Король понимал горе лучше, чем грусть, и на сей раз уловил в словах графа едва заметные нотки страдания.
- Граф! - заговорил Людовик XVI с добродушным выражением, так шедшим "доброму семьянину", как он сам себя иногда называл. - Граф, в этом есть и ваша вина!
- Моя вина? - невольно покраснев, торопливо переспросил Шарни.
- Да, да, ваша вина, - продолжал настаивать король. - Если мужчину оставляет женщина, да еще столь безупречная, как графиня, в этом всегда отчасти виноват мужчина.
- Государь!
- Вы можете сказать, что это не мое дело, дорогой граф. А я отвечу вам так: "Ошибаетесь: это мое дело; король многое может сделать одним своим словом". Ну, будьте со мной откровенны: вы оказались неблагодарны по отношению к бедной мадемуазель де Таверне, а она так вас любит!
- Она меня любит?.. Простите, государь, - с легким оттенком горечи отозвался Шарни, - ваше величество изволили сказать, что мадемуазель де Таверне меня… очень любит?..
- Мадемуазель де Таверне или госпожа графиня де Шарни, - это одно и те же лицо, я полагаю.
- И да и нет, государь.
- Я сказал, что госпожа де Шарни вас любит, и продолжаю это утверждать.
- Государь, вы знаете, что противоречить королю не положено.
- Можете противоречить сколько хотите, я знаю, что говорю.
- И вы, ваше величество, по некоторым признакам, понятным, очевидно, только вашему величеству, заметили, что госпожа де Шарни… меня любит?..
- Я не знаю, мне ли одному были понятны эти признаки, дорогой граф; однако я знаю наверное, что в страшную ночь шестого октября, с той самой минуты, как графиня присоединилась к нам, она ни на секунду не отводила от вас взгляда, и в глазах ее читалась душевная тревога, читалась до такой степени ясно, что, когда двери Бычьего глаза готовы были вот-вот затрещать, я увидел, что бедняжка подалась вперед, чтобы заслонить вас собою.
Сердце Шарни болезненно сжалось. Ему показалось, что он заметил в поведении графини нечто сходное с тем, о чем только что сказал ему король; однако все подробности его последнего свидания с Андре были еще слишком памятны ему, чтобы он мог поверить и невнятному голосу своего сердца, и утверждениям короля.
- Я потому еще обратил на это внимание, - продолжал Людовик XVI, - что уже во время моего путешествия в Париж, когда королева послала вас ко мне в ратушу, она сама мне потом рассказала, что графиня едва не умерла от горя, пока вас не было, а позже - от радости, когда вы благополучно вернулись.
- Государь, - с печальной улыбкой заметил Шарни, - Богу было угодно, чтобы те, кто по рождению выше нас, имели то преимущество, что могут читать в чужих сердцах тайны, недоступные другим людям. Если король и королева это видели, значит, так оно и было. Однако мое слабое зрение позволило мне увидеть другое; вот почему я прошу короля не обращать внимания на пламенную любовь ко мне госпожи де Шарни, если ему угодно поручить мне какое-нибудь опасное дело или послать куда бы то ни было с поручением. Я бы с удовольствием уехал из Парижа, даже с риском для жизни.
- Однако когда неделю тому назад королева хотела отправить вас в Турин, вы, как мне показалось, сами пожелали остаться в Париже.
- Я подумал, государь, что для выполнения этого поручения вполне подойдет мой брат, а сам остался в надежде получить другое - более трудное и опасное задание.
- Ну что же, дорогой граф, наступило именно такое время, когда я хочу поручить вам одно дело; сегодня оно трудное, а в будущем, возможно, и небезопасное; вот почему я говорил с вами о нынешнем одиночестве графини: я хотел бы видеть ее рядом с подругой, потому что отнимаю у нее мужа.
- Я напишу графине, государь, и расскажу о том, какие добрые чувства питает к ней ваше величество.
- Как "напишете"? Разве вы не повидаете графиню до отъезда?
- Я лишь однажды посетил госпожу де Шарни, не испросив на то ее позволения, государь, и, судя по тому, какой прием она мне оказала, мне не следует пока что этого позволения испрашивать, не будь на то особого приказания вашего величества.
- Не будем больше об этом говорить; я обсужу это с королевой в ваше отсутствие, - сказал король, поднимаясь из-за стола.
Он удовлетворенно откашлялся, как человек, вполне насытившийся и довольный своим пищеварением.
- Да, признаться, доктора правы: любое дело представляется совершенно по-разному в зависимости от того, занимаемся ли мы им на голодный или на сытый желудок… Пройдите в мой кабинет, дорогой граф; я чувствую, что могу чистосердечно обо всем с вами поговорить.
Граф последовал за Людовиком XVI, размышляя о том, что материальная, грубая сторона человека иногда лишает коронованную особу величия, в чем гордая Мария Антуанетта неустанно упрекала своего супруга.
XXI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ КОРОЛЬ ЗАНИМАЕТСЯ ГОСУДАРСТВЕННЫМИ ДЕЛАМИ
Хотя король переехал в Тюильри всего две недели тому назад, оборудование двух комнат в его апартаментах было полностью закончено.
Это были его кузница и кабинет.
Позже, при обстоятельствах, которые окажут на судьбу несчастного короля не меньшее влияние, нежели теперешние, мы еще пригласим читателя в королевскую кузницу; а сейчас давайте войдем в кабинет вслед за Шарни. Граф уже стоит перед письменным столом, за который только что сел король.
Стол завален картами, книгами по географии, английскими газетами, бумагами; среди них нетрудно различить те, что исписаны рукой Людовика XVI: у него мелкий почерк, король не оставляет свободного места ни сверху, ни снизу, ни на полях.
Характер проявляется в мелочах: бережливый Людовик XVI не только не оставлял на листе бумаги свободного места, но под его рукой белый листок покрывался таким количеством букв, какое только мог вместить.
Шарни, около четырех лет проживший в непосредственной близости от обоих венценосных супругов, давным-давно привык к этим мелочам и потому не замечал их. Вот отчего он, не останавливаясь взглядом ни на чем в особенности, почтительно ожидал, когда король к нему обратится.
Однако, придя в кабинет, король, несмотря на то что он заранее заявил о своем доверии к графу, испытывал, казалось, некоторое смущение перед тем, как приступить к делу.
Чтобы придать себе решимости, он отпер один из ящиков стола, из потайного отделения его достал несколько запечатанных писем и положил их на стол, придавив сверху рукой.
- Господин де Шарни! - начал он наконец. - Я заметил вот что…
Он замолчал и пристально взглянул на Шарни, терпеливо ожидавшего, когда король снова заговорит.
- В ночь с пятого на шестое октября, когда надо было выбирать между охраной королевы и короля, вы поручили ее величество своему брату, а сами остались при мне.
- Государь! - сказал Шарни. - Я глава семьи, а вы глава государства, вот почему я счел себя вправе умереть рядом с вами.
- Это внушило мне мысль, - продолжал Людовик XVI, - что, если когда-нибудь мне доведется искать человека для выполнения тайного, трудного и опасного поручения, я могу доверить его вам как верному французу и как сердечному другу.
- О государь! - вскричал Шарни. - Как бы высоко ни возносил меня король, я не настолько самонадеян, чтобы полагать себя чем-то более значительным, чем верным и признательным подданным.
- Господин де Шарни! Вы серьезный человек, хотя вам всего тридцать шесть лет; вы стараетесь осмыслить каждое из пережитых нами событий и о каждом сделать свое заключение… Господин де Шарни, что вы думаете о моем положении? Что бы вы могли предложить для его улучшения, если бы вы были первым министром?
- Государь! - скорее нерешительно, нежели смущенно, произнес Шарни. - Я солдат… морской офицер… Сложные политические вопросы недоступны моему пониманию.
- Граф! - король протянул Шарни руку с достоинством, будто только сейчас до конца осознанным им самим. - Вы человек. А другой человек, считающий вас своим другом, обращается к вам просто, искренне, доверяясь вашему светлому уму, честному и преданному сердцу, и просит вас поставить себя на его место.
- Государь, - отвечал Шарни, - в не менее серьезных обстоятельствах королева уже оказала мне однажды честь, какую в настоящую минуту оказывает мне король, спрашивая моего мнения; это было в день взятия Бастилии; королева намеревалась выдвинуть против ста тысяч вооруженных парижан, катившихся, будто ощетинившаяся железом и пышущая огнем гидра, по улицам Сент-Антуанского предместья, всего восемь или десять тысяч наемных солдат. Если бы королева не так хорошо меня знала, если бы она не видела всей моей почтительности и преданности, мой ответ мог бы поссорить меня с ней… Увы, государь, сегодня я боюсь, что, искренне отвечая на вопрос короля, я могу обидеть ваше величество.
- Что же вы ответили королеве, сударь?
- Раз ваше величество недостаточно сильны, чтобы войти в Париж победителем, вы должны войти как отец народа.
- Ну так что же, сударь! - возразил Людовик XVI. - Разве я не последовал этому совету?
- Совершенно верно, государь, вы ему последовали.
- Теперь остается узнать, правильно ли я сделал, что последовал ему, ведь на этот раз… скажите сами, вошел я сюда как король или как пленник?
- Государь, разрешит ли мне король говорить со всею откровенностью? - спросил Шарни.
- Говорите, граф; раз я спрашиваю вашего мнения, значит, собираюсь последовать вашему совету.
- Государь! Я был против банкета в Версале; я умолял королеву не ходить в ваше отсутствие в театр; я был в отчаянии, когда ее величество растоптала трехцветную кокарду, заменив ее черной, то есть австрийской кокардой.
- Вы полагаете, господин де Шарни, что это послужило действительной причиной событий пятого и шестого октября?
- Нет, государь, однако это было поводом. Государь! Вы справедливо относитесь к своему народу, верно? Народ добр, он вас любит, народ поддерживает королевскую власть; однако народ страдает, народ мерзнет, народ голодает; он окружен дурными советчиками, толкающими его против вас; он идет, опрокидывая все на своем пути, потому что и сам еще не знает своих сил; сто́ит его однажды выпустить из рук, как он, подобно наводнению или пожару, все вокруг затопит или сожжет дотла.
- Предположим, господин де Шарни, - и это вполне естественно, - что я не хочу ни утонуть, ни сгореть; что же мне следует предпринять?
- Государь, не следует давать повода к тому, чтобы начались наводнение или пожар… Впрочем, прошу прощения, - спохватился Шарни, - я забываю, что даже по приказанию короля…
- Вы хотите сказать - по просьбе… Продолжайте, господин де Шарни, продолжайте: король просит вас.
- Итак, государь, вы видели парижан, так долго живших без короля и королевы и возжаждавших на них посмотреть; вы видели, какой страшной толпой поджигателей и убийц был народ в Версале, вернее, таким он вам показался, потому что в Версале был не народ! Вы видели народ в Тюильри, когда, столпившись под двойным дворцовым балконом, он приветствовал вас, королеву, членов королевской семьи, проникал в ваши покои в виде различных депутаций: рыночных торговок, национальных гвардейцев, представителей городских властей; а те, кому не посчастливилось попасть в ваши апартаменты и обменяться с вами парой слов, толпились - вы это видели - под окнами вашей столовой, и матери приказывали детишкам посылать через стекла воздушные поцелуи августейшим сотрапезникам!
- Да, - сказал король, - я все это видел, этим и объясняется моя нерешительность. Я хочу понять, какой же народ настоящий: тот, что поджигает и убивает, или тот, который приветствует и возвеличивает?
- Конечно, последний, государь! Доверьтесь ему, и он защитит вас от того, кто поджигает и убивает.
- Граф, вы с разницей в два часа слово в слово повторяете то, что уже сказал мне сегодня утром доктор Жильбер.
- Ах, государь! Почему же, узнав мнение столь глубокомысленного, столь ученого, столь серьезного человека, как господин доктор, вы соблаговолили справиться о моей точке зрения? Ведь я всего-навсего скромный офицер.
- Я могу объяснить вам это, господин де Шарни, - отвечал Людовик XVI. - Дело в том, что вы с доктором совершенно непохожи. Вы преданы королю, а доктор Жильбер - лишь королевской власти.
- Я не совсем вас понимаю, государь.
- Я полагаю, что ради спасения королевской власти, то есть принципа, он не остановится перед тем, чтобы покинуть короля, то есть человека.
- В таком случае ваше величество правы, мы действительно по-разному смотрим на вещи: вы, государь, олицетворяете для меня и короля и королевскую власть, и я прошу вас располагать мною.
- Прежде всего мне хотелось бы услышать от вас, господин де Шарни, к кому вы обратились бы в переживаемую нами минуту затишья перед новой бурей, чтобы стереть следы бури минувшей и чтобы предотвратить грядущее несчастье.
- Если бы я имел честь и несчастье быть королем, государь, я вспомнил бы крики, раздававшиеся вокруг кареты по дороге из Версаля, и протянул бы правую руку господину де Лафайету, а левую - господину де Мирабо.
- Граф! - с живостью воскликнул король. - Как вы можете так говорить, испытывая ненависть к одному и презирая другого?
- Государь! Речь идет не о моих чувствах, а о спасении короля и будущем королевства.
- То же самое сказал мне и доктор Жильбер, - пробормотал король, будто разговаривая сам с собой.
- Государь, я рад, что мое мнение совпадает с мнением человека столь известного, как доктор Жильбер, - отвечал Шарни.
- Так вы полагаете, дорогой граф, что союз этих двух людей мог бы привести к спокойствию нации и безопасности короля?
- С Божьей помощью, государь, я положился бы на союз этих двух людей.
- Однако если я положусь на этот союз, если я дам согласие на этот пакт, но, несмотря на мое и, возможно, их собственное желание, министерская комбинация, которая должна их объединить, провалится, что тогда мне, по-вашему, делать?
- Я думаю, что, когда король испробует все средства, данные ему судьбой, когда он исполнит все обязательства, накладываемые на него положением, настанет время ему подумать о безопасности своей семьи.
- Так вы предложили бы мне бежать?
- Я предложил бы вашему величеству удалиться вместе с теми из своих полков и подданных, на кого вы считаете себя вправе рассчитывать, в какую-нибудь крепость вроде Меца, Нанси или Страсбура.
Лицо короля расплылось в улыбке.
- Так! - радостно воскликнул он. - А кому из генералов, доказавших мне свою преданность, вы доверили бы опасную миссию: увезти или принять короля? Ответьте мне искренне, Шарни, ведь вы знаете всех генералов!
- О государь! - прошептал Шарни. - Это очень большая ответственность: руководить королем в подобном выборе… Государь, я признаюсь в собственном невежестве, слабости, бессилии… Государь, позвольте мне не отвечать.
- Я вам помогу, граф, - заявил король. - Выбор уже сделан. К этому человеку я и хочу вас послать. Вот уже готовое письмо, вам следует передать его. Таким образом, если вы назовете имя подходящего, по вашему мнению, человека, это не повлияет на мой выбор. Зато я узнаю имя еще одного верного слуги, у которого, несомненно, будет случай доказать свою преданность. Итак, господин де Шарни, если бы вам пришлось поручить вашего короля чьей-либо смелости, преданности, находчивости, на кого пал бы ваш выбор?
- Государь! - с минуту подумав, отвечал Шарни. - Готов поклясться вашему величеству, что я выбрал бы этого человека не потому, что меня связывают с ним дружеские и даже, я бы сказал, почти родственные отношения, но потому, что он известен всей армии своей преданностью королю; будучи губернатором Подветренных островов, он во время американской войны бесстрашно охранял наши антильские владения от посягательств неприятеля и даже отбил у него несколько островов; с тех пор ему поручались весьма ответственные посты, а в настоящее время он, если не ошибаюсь, губернатор Меца. Я имею в виду маркиза де Буйе, государь. Будь я отцом, я не побоялся бы доверить ему своего сына; будучи сыном, я доверил бы ему своего отца; будучи верноподданным, я доверил бы ему моего короля!
Несмотря на то что внешне Людовик XVI, как правило, бывал невозмутим, на сей раз он с заметным беспокойством слушал графа; по мере того как он угадывал, кого имел в виду Шарни, лицо его все более прояснялось. Когда граф произнес имя маркиза, король не сдержался и радостно вскрикнул.
- Вы только взгляните, граф, кому адресовано это письмо, - сказал он. - Должно быть, само Провидение внушило мне мысль обратиться к вам!
Шарни принял письмо из рук короля и прочитал на конверте:
"Господину Франсуа Клоду Амуру маркизу де Буйе, командующему военным гарнизоном города Меца".
Слезы радости и гордости навернулись на глаза Шарни.
- Государь! - вскричал он. - После этого я могу сказать вам только одно: я готов умереть за ваше величество!
- А я, сударь, скажу вам вот что: после того, что произошло, я не вправе иметь от вас тайн, потому что в час испытаний я вам, и только вам - слышите? - доверю свою жизнь, жизнь королевы и моих детей. Выслушайте же, что мне предлагают и от чего я отказываюсь.
Шарни поклонился и приготовился слушать.
- Уже не в первый раз, как вы понимаете, господин де Шарни, мне и моим близким приходится задуматься о том, как осуществить план, сходный с тем, который мы сейчас обсуждаем. В ночь с пятого на шестое октября я собирался устроить побег королеве; ее должны были отвезти в Рамбуйе в экипаже, а я догнал бы ее верхом. Оттуда мы без особого труда добрались бы до границы, потому что тогда нас не охраняли столь тщательно, как теперь. Этот план провалился, потому что королева не пожелала ехать одна и меня также заставила поклясться в том, что я без нее никуда не уеду.
- Государь, я присутствовал при том, как трогательно обменялись тогда клятвами король и королева, вернее муж и жена.
- Потом господин де Бретёйль начал со мной переговоры через посредничество графа фон Иннисдаля, а на прошлой неделе я получил письмо из Золотурна.
Король замолчал. Граф по-прежнему не проронил ни звука.
- Вы молчите, граф? - спросил король.
- Государь, - с поклоном отвечал Шарни, - я знаю, что господин барон де Бретёйль представляет интересы Австрии, и боюсь оскорбить вполне понятные симпатии короля к королеве, а также к императору Иосифу Второму, который приходится вам шурином.
Король схватил Шарни за руку и, наклонившись к нему, доверительно зашептал:
- Можете этого не бояться, граф: я люблю Австрию не больше вас.
Рука Шарни задрожала, так велико было его изумление.
- Граф! Граф! Когда столь значительное лицо, как вы, собирается пожертвовать собою ради другого человека, имеющего перед ним лишь то преимущество, что он король, нужно знать, кому готовишься принести себя в жертву. Граф, я уже сказал вам и повторяю: я не люблю Австрию. Я не люблю Марию Терезию, навязавшую нам Семилетнюю войну, в которой мы потеряли двести тысяч человек и двести миллионов семьсот тысяч квадратных льё в Америке; я не люблю ее за то, что она называла госпожу де Помпадур - шлюху! - своей кузиной; за то, что по ее приказу мой отец - святой! - был отравлен господином де Шуазёлем; за то, что она пользовалась своими дочерьми как дипломатическими агентами; за то, что через посредство эрцгерцогини Каролины она распоряжалась Неаполем, а через посредство эрцгерцогини Марии Антуанетты она рассчитывала подчинить себе Францию.