- Ваше величество! Господин де Мирабо принадлежит к породе людей, которые знают, чего они стоят, и приходят в отчаяние, когда, понимая, на что они способны и какую помощь могли бы оказать, видят, что короли не желают пользоваться их услугами. Да, чтобы обратить на себя ваше внимание, господин де Мирабо готов пойти даже на оскорбления, потому что он скорее согласится на то, что славная дочь Марии Терезии, королева и женщина, бросит на него гневный взгляд, нежели совсем не удостоит его вниманием.
- Итак, вы полагаете, господин Жильбер, что этот господин согласится перейти на нашу сторону?
- Он всецело принадлежит вам, ваше величество; Мирабо, удалившийся от трона, - это вырвавшийся на свободу конь; стоит ему почувствовать повод и шпоры хозяина, как он сейчас же выезжает на ровную дорогу.
- Но он же принадлежит герцогу Орлеанскому; не может же он принадлежать всем сразу!
- Вот в этом, ваше величество, вы ошибаетесь.
- Разве господин де Мирабо не принадлежит герцогу Орлеанскому? - спросила королева.
- Вот сколь малое отношение он имеет к герцогу Орлеанскому: узнав, что принц, испугавшись угроз генерала де Лафайета, уехал в Англию, он скомкал записку господина де Лозена, сообщавшего ему об этом отъезде, со словами: "Утверждают, что я на стороне этого человека! А я бы не взял его и в лакеи!"
- Ну, это меня с ним несколько примиряет, - попыталась улыбнуться королева, - и если бы я поверила, что на него в самом деле можно положиться…
- Что же тогда?
- …я, возможно, не стала бы столь же решительно, как король, возражать против того, чтобы с ним объединиться.
- Ваше величество! На следующий день после того, как народ привез из Версаля королеву, короля и членов королевской семьи, я встретил господина де Мирабо…
- Опьяненного своим вчерашним триумфом?
- Напуганного грозившими вам опасностями, а также бедами, что вам еще суждено пережить.
- Неужели? Вы в этом уверены? - с сомнением переспросила королева.
- Хотите, я повторю вам его слова?
- Да, вы мне доставите удовольствие.
- Вот они, слово в слово; я постарался их запомнить в надежде, что смогу когда-нибудь повторить их вашему величеству: "Если вы знаете способ заставить короля и королеву вас выслушать, убедите их в том, что Франция погибнет вместе с ними, если королевская семья не покинет Париж. Я подготавливаю план их отъезда. В состоянии ли вы заставить их поверить в то, что они могут на меня положиться?"
Королева задумалась.
- Значит, господин де Мирабо тоже считает, что мы должны уехать из Парижа?
- Так он думал тогда.
- А разве с тех пор он изменил свое мнение?
- Да, если верить записке, что я получил полчаса тому назад.
- От кого эта записка?
- От него.
- Можно ли на нее взглянуть?
- Она предназначена вашему величеству.
Жильбер достал записку из кармана.
- Надеюсь, ваше величество извинит, что письмо написано на листке из ученической тетрадки и на стойке винной лавки, - предупредил он.
- Это пусть вас не беспокоит: и бумага и пюпитр - все соответствует политике, которая делается в настоящее время.
Королева взяла записку и прочитала:
"Сегодняшнее событие коренным образом все меняет.
От этой отрубленной головы можно получить немалую выгоду.
Национальное собрание испугается и потребует введения закона военного времени.
Господин де Мирабо может поддержать это предложение и поставить вопрос на голосование.
Господин де Мирабо может поддержать ту точку зрения, что единственное спасение - вновь сосредоточить силу в руках исполнительной власти.
Господин де Мирабо может наброситься на господина Неккера по вопросам продовольствия и сместить его.
Если кабинет Неккера будет сменен правительством Мирабо и Лафайета, господин де Мирабо берет всю ответственность на себя".
- Почему здесь нет подписи? - спросила королева.
- Я уже имел честь доложить вашему величеству, что получил записку из рук самого господина де Мирабо.
- И что вы об этом думаете?
- Я полагаю, ваше величество, что господин де Мирабо совершенно прав и что только предлагаемый им альянс может спасти Францию.
- Ну хорошо! Пусть господин де Мирабо передаст мне через вас памятную записку о нынешнем положении и проект кабинета министров; я доведу все это до сведения короля.
- И ваше величество поддержит это?
- Поддержу.
- В таком случае господин де Мирабо, не откладывая, может уже сейчас в качестве залога поддержать введение закона военного времени в силу и потребовать передачи власти исполнительным органам, не так ли?
- Да.
- Можно ли в обмен на это пообещать ему, что в случае скорого падения господина Неккера проект кабинета министров Лафайета и Мирабо не будет отвергнут?
- Мною? Нет. Я готова доказать, что умею жертвовать своим самолюбием ради блага государства. Но, как вам известно, я не могу отвечать за короля.
- Поддержит ли нас месье?
- Я думаю, у месье свои планы, и они вряд ли позволят ему поддержать чужие намерения.
- Имеет ли королева какое-нибудь представление о планах месье?
- Я полагаю, что месье придерживается первоначального мнения господина де Мирабо, то есть что король должен покинуть Париж.
- Позволит ли мне ваше величество сказать господину де Мирабо, что именно королева поручила ему составить памятную записку и проект кабинета министров?
- Я доверяю господину Жильберу самому решить, в какой мере он может быть откровенным с человеком, который вчера был нам другом, а завтра может превратиться во врага.
- О, в этом отношении вы можете на меня положиться, ваше величество; но, так как положение серьезно, мы не должны терять ни минуты; позвольте мне сейчас же отправиться в Национальное собрание: я попытаюсь увидеться с господином де Мирабо сегодня же; если мне удастся это сделать, то через два часа ваше величество будет иметь ответ.
Королева жестом отпустила Жильбера. Тот вышел. Спустя четверть часа он был в Собрании.
Депутаты были взволнованы совершенным у дверей Собрания убийством, к тому же убийством человека, который в определенном смысле был им верным слугой.
Члены Собрания сновали от трибуны к своим скамьям, а от них - в коридор.
Один Мирабо неподвижно сидел на своем месте. Он ждал, не сводя взгляда с трибуны для публики.
Едва он завидел Жильбера, как его львиное лицо словно осветилось изнутри.
Жильбер подал ему знак, на который он ответил кивком.
Жильбер вырвал страничку из записной книжки и написал:
"Ваши предложения приняты если и не обеими сторонами, то, по крайней мере, той, которую мы с Вами считаем более влиятельной.
Вас просят составить к завтрашнему дню памятную записку, а сегодня - проект кабинета министров.
Верните исполнительной власти силу, и исполнительная власть будет с Вами считаться".
Он сложил листок в виде письма, написал сверху: "Господину де Мирабо", позвал секретаря и приказал отнести письмо по назначению.
Со своей трибуны Жильбер увидел, как тот вошел в зал, направился прямо к депутату от Экса и передал ему письмо.
Мирабо прочитал его с видом глубочайшего равнодушия, так что даже сидящие рядом с ним люди не могли бы заподозрить, что полученная им только что записка отвечала его самым страстным желаниям; на половинке листа, лежавшего перед ним, он столь же равнодушно набросал несколько строк, небрежно сложил ее и, с показной беззаботностью вручив секретарю, сказал:
- Господину, передавшему для меня записку.
Жильбер торопливо развернул листок.
В нем содержались строки, возможно сулившие Франции другое будущее, если бы предлагаемый им план мог быть выполнен.
"Я буду говорить.
Завтра я пришлю памятную записку.
Вот требуемый список; два-три имени возможно заменить:
Господин Неккер, первый министр…"
Это имя заставило Жильбера почти усомниться в том, что записку писал Мирабо.
Однако за этим именем, как и за другими, следовали скобки, и потому Жильбер снова стал читать:
"Господин Неккер, первый министр. (Его нужно сделать в такой же степени беспомощным, в какой степени он сам не способен на что бы то ни было, однако при этом надо сохранить его необходимость в глазах короля.)
Архиепископ Бордоский, канцлер. (Посоветовать ему быть разборчивым в тех, кто готовит ему бумаги.)
Герцог де Лианкур, военный министр. (Честен, решителен, лично предан королю, что обеспечит безопасность его величеству.)
Герцог де Ларошфуко, министр двора и города Парижа. (Туре - вместе с ним.)
Граф де Ламарк, морской министр. (Не способен возглавлять военное ведомство, которое необходимо поручить герцогу де Лианкуру. Граф де Ламарк предан, решителен, исполнителен.)
Епископ Отёнский, министр финансов. (Заслужил это место своим предложением насчет духовенства. Лаборд - вместе с ним.)
Граф де Мирабо, член королевского совета, министр без портфеля. (Личная неприязнь сегодня неуместна: правительство должно объявить во всеуслышание, что отныне главными его помощниками будут твердые принципы, непреклонный характер и талант.)
Тарже, мэр Парижа. (В этом ему поможет судейское сословие.)
Лафайет, член совета; маршал Франции, верховный главнокомандующий на то время, которое ему понадобится для преобразования армии.
Господин де Монморен, губернатор, герцог и пэр. (Его долги оплачены.)
Господин де Сегюр (из России), министр иностранных дел.
Господин Мунье, в королевскую библиотеку.
Господин Шапелье, по делам строительства".
Ниже было приписано следующее:
"Партия Лафайета:
министр юстиции - герцог де Ларошфуко;
министр иностранных дел - епископ Отёнский;
министр финансов - Ламбер, Аллер или Клавьер;
морской министр…
Партия королевы:
военный или морской министр - Ламарк;
председатель совета по образованию и общественному воспитанию - аббат Сиейес;
хранитель личной королевской печати…"
Эта приписка свидетельствовала, по-видимому, о том, что Мирабо допускал некоторые изменения в предложенной им комбинации, что не воспрепятствовало бы его намерениям и не помешало бы его планам.
Было заметно, что, когда он писал записку, рука его немного дрожала; это доказывало, что, сохраняя равнодушный вид, Мирабо, несомненно, волновался.
Жильбер быстро прочел, вырвал из записной книжки еще один листок и написал несколько строк, после чего передал записку секретарю, которого перед тем попросил подождать. Вот что говорилось в записке:
"Я возвращаюсь к хозяйке квартиры, которую мы хотим снять; я передам ей условия, на которых Вы согласны снять и отремонтировать дом.
Дайте мне знать на квартиру (она находится на улице Сент-Оноре за церковью Успения напротив лавки столяра по имени Дюпле) о результате заседания, как только оно закончится".
Королева, жаждавшая действия в надежде заглушить политическими интригами любовную страсть, с нетерпением ожидала возвращения Жильбера, слушая новый доклад Вебера.
Это был рассказ об ужасной развязке страшной сцены, начало которой Вебер видел своими глазами, а только что явился свидетелем и конца этой истории.
Когда королева послала его узнать новости, он едва успел взойти на мост Нотр-Дам, когда с другой стороны этого моста показалось кровавое шествие, а впереди, подобно знамени убийц, возвышалась голова булочника Франсуа, которую ради забавы - так же как недавно завили и напудрили отрубленные головы гвардейцев на Севрском мосту - какой-то убийца-шутник украсил белым колпаком, позаимствованным у одного из собратьев жертвы.
Какая-то молодая женщина, бледная, напуганная, с потным лицом, бежала в сторону ратуши так быстро, насколько ей позволял довольно заметно выступавший живот, однако, не пробежав и трети моста, остановилась как вкопанная.
Эта голова, черты лица которой она еще не могла различить, произвела на нее такое же действие, как щит античного героя.
Но по мере того как голова приближалась, по все более искажающемуся лицу бедной женщины было нетрудно заметить, что она еще не обратилась в камень.
Когда ужасный трофей оказался от нее не более чем в двадцати футах, она закричала, в отчаянии протягивая руки, и как подкошенная без чувств рухнула наземь.
Это была жена Франсуа, она была на пятом месяце беременности.
Когда ее уносили, она оставалась без чувств.
- Боже мой! - прошептала королева. - Какое страшное предупреждение ты посылаешь рабе своей, словно напоминая, что на этой земле есть люди более несчастные, чем она!
В эту минуту, сопровождая Жильбера, вошла г-жа Кампан, сменившая Вебера на страже у двери королевы.
Жильбер увидел, что перед ним не королева, а женщина, супруга и мать, подавленная рассказом, поразившим ее в самое сердце.
Это было как нельзя более кстати, потому что Жильбер - так ему, во всяком случае, казалось - пришел предложить средство, способное положить конец всем этим убийствам.
А королева, вытерев слезы и блестевшие на лбу капельки пота, взяла из рук Жильбера принесенный им список.
Но как ни важна была эта бумага, прежде чем заглянуть в нее, Мария Антуанетта распорядилась:
- Вебер! Если бедняжка не умерла от горя, я приму ее завтра, и если она в самом деле ждет дитя, я буду восприемницей ее ребенка.
- Ах, ваше величество, - вскричал Жильбер, - почему все французы не видят вместе со мной ваши слезы и не слышат ваших слов!
Королева вздрогнула. Это были почти те же самые слова, которые в не менее критической ситуации она уже слышала от Шарни.
Она взглянула на записку Мирабо, но была слишком взволнованна, чтобы сразу на нее ответить.
- Хорошо, доктор, - проговорила она, - оставьте у меня эту записку. Я подумаю и отвечу вам завтра.
Потом, вероятно не задумываясь над тем, что она делает, она протянула Жильберу руку, которую тот с удивлением взял кончиками пальцев и коснулся губами.
Надо признать, что гордая Мария Антуанетта чрезвычайно изменилась, коль скоро согласилась обсуждать состав кабинета министров, куда входили Мирабо и Лафайет, а также позволила доктору Жильберу поцеловать ей руку.
В семь часов вечера лакей без ливреи передал Жильберу следующую записку:
"Заседание было жарким.
Введение закона военного времени принято.
Бюзо и Робеспьер высказались за создание верховного суда.
Я потребовал издания указа о том, что за "преступления против нации" (этот новый термин мы только что придумали) будет судить королевский суд в Шатле.
Я без обиняков заявил, что спасение Франции заключается в сильной королевской власти, и меня поддержали три четверти депутатов.
Сегодня 21 октября. Надеюсь, что после 6 октября королевская власть проделала успешный путь.
Vale et те ama".
Подписи не было, но почерк был тот же, каким был написан министерский проект, а также записка, полученная Жильбером утром. Все эти бумаги принадлежали перу одного и того же человека - перу Мирабо.
XXVII
ШАТЛЕ
Чтобы объяснить значение победы, одержанной Мирабо, а вместе с ним и королевской властью, представителем которой он взялся выступать, мы должны подробнее рассказать нашим читателям о том, что такое Шатле.
Кстати сказать, среди первых вынесенных там приговоров был и тот, что послужил поводом к одной из самых ужасных сцен, какие когда-либо видела Гревская площадь в течение 1790 года; сцена эта имеет некоторое отношение к нашему рассказу и потому непременно будет в свое время нами описана.
Шатле, уже с XIII века имевший большое историческое значение - ведь там находились суд и тюрьма, - с легкой руки доброго короля Людовика IX получил полное право казнить и миловать, каковым и пользовался на протяжении пяти веков.
Другой король, Филипп Август, был строителем.
Он построил или почти построил собор Парижской Богоматери.
Он основал страноприимные дома святой Троицы, святой Екатерины и детский приют святого Николая Луврского.
Он замостил парижские улицы: они были покрыты грязью и тиной, и, как рассказывает хроника, их смрад не позволял ему подойти к окну.
Справедливости ради следует заметить, что для покрытия этих расходов у него был могучий источник, который его преемники, к сожалению, исчерпали, - евреи.
В 1189 году его охватило безумие эпохи.
Безумием эпохи было желание отобрать Иерусалим у азиатских султанов. Король объединился с Ричардом Львиное Сердце и отправился в святые места.
Однако, чтобы его добрые парижане не теряли напрасно времени и не вздумали от безделья бунтовать, как, например, не раз по его подстрекательству бунтовали не только подданные, но и сыновья Генриха II Английского, он перед отъездом оставил им план и приказал: немедленно приступить к его исполнению, когда он уедет.
План этот предусматривал сооружение новой каменной ограды вокруг Парижа; по замыслу короля это должна была быть настоящая крепостная стена XII века с башнями и воротами.
Это было уже третье кольцо, опоясывавшее Париж.
Как может догадаться читатель, инженеры, взявшиеся за выполнение этой задачи, не приняли во внимание действительные размеры столицы; со времен Гуго Капета она сильно выросла и вскоре должна была выплеснуться за это третье кольцо, как переросла и первые два.
Тогда кольцо растянули и включили в него, принимая в соображение будущее, многочисленные бедные хижины, которым позже суждено было превратиться в часть великого целого.
Эти хижины и деревушки, как бы ни были они бедны, имели каждая свой сеньориальный суд.
Когда все эти сеньориальные суды, как правило вступавшие друг с другом в противоречие, оказались заключенными в одно кольцо, эти противоречия стали еще более ощутимыми, и суды стали так враждовать, что вызвали в странной столице великое замешательство.
В то время венсенский сеньор, кому больше других приходилось терпеть от этих неурядиц, решил положить им конец.
Этим сеньором был Людовик IX.
Как детям, так и взрослым небесполезно было бы узнать, что, когда Людовик IX вершил правосудие под этим знаменитым, известным всем дубом, он судил как сеньор, а не как король.