Полтора года Саша ежедневно, кроме выходных, подавал свою старенькую "Ладу" к моему дому и ни разу меня не подвёл. За это время мы подружились и получше узнали друг друга. Александр был из породы хронических неудачников. Есть такие люди, невезучие с детства. Бьются, как воробей в венике, а ничего у них не получается. Я сказал "с детства", правильней – "с рождения", потому, что фамилия у Саши была Какаев. Если пионерский отряд переправлялся через ручей по бревну, двадцать человек проходили благополучно, а под двадцать первым – Сашей Какаевым бревно ломалось, и он летел в воду. Он переболел всеми мыслимыми детскими болезнями и к семнадцати годам сломал руку, ногу и имел два сотрясения мозга. Для меня загадка, как он отслужил в армии и остался цел. После армии Александр перепробовал множество занятий, но без особого успеха. Трудился автомехаником, шофёром на нескольких предприятиях. Женился довольно поздно – в сорок пять. Жил с семьёй в квартире, оставшейся от родителей. Родился сын. Денег стало не хватать, и Саша надумал продать свою машину – почти новый "Форд". Нашёл покупателя, с которым договорился встретиться на улице в укромном месте. Тот явился с приятелем. Выбрав удобный момент эти жулики оглушили незадачливого хозяина авто и уехали на захваченной машине в неизвестном направлении. Милиция никого не нашла. С горя Саша запил и запил крепко. За это время жена нашла себе приятеля, и дело кончилось разводом. С работы его уволили. Нужно сказать, что о всех этих событиях я узнал постепенно, так как Александр не выдавал своих историй залпом, а раскрывался раз за разом. Я спросил его, обижен ли он на судьбу. "Вовсе нет. Я даже от квартиры отказался. Ведь у них живёт мой сын". "А ты что ж, снимаешь?" "Да нет. Живу в машине". Только тогда я понял, что Саша бомж – человек без крыши над головой. Впрочем, это его не обескураживало, и он даже ухитрялся выкраивать какие-то деньги на сына.
Самым поразительным и оптимистическим стал конец нашего знакомства, о чём с искренней радостью и спешу информировать читателей. Через полтора года после нашей встречи Саша вёз меня на работу и вдруг сказал: "А я ведь больше за тобой не приеду". "Это почему?" "Уезжаю". "Надолго?" "Насовсем". "Куда же?" "В Н-й монастырь". Оказалось, он как-то подвозил монаха из этой удалённой новооткрытой обители. Тот рассказал о своей обители, о монашеском житье-бытье, о благодатном уединении в тиши и мирных трудах братии. "Я загорелся…Взял адресок. Некоторое время переписывался с отцом Власием, а потом решил поступить в обитель послушником". Я от всей души пожелал Александру счастья.
Декабрь 2013
В БЛОКАДУ
Чем для меня была ленинградская блокада? Вы знаете мои обстоятельства: я жила одна, потому что Николай Александрович находился в ссылке в Калинине. Я ездила к нему раз в месяц, но с началом войны вырваться из Ленинграда становилось все труднее. Он работал корректором в одном издательстве, но когда пришли немцы, работы не стало, а я отсюда уже ничем не могла ему помочь – переводы не доходили… Лишь много времени спустя я узнала, что он умер от голода, одинокий, больной, всеми брошенный старик.
Я преподавала в школе. Да, был паек, вы знаете, какой. Об этом писали много. Были и голод, и стужа, и смерть кругом, нехватка воды… Все это обдает незабытым ужасом при всяком воспоминании. Много страшного было вокруг, но мне запомнились два эпизода. Один – зловещий, другой, наоборот, бодрящий, укрепивший во мне надежду на Бога, которая, я могу с чистой совестью засвидетельствовать, меня никогда не покидала.
Случай первый. Это было в начале блокады. Я ехала на трамвае (еще ходили трамваи). Вдруг остановка. Ждем отправления – вагон стоит. Вагоноважатая постучала пальцем в окно кабины, показывая на какую-то помеху на пути. Пассажиры, и я в том числе, вышли наружу и увидели жуткое зрелище: полчище крыс направлялось из города. Количество их не поддавалось исчислению и было огромно. Впереди шел вожак – седая, исполинская жирная и страшная крыса. Она выводила своих сородичей из осажденного города, где даже этим всеядным и мелким зверькам не выжить. Все с молчаливым страхом смотрели вслед исходящим грызунам и наверняка вспоминали пословицу о тонущем корабле, с которого эти твари первыми бегут, а мы вынуждены остаться.
Другой случай произошел сразу после мощного обстрела, заставшего меня на пути с работы домой. Тревогу я переждала в бомбоубежище и, когда по радио объявили отбой, заспешила к себе. Мое внимание привлек большой пятиэтажный дом, стоявший ранее за два квартала от меня. После сегодняшнего обстрела от него остались одни развалины. Только угол здания уцелел. На одном из этажей в этом самом углу угадывались остатки жилой комнаты: торчали обломки половых досок, куски штукатурки, висевшие на прутьях дранки и… нечто совершенно невероятное: небольшая икона Божией Матери в серебряном окладе с горящей перед ней лампадой! Все здание рассыпалось, а лампада даже не погасла! И я, и немногочисленные прохожие глядели на это чудо в немом изумлении и каком-то мистическом восторге: это был явный знак милости Божией к нам – осажденным, во всяком случае я восприняла его таким образом. Эта горящая лампада помогла мне выжить.
В БОЛЬНИЦЕ
1
Во время реставрации церковной колокольни тяжёлый железный люк, плохо закреплённый рабочими, сорвался и ударил по голове священника Ростислава Потёмкина. Отца Ростислава отбросило грудью на перила лестницы, по которым он съехал два пролёта вниз, каким-то чудом не свалившись на железные ступени. "Конец!" – мелькнула мысль, но к своему удивлению, он был жив. В какой-то степени его спасло то, что в момент удара он находился в согнутом положении и шея несколько саммортизировала, помогли и длинные густые волосы, если б стоял прямо, череп наверняка бы не выдержал. На тревожный крик рабочих "Батюшка, ты жив?" он даже сумел ответить утвердительно, хотя и не сразу, ибо в первые секунды после падения утратил речь. Он не помнил, как спустился вниз. Голова гудела и подкатывала тошнота, из чего он заключил, что как минимум получил сотрясение мозга. Этот диагноз подтвердила и фельдшерица срочно вызванной "Скорой помощи". Пострадавшего отвезли в городскую больницу, где после срочного рентгена перевязали и положили в отделение травматологии. К тому моменту боль частично утихла, тошнота прошла и отец Ростислав чувствовал себя неплохо, но молодой врач – интеллигент в очках, категорически приказал ему лежать и не двигаться хотя бы в течение первых семи дней, дабы впоследствии избежать тяжёлых головных болей. Священник на своих ногах проследовал в "травматологию" и, идя вслед за медсестрой, вошёл в палату номер 6. "Как у Чехова" – подумалось ему. В палате уже находилось шестеро страдальцев с различными травмами. Отцу Ростиславу досталась кровать в углу у окна, чему он сильно обрадовался, так как отделение размещалось на втором этаже и в окно заглядывали начавшие зеленеть ветки деревьев. "Гляди-ка, батюшка!" расслышал он за своей спиной, когда, поздоровавшись, проследовал к свободной койке. Старик со сломанной ногой, лежащей на вытяжке, суетливыми движениями стал освобождать стоявшую между их кроватями тумбочку. "Да вы не беспокойтесь" – остановил его новичок, – "обоим места хватит. У меня вещей не много". Однако, старикан перенёс на другую сторону свой стакан, миску и какие-то свёртки, отдав в распоряжение священника всю тумбочку целиком. Отец Ростислав, не спеша, разложил свои немногочисленные пожитки – те, что спешно собрала перед отправлением матушка, затем набрал по мобильнику номер супруги и сообщил ей последние новости. "Голова сильно болит?" "Нет. Утихла. Велели лежать и сейчас сделают капельницу".
"Что случилось – то?" – с любопытством спросил его молодой парень, лежащий напротив, тоже со сломанной ногой на вытяжке. Отец Ростислав объяснил. Слушатели сочувственно покивали. "У нас уже трое черепушников" – констатировал визави, назвавшийся Максимом, весело сверкнув чёрными глазами и махнув длинным нестриженым чубом, указывая при этом на своего соседа слева, находившегося в бессознательном состоянии, под капельницей, и на другого – рядом со стариком, по другую сторону, полуинтеллигентного вида, с хитровато-наглым выражением лица. "А с ними что?" – поинтересовался новичок. "Вот этого, рядом со мной – Петьку, менты дубинками избили. А тот, который рядом с дедом (его Эдиком зовут) на лестнице упал, прямо на ступеньки. Говорит, трезвый был" – хихикнул Максим. "Точно, трезвый!" – подал голос Эдик. "Да нам то что: трезвый ты был или нет" – подал голос пятый обитатель палаты, тоже молодой парень с переломом ноги, но не на вытяжке, отрекомендовавшийся Василием, – "да и тебе, какая разница: ты же не на производстве вкалываешь, как какой-нибудь бюджетник, тебе и так заплатят. Он у нас предприниматель" пояснил Вася, обращаясь к священнику. "Дело в том, что если ты госслужащий и получил бытовую травму, да ещё был, выпивши, заплатят по минимуму" – добавил Макс, – "но на Эдика это не распространяется". "Что вы ко мне привязались!" вспыхнул Эдуард, – "с каждым может случиться! Вон с попами и то…!" "Спокойно Эдик, расслабься, дыши глубже" – посоветовал Василий, – "никто к тебе не привязывается, просто рассказали новичку про здешний расклад. А вот и Митенька Полукарпиков" – приветствовал он вошедшего в палату совсем юного паренька с рукой на перевязи. "Он, батюшка, рукой "Газель" остановить пытался и видите, что получилось! Перед этим хорошо, как говорится, на грудь принял и вот результат!" – с притворной грустью констатировал Васька, с ухмылкой указывая на Митю". "Митька, салабон! Чай ставь!" – гаркнул Макс, – "он у нас один ходячий вот и помогает всем по мере возможности". Митенька привычно матюгнулся, впрочем, без всякой злобы, услышав это приказание. "Перестань ругаться, не видишь: с нами теперь батюшка!" – упрекнул его Максим. "Да уж, Митенька! Сбавь обороты. А то ведь ни одна девушка из приличной семьи не станет с тобой дружить" – в тон приятелю поддел парня Васька, очевидно на пару с Максимом избравший зелёного юнца мишенью для своих острот. Они величали его то Полукарасиковым, то Полуокуньковым. Митя включил электрический чайник, принадлежащий деду Степану. "Хотите чаю?" – обратился он к священнику. "Да, только у меня нет заварки". "Дадим" – радушно обещал сосед. Чай оказался большим подспорьем. Его можно было приготовить в считанные секунды во всякое время дня и ночи, не дожидаясь остылой казённой бурды. Из прочих единиц техники в палате имелся ноутбук (собственность Макса) и плохо показывающий телевизор, принадлежащий, опять – таки, деду Степану. Максим практически не расставался со своей игрушкой, извлекая из неё, то музыку, то информацию на занимавшие его темы, а то просматривал фильмы вместе с ближайшими соседями, кто мог увидеть и разглядеть изображение со своей позиции.
Пришла медсестра и стала ставить вновь прибывшему капельницу, предварительно сделав ему два болезненных укола.
2
Пролежав целый час под капельницей, пострадавший почувствовал успокоение. Его потянуло в сон, и он забылся, благо головная боль отошла, и лишь слегка ныло в затылке и свербила ссадина, смазанная зелёнкой. Таким образом, отец Ростислав не мучился ни болью, ни тяжкими размышлениями, каковые обычно посещают человека, внезапно очутившегося в больнице вне своих домашней привычной обстановки и родных лиц. Наутро он проснулся рано, когда все ещё спали, кроме ближайшего соседа – старика. Чувствовал он себя значительно лучше и бодрее, в голове прояснилось. Отец Ростислав решил прочитать утренние молитвы про себя наизусть, пользуясь тишиной. К своему удовлетворению, память его не подвела. В душе он страшился, что она откажет, а это случается при травмах головы, но с детства знакомые слова, видимо закрепились в мозгу накрепко. Затем священник отодвинул занавеску окна и полюбовался юной берёзкой, шелестевшей свеже-зелёными молодыми листочками, и послушал дружное пение зябликов в садике.
Старик Степан тем временем сел на кровати и, поморщившись, ощупал свою ногу. Тут отец Ростислав разглядел, что его сосед не так уж и стар, лет 62–63, не больше, просто молодёжь называла его дедом, ибо для неё такой возраст нечто запредельное. У Степана за три недели пребывания в больнице отросла борода, а длинные немытые седые волосы слежались и спутались. "Будь я проклят, если понимаю, как это случилось!" – обратился он к соседу, единственному его слушателю в столь ранний час. "Поднимался я по ступенькам своей дачи, причём совершенно трезвый, а она подвернулась и хрясть! Думал, сама пройдёт. Ан нет, не прошла! Пришлось на "скорой" ехать сюда. Хорошо, сын в это время из Москвы навестить приехал (я вообще-то москвич). Он всё и устроил. И вот лежу уже третью неделю с этим грузом, чёрт бы его побрал, на просверленной пятке". "А что врачи говорят?" – поддержал беседу священник. "Через три недели обещали снять ногу со "станка", просветить рентгеном и, если срослось правильно, загипсовать. Лежать просто мочи уже нет!" Степан, закончив свою тираду, закурил крепчайшую сигарету и на секунду исчез с поля зрения в облаке вонючего дыма. В палате курили все, за исключением, лежащего без сознания Петра. Это было дополнительным испытанием для священника, но он понимал, что для лежачих больных курение одно из немногих доступных удовольствий и протестовать бесполезно. К тому же, ещё служа в армии, он привык, что его обкуривают, и научился не обращать на это внимания. В дальнейшем отец Ростислав лишь старался почаще открывать форточку или хотя бы двери для проветривания. "Я бывший военный" – продолжал между тем сосед, – "военный автомеханик. Училище по этой специальности заканчивал и служил командиром автомастерских в Москве, но это в последнее время, а так, где я только не служил…" Дед пустился в подробные воспоминания о годах службы. Рассказывал он живо, приправляя свою речь шутливыми прибаутками, не всегда цензурными, но неизменно остроумными. Он на своём веку, особенно в столице, повидал много всякого начальства и с юмором рассказывал о своих встречах с генералами генштаба и маршалами. "А теперь чем занимаетесь?" – поинтересовался собеседник. "А теперь я, как поётся в песне:
"Что стоишь, качаясь, офицер запаса?
Ты теперь не рыба, ты теперь не мясо".
Живу постоянно на даче, где у меня есть газ и вода. С женой разведён. Московскую квартиру отдал сыну. Разбил огород, гуляю с собачкой, винцо попиваю. Живу на пенсию".