Темпоральная сущность симуляции осознавалась уже у Платона, который, как показывает Делёз в своей упомянутой книге, выстраивал свою теорию идей и "верных" копий для борьбы с "безумным становлением" в духе Гераклита:
Чистое, неограниченное становление представляет собой материал для симулякров, поскольку оно уклоняется от действия Идеи, оспаривает одновременно и модель, и копию.
В более близкую нам эпоху попытку преодолеть время как фактор становления, нарушающий устойчивость качеств и атрибутов, предпринял структурализм: его лозунгом была спациальность, перевод временных категорий в пространственные - будь то пространственность исследовательских конструктов (структур, таблиц и т. д.) или же лишенное временной необратимости, фактически пространственное толкование процессов повествования, понимания, литературной эволюции. Именно к структурализму отсылает понятие "кода", которым регулируется, по Бодрийяру, новейшая форма симуляции (предыдущие фазы развития симулякров не имели такого обобщающего и вместе с тем специфического для них закона: в самом деле, "природный" и "рыночный" законы ценности, которыми они управлялись, вообще говоря, равно касались и симулякров, и реальных объектов). Код - главная категория структурной лингвистики и семиотики, позволяющая упорядочить и редуцировать, свести к квазипространственным формам "безумное становление". Первые работы Бодрийяра, особенно "Система вещей", создавались в момент высшего подъема французского структурализма и своим системным подходом отчасти вписывались в его методологию; выше уже сказано о перекличке "Системы вещей" с вышедшей годом раньше образцово-методологической монографией Барта о моде. Однако уже в той ранней книге Бодрийяра содержался любопытный эпизод, который можно рассматривать как имплицитную полемику со структуральным методом.
Как известно, в качестве одной из важнейших потребительских стратегий по отношению к вещам Бодрийяр рассматривает коллекционирование. Деятельность коллекционера - это не просто собирательство, но систематическая манипуляция вещами, их подчинение определенному комбинаторному коду; и вот в подобном психическом проекте автор книги раскрывает бессознательную попытку упразднить время:
Действительно, глубинная сила предметов коллекции возникает не от историчности каждого из них по отдельности, и время коллекции не этим отличается от реального времени, но тем, что сама организация коллекции подменяет собой время. Вероятно, в этом и заключается главная функция коллекции - переключить реальное время в план некоей систематики […]. Она попросту отменяет время. Или, вернее, систематизируя время в форме фиксированных, допускающих возвратное движение элементов, коллекция являет собой вечное возобновление одного и того же управляемого цикла, где человеку гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и смерть.
Ни здесь, ни вообще в тексте "Системы вещей" Бодрийяр ни словом не упоминает о структуралистской методологии; скорее всего, он и не думал о пей, когда анализировал психологию коллекционера. Однако ныне, ретроспективно рассматривая этот фрагмент в контексте методологических дискуссий 60-70-х годов, в нем можно увидеть своеобразную "пародию" на структурализм - на его попытку отменить, "заклясть" время, подменить его чисто пространственной (обратимой, "допускающей возвратное движение") комбинаторикой, которая лишь опосредованно обозначает опасно-необратимое биографическое время человека, подобно тому как "старинные" предметы в коллекции, будучи взяты сами по себе, обозначают или симулируют время историческое. В научном предприятии структурализма вскрывается регрессивное стремление человека современной цивилизации забыть о собственной смертности - как бы приручить, нейтрализовать ее, "поиграть в свое рождение и смерть". Эта методология оказывается сама вписана в порядок современного общества, из абстрактно-аналитического метаязыка превращается в прямое порождение объекта, который она сама же пытается описывать. Принимая сторону "кода", структурализм невольно вступает в сообщничество с симулякрами, создаваемыми этим кодом.
Но, расходясь со структуралистской методологией, Бодрийяр продолжает опираться на фундаментальные интуиции, из которых исходил структурализм. Его идея "послежития", призрачного существования как основы симуляции, по-видимому, восходит к "Мифологиям" Ролана Барта, к последней главе этой книги, где теоретически характеризуется феномен коннотации как производства "мифических" значений. В каждом знаке имеется две инстанции - означающее и означаемое, но означаемое первичного, денотативного знака находится в двойственном положении: с одной стороны, оно представляет собой "смысл" этого первичного знака, а с другой стороны, образует "форму", означающее вторично-коннотативного знака ("мифа"). И вот как Барт анализирует эту двойственность:
[…] форма не уничтожает смысл, а лишь обедняет, дистанцирует, держит в своей власти. Смысл вот-вот умрет, но его смерть отсрочена: обесцениваясь, смысл сохраняет жизнь, которой отныне и будет питаться форма мифа. Для формы смысл - это как бы подручный запас истории, он богат и покорен, его можно то приближать, то удалять, стремительно чередуя одно и другое; форма постоянно нуждается в том, чтобы вновь пустить корни в смысл и напитаться его природностью; а главное, она нуждается в нем как в укрытии".
"Отсроченная смерть" первичного смысла уподобляется вампирическому паразитированию "мифа" на теле первичного языка:
[…] миф - язык, не желающий умирать; питаясь чужими смыслами, он благодаря им незаметно продлевает свою ущербную жизнь, искусственно отсрочивает их смерть и сам удобно вселяется в эту отсрочку; он превращает их в говорящие трупы.
Эта отсроченность позволяет вторичному знаку - и господствующему классу, который такие знаки производит, - порабощать первичный знак, а вместе с ним и общество, наивно пользующееся его "прямым" значением: словно в гегелевской диалектике Господина и Раба, первичный знак сохраняет продленную жизнь, но зато утрачивает собственную сущность, начинает значить не то, что является его собственным смыслом, а то, чего требует от него Господин. И Бодрийяр, прямо упоминающий этот знаменитый фрагмент из "Феноменологии духа" в своем "Символическом обмене…" (см. наст. изд., с. 102), в другом месте отчетливо связывает темпоральность "отсрочки" с возникновением и существованием любой власти - духовной и светской, господствующей и "оппозиционной":
Все инстанции подавления и контроля утверждаются в пространстве разрыва, в момент зависания между жизнью и ее концом, то есть в момент выработки совершенно фантастической, искусственной темпоральности […] (наст. изд., с. 273).
Церковь живет отсроченной вечностью (так же как государство - отсроченным общественным состоянием, а революционные партии - отсроченной революцией: все они живут смертью) […] (наст. изд., с. 259).
Все эти абстрактно-онтологические суждения подкрепляются конкретным анализом общественного быта. Так, "отсроченность" как темпоральность симуляции уже являлась предметом анализа в "Системе вещей" в нескольких своих непосредственно социальных проявлениях. Во-первых, это уже упомянутое выше коллекционирование: коллекция всегда должна оставаться незавершенной, в ней обязательно должно недоставать какого-то предмета, и этот завершающий предмет (знаменующий собой смерть коллекции и, в некотором смысле, самого коллекционера), все время является отсроченным. Во-вторых, это известный феномен запаздывания серийных вещей по сравнению с модным образцом:
[…] чистая серия […] располагается совсем не в актуальной современности (которая, наряду с будущим, составляет достояние авангарда и моделей), но и не в давнем прошлом, составляющем исключительную принадлежность богатства и образованности, - , ее временем является "ближайшее" прошлое, то неопределенное прошлое, которое, по сути, определяется лишь своим временным отставанием от настоящего; это та межеумочная темпоральность, куда попадают модели вчерашнего дня […] таким образом, большинство людей […] живут не в своем времени, но во времени обобщенно-незначимом; это время еще не современности и уже не старины, и ему, вероятно, никогда и не стать стариной […] серия по отношению к модели […] представляет собой утрату времени в его реальном измерении; она принадлежит некоему пустому сектору повседневности, к негативной темпоральности, которая механически питается отбросами моделей.
Двусмысленное "послежитие" серийных вещей, уже оторвавшихся от "подлинности", сущностной полноты старинных вещей и лишь безнадежно догоняющих остроактуальное существование модных образцов, сопоставимо с тем отсроченно-посмертным псевдобытием, которым в "Символическом обмене…" характеризуются симулякры производства, общественного мнения, Революции, человеческой жизни и смерти как таковой или, скажем (в сфере художественного творчества), автоматического письма сюрреалистов, которое внешне решительно отменяет смысл, а на самом деле "только и живет ностальгией по означаемому" (наст. изд., с. 343). Серийная вещь застряла на полпути между реальностью и идеалом: реальность в ней уже отчуждена от себя самой, уже захвачена чуждым ей смыслом (ориентацией на опережающую ее модель), но никогда не сможет достичь идеальности самой этой модели. У "невещественного" же симулякра по определению нет материального тела, и для него позади остается уже его идеальная сущность, от которой он оторвался и которую он безнадежно стремится догнать. Линейная темпоральность материальных симулякров свертывается в петлю на уровне этих бестелесных подобий, захваченных бесплодным "коловращением репрезентации" (наст. изд., с. 149), головокружительной сменой сущности/видимости, сравнимой с навязчивым повторением при неврозе. Ситуация безнадежной погони здесь усугубляется, так как это погоня за собой, за собственной тенью-моделью, фактически же - за "настоящей", символической смертью, которой "доживающего" лишает паразитирующая на нем социальная инстанция. В результате получается парадоксальная ситуация, которую Бодрийяр в одной из следующих работ обозначил как "прецессию симулякров" - предшествование подобий собственным образцам:
Территория больше не предшествует карте и не переживает се. Отныне сама карта предшествует территории - прецессия симулякров, - именно она порождает территорию […].
В самом деле, если на "подделочной" и "производственной" стадии вещественные симулякры получались путем копирования некоторых реально существующих образцов, то на стадии "симуляции" образцов фактически нет - они отброшены в абсолютное прошлое "утерянных и никогда не бывших объектов", как характеризуется "реальное" в топике бессознательного у Лакана, или, что то же самое, маячат где-то в недосягаемом будущем "воображаемого". Прецессия симулякров равнозначна прецессии следствий, когда следствия возникают прежде причин; в современной экономике примером тому является коммерческий кредит, позволяющий приобретать и потреблять вещи, еще не заработав их, так что "их потребление как бы опережает их производство". И такое опережающее потребление, разрушающее причинность, связано, разумеется, со специфическим искривлением времени, как и в логике "послежития":
Невыкупленная вещь убегает от вас во времени, она никогда и не была вашей. И такое убегание вещи соответствует, на другом уровне, вечному убеганию серийной вещи, стремящейся настичь модель […] Мы вечно отстаем от своих вещей.
Во французском языке есть специальное выражение для головокружительно-безответственного наступления, безоглядного повышения ставок, симулирующего прогресс, - la fuite en avant, "убегание вперед". Наиболее очевидная в поведении азартных игроков, политиков, предпринимателей ("не сумел построить трансформаторную будку - начинай строить вокруг нее завод-гигант"), подобная "фатальная стратегия", как назвал это Бодрийяр в одноименной книге 1983 года, фактически работает и в масштабе всего современного общества, от материально-вещественных до абстрактно-институциональных его аспектов.
Однако "убегание вперед" может мыслиться не только в своей "слабой", асимптотической форме - в образе Ахиллеса, пытающегося нагнать черепаху; наряду с этим бесконечно медленным у него есть и бесконечно быстрый, "сильный" вариант - катастрофическое время экспоненциального роста или ступенчатой потенциализации. Бодрийяр еще в книге "Общество потребления" (1970) подверг критике оптимистическую идеологию "валового экономического роста"; а в "Символическом обмене…" он отмечает, что неконтролируемый и иррациональный рост происходит не только в собственно хозяйственной области:
Такую модель продуктивности - быстрый и неуклонный рост экономики, галопирующая демография, ничем не ограниченная дискурсивность - следует анализировать одновременно во всех ее планах (наст. изд., с. 334).