия и фаллос, сжатые кулаки – открытые ладони, а также одетое-обнаженное, открытое-закрытое, обсценное-привычное и т. д. Причем все эти оппозиции и конъюнкции-дизъюнкции не имеют ничего общего ни с логикой, ни с формализмом.
Может ли существовать зеркало и мираж без антизеркала, без непрозрачного, слепого "переживания"? Нет. "Зеркала, плоды тревог" (Тристан Тцара). "Я, искаженное светом зеркало" (Ж. Батай). "Нужно стереть отражение личности, чтобы вдохновение вырвалось из зеркала" (П. Элюар). Зеркало? Его чистая и нечистая, почти материальная и едва ли не ирреальная поверхность являет Эго его материальное присутствие; оно вызывает его противоположность, его отсутствие и присущность этому "другому" пространству. В зеркало проецируется симметрия Эго, оно открывает ее в нем и верит, что совпадает с этим "другим", – тогда как это его репрезентация, обратное изображение, где левое находится справа; это отражение, производящее предельное различие, повторение, превращающее тело Эго в неотвязный призрак. Тождество здесь есть абсолютная инаковость, абсолютное различие, а транспарентность равна непрозрачности.