XXV
БУЛОЧНИК ФРАНСУА
Мы даже и не пытаемся описать, как прошла эта ночь для обеих женщин.
Мы вновь встречаемся с ее величеством только в девять часов утра. У королевы красные от слез глаза, она бледна после бессонной ночи. В восемь часов, то есть на рассвете - дело было в такую пору, когда дни коротки и пасмурны, - она поднялась с постели, где напрасно искала отдохновения всю ночь и лишь под утро забылась лихорадочным и беспокойным сном.
Хотя никто и не осмеливался нарушить ее распоряжение и не входил к ней в спальню, до нее доносились чьи-то шаги, непонятный шум, гул голосов; это свидетельствовало о том, что произошло нечто непредвиденное.
Королева закончила свой туалет, когда часы пробили девять.
Среди всеобщего шума она услышала голос Вебера: он призывал соблюдать тишину.
Она кликнула верного камердинера.
В то же мгновение все стихло.
Дверь отворилась.
- В чем дело, Вебер? - спросила королева. - Что происходит во дворце и что означает этот шум?
- Ваше величество! Кажется, на Сите беспорядки, - отвечал Вебер.
- Беспорядки? - удивилась королева. - Чем они вызваны?
- Точно еще ничего не известно, ваше величество; поговаривают, что там волнения из-за нехватки хлеба.
Когда-то королеве не могло бы даже прийти в голову, что на свете есть люди, умирающие с голоду; однако с тех пор как во время возвращения из Версаля ей довелось увидеть слезы дофина, просившего у нее хлеба, а ей нечем было его накормить, она стала понимать, что такое нужда, отсутствие хлеба, голод.
- Несчастные люди! - прошептала она, вспоминая, что говорили о ней во время путешествия, а также объяснения Жильбера. - Теперь они видят, что в их беде не повинны ни Булочник, ни Булочница.
Потом она прибавила в полный голос:
- Есть ли опасения, что это может вылиться во что-либо более серьезное?
- Не могу вам сказать, ваше величество. Все донесения противоречат одно другому, - отвечал Вебер.
- Тогда добеги до Сите, Вебер, это недалеко, - продолжала королева, - посмотри собственными глазами, что там происходит, и расскажешь мне.
- А как же доктор Жильбер? - спросил камердинер.
- Предупреди Кампан или Мизери, что я его жду, пусть кто-нибудь из них о нем доложит.
Вебер уже взялся за дверь, когда она прибавила:
- Передай, чтобы его не заставляли ждать, Вебер; он осведомлен обо всех событиях и сможет все нам объяснить.
Вебер выбрался из дворца, дошел до проезда во внутренний двор Лувра, бросился бегом по мосту, услышал крики и, подхваченный людскими волнами, устремляющимися в сторону архиепископства, вскоре оказался на паперти собора Парижской Богоматери.
Продвигаясь к центру старого Парижа, он наблюдал, как толпа все увеличивалась, а крики становились все громче.
В криках толпы - точнее, в ее реве - звучали грозные ноты, что слышатся на небе во время бури, а на земле - в дни революций; раздавались возгласы:
- Он морит нас голодом! Смерть ему! Смерть ему! На фонарь! На фонарь!
И тысячи людей, даже не понимавших, о чем шла речь, а среди них было немало женщин, уверенно вторили этим крикунам в ожидании зрелища, приводившего их в восторг:
- Он морит нас голодом! Смерть ему! На фонарь!
Неожиданно Вебера швырнуло в сторону, как это случается при большом скоплении народа, когда в нем происходит движение; он увидел, что со стороны улицы Канониссы хлынул людской поток, живой водопад, и в нем барахтался какой-то несчастный в изодранном платье.
Именно из-за него собралась толпа, его осыпали угрозами, встречали воем.
И лишь один человек защищал его от толпы, один-единственный человек пытался преградить путь этому живому потоку.
Человек этот, взявшийся за дело, непосильное и для десяти, и для двадцати, и для ста человек, был Жильбер.
Надобно признать, что кое-кто в толпе его узнавал и кричал:
- Это доктор Жильбер, патриот, друг господина Лафайета и господина Байи! Послушаем доктора Жильбера!
Наступила минутная заминка, нечто вроде временного затишья, опускающегося на море перед новым шквалом.
Вебер воспользовался остановкой и с большим трудом пробился к доктору.
- Господин доктор Жильбер! - позвал камердинер.
Жильбер обернулся на его голос.
- А, это вы, Вебер?
Зна́ком приказав ему подойти ближе, он шепнул:
- Ступайте к королеве и передайте ее величеству, что я, возможно, опоздаю. Я пытаюсь спасти этого человека.
- О да, да! - вскричал несчастный, услышав последние слова Жильбера. - Вы спасете меня, правда, доктор? Скажите им, что я не виноват! Скажите им, что у меня молодая жена, что она ждет ребенка!.. Клянусь вам, что я не прятал хлеба, доктор!
Однако его жалоба и мольба словно подлили масла в огонь: утихшие было ненависть и злоба вспыхнули с новой силой, а угрожающие крики готовы были вот-вот смениться ударами.
- Друзья мои! - воскликнул Жильбер, предпринимая нечеловеческие усилия и пытаясь противостоять разбушевавшейся стихии. - Этот человек - француз, такой же гражданин, как вы; мы не можем, не должны убивать человека, не выслушав его. Ведите его в дистрикт, а там решат, что с ним делать.
- Правильно! - прокричали несколько человек, узнавшие доктора Жильбера.
- Господин Жильбер! - обратился к нему камердинер королевы. - Постарайтесь продержаться, а я побегу предупредить комиссаров дистрикта… Он в двух шагах отсюда. Через пять минут они будут здесь.
Не ожидая одобрения Жильбера, он юркнул в толпу и вскоре исчез из виду.
Тем временем человек пять пришли доктору на помощь и своими телами загородили жертву от разъяренной толпы.
Этот оплот, как бы ни был он слаб, на некоторое время остановил убийц, заглушавших своими криками голоса Жильбера и его сторонников.
К счастью, по истечении пяти минут в толпе опять произошло движение, потом пробежал ропот:
- Комиссары дистрикта! Комиссары дистрикта!
При их появлении угрозы стихают; толпа дает им дорогу. Убийцы, по-видимому, еще не получили точных указаний.
Несчастного ведут в ратушу.
Он прижимается к доктору, берет его за руку и ни на минуту не выпускает ее.
Кто же этот человек?
Сейчас мы об этом расскажем.
Это злополучный булочник по имени Дени Франсуа, о котором мы уже упоминали: он поставлял хлебцы господам из Собрания.
Поутру какая-то старуха зашла к нему в лавку на улице Марше-Палю как раз в то время, когда он распродал шестую выпечку хлеба и взялся за седьмую.
Старуха спрашивает хлеба.
- Хлеба больше нет, - отвечает Франсуа, - но вы можете дождаться седьмой выпечки и тогда первой получите свой хлеб.
- Мне нужно сейчас, - говорит женщина, - вот деньги.
- Я же вам сказал, что хлеба пока нет… - замечает булочник.
- Я хочу поглядеть, так ли это.
- О, пожалуйста! - соглашается булочник. - Входите, смотрите, ищите, я ничего не имею против.
Старуха входит, идет, вынюхивает, шарит по углам, распахивает один шкаф и в этом шкафу обнаруживает три черствых хлеба по четыре фунта каждый, которые оставили себе подмастерья.
Она берет один хлеб, выходит, не заплатив, и в ответ на требование булочника рассчитаться, собирает толпу и кричит, что Франсуа морит людей голодом и прячет половину выпечки.
Такое обвинение в те времена означало почти верную смерть.
Бывший вербовщик драгунов по имени Флёр-д’Эпин, потягивавший вино в кабачке напротив, выходит на улицу и спьяну вторит старухе.
На их крики с воем стекается народ; все спрашивают друг у друга, что произошло, и, узнав, в чем дело, подхватывают обвинение, набиваются в лавку к булочнику, сметают четырех человек охраны, приставленной полицией, как у всех булочных, разбегаются по лавке и, помимо двух черствых буханок, оставленных старухой, обнаруживают еще десять дюжин свежих хлебцев, предназначенных для депутатов, заседающих в архиепископстве, то есть в сотне шагов от булочной.
С этой минуты несчастный обречен: теперь не один, а сто, двести, тысяча голосов подхватывают:
- Он морит нас голодом!
А толпа вторит:
- На фонарь его!
В это время доктор, навещавший сына у аббата Берардье в коллеже Людовика Великого, слышит шум. Он видит, что толпа требует смерти какого-то человека, и бросается ему на помощь.
Франсуа в нескольких словах рассказал ему о случившемся; Жильбер понял, что булочник невиновен, и пытается его защитить.
Тогда толпа увлекает с собой и жертву, и ее защитника, предавая анафеме их обоих, и уже готова их растерзать.
В это время Вебер, посланный королевой, добрался до площади Парижской Богоматери и узнал Жильбера.
Мы уже видели, что, вскоре после того как Вебер ушел, из дистрикта прибыли комиссары и повели злосчастного булочника в ратушу.
Обвиняемый, комиссары дистрикта, раздраженная чернь - все толпой ввалились в здание ратуши, а площадь перед ратушей в одно мгновение затопили безработные ремесленники, голодные нищие, всегда готовые примкнуть к любому мятежу и отомстить за все свои беды любому, кого обвинят в причастности к общей беде.
Едва злополучный Франсуа скрылся в распахнувшихся дверях ратуши, как толпа взревела с новой силой.
Собравшимся на площади казалось, что они выпустили из рук свою жертву.
Мрачные личности шныряли в толпе и вполголоса подстрекали:
- Он морит нас голодом, ему за это платит двор! Вот почему его хотят спасти.
И эти слова "Морит голодом! Морит голодом!" пошли гулять по рядам оголодавшей черни, разжигая, подобно фитилю, ненависть и злобу.
Как назло, в этот очень ранний час ни одного из тех, кто имел власть над толпой: ни Байи, ни Лафайета - в ратуше не было.
И шнырявшие в толпе подстрекатели хорошо это знали.
Обвиняемый все не возвращался, и тогда крики переросли в улюлюкания, а угрозы - в оглушительные завывания.
Люди, о которых мы сказали, просочились в двери, стали карабкаться по лестницам и проникли в зал, где под защитой Жильбера находился бедняга-булочник.
Тем временем на шум сбежались соседи Франсуа и стали рассказывать, что с самого начала революции он работал не покладая рук, в день выпекал до десяти партий хлеба, а когда у его собратьев кончалась мука, он всегда готов был с ними поделиться; желая поскорее обслужить своих покупателей, он использовал печь соседнего с ним кондитера: сушил в ней дрова.
Все показания сводились к тому, что этот человек заслуживает не наказания, а награды.
Однако на площади, на лестницах, в зале продолжали кричать: "Он морит нас голодом!" - и требовать смерти виновному.
Вдруг неведомая сила врывается в зал, разбивает кольцо гвардейцев, охранявших Франсуа, и вырывает булочника из рук его защитников. Жильбер, отброшенный в сторону от импровизированного судилища, видит, как два десятка рук тянутся к Франсуа и хватают его; обвиняемый зовет на помощь, умоляюще протягивает руки, но тщетно… Жильбер делает отчаянное усилие, пытаясь к нему пробиться, но, увы! брешь, через которую выволакивают несчастного, уже закрылась! Словно пловец, попавший в водоворот, он отбивался кулаками… В глазах его застыло отчаяние, в горле застрял стон! И вот его накрыла волна, поглотила бездна!
Теперь спасти его было невозможно.
Он катился по лестнице и на каждой ступени получал по удару. Когда его выволокли на крыльцо, тело его представляло собою сплошную огромную рану.
Теперь он просит не жизни, но смерти!..
Где же пряталась в те времена смерть, если она была готова прибежать к человеку по первому зову?
В одну секунду голову несчастного Франсуа отделили от туловища и надели на пику.
Услышав долетавшие с улицы крики, бунтовщики, остававшиеся в зале и на лестнице, устремляются вон. Надо же досмотреть спектакль!
Ах, до чего интересно: голова, надетая на острие копья! Такое зрелище видели в последний раз шестого октября, а сегодня уже двадцать первое!
- Ах, Бийо, Бийо! - прошептал Жильбер, бросаясь вон из зала. - Какое для тебя счастье, что ты уехал из Парижа!
Он пересек Гревскую площадь и шел вдоль Сены, оставив позади и эту пику, и эту окровавленную голову, и воющую толпу, двинувшуюся через мост Нотр-Дам. Едва дойдя до середины набережной Пелетье, он почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки.
Он поднял голову, вскрикнул, хотел остановиться и заговорить; однако человек сунул ему в руку клочок бумаги, прижал палец к губам и пошел прочь, к архиепископству.
Человек этот, несомненно, хотел остаться незамеченным; однако какая-то рыночная торговка при виде его захлопала в ладоши и закричала:
- Да это же наш дорогой Мирабо!
- Да здравствует Мирабо! - сейчас же подхватила сотня голосов. - Да здравствует народный заступник! Да здравствует оратор-патриот!
И последние ряды тех, кто следовал за головой злосчастного Франсуа, заслышав эти крики, развернулись и бросились за Мирабо; до входа в архиепископство он дошел в сопровождении огромной вопящей толпы.
Это в самом деле был Мирабо. По пути на заседание Собрания он встретил Жильбера и передал ему записку, которую перед тем написал за стойкой в винной лавке и предполагал послать доктору домой.
XXVI
ВЫГОДА, КОТОРУЮ МОЖНО ПОЛУЧИТЬ ОТ ОТРУБЛЕННОЙ ГОЛОВЫ
Жильбер торопливо пробежал глазами записку, которую сунул ему Мирабо, потом еще раз внимательно ее перечитал, положил в карман кафтана и, подозвав фиакр, приказал отвезти его в Тюильри.
Прибыв туда, он обнаружил, что все ворота заперты, а стража усилена по приказу генерала де Лафайета: узнав, что в Париже начались беспорядки, тот прежде всего позаботился о безопасности короля и королевы, а затем отправился к месту предполагаемых волнений.
Жильбера узнал привратник у входа с улицы Эшель и пропустил во дворец.
Едва увидев Жильбера, г-жа Кампан, получившая приказание королевы, пошла ему навстречу и немедленно проводила к ее величеству. Вебер по приказанию королевы снова отправился узнать, что происходит.
При виде Жильбера королева вскрикнула.
Сюртук и жабо доктора были в некоторых местах порваны во время борьбы, которую ему пришлось выдержать, отстаивая несчастного Франсуа; рубашка была испачкана кровью.
- Ваше величество, - обратился Жильбер к королеве, - прошу меня простить за то, что я явился к вам в таком виде: но я и так против воли задержался и не хотел заставлять вас ждать еще дольше.
- А что с этим несчастным, господин Жильбер?
- Мертв, ваше величество! Он был убит, растерзан в клочья.
- В чем же его вина?
- Он невиновен, ваше величество.
- Ах, сударь, вот плоды вашей революции! Перевешав знатных господ, чиновников, гвардейцев, они взялись друг за друга; неужели нет никакой возможности наказать убийц?
- Мы постараемся это сделать, ваше величество; но лучше было бы предупредить новые убийства, нежели наказывать убийц.
- Как же этого добиться, Боже мой?! И король и я только этого и желаем.
- Ваше величество, все эти несчастья происходят от глубокого недоверия народа к представителям власти: поставьте во главе правительства людей, пользующихся доверием народа, и ничего подобного никогда не повторится.
- Ода, да! Господина де Мирабо и господина де Лафайета, не так ли?
- Я думал, что королева послала за мной, желая сообщить, что она добилась от короля согласия на предложенную мною комбинацию.
- Прежде всего, доктор, вы впадаете в серьезное заблуждение, что, впрочем, происходит не с вами одним, - возразила Мария Антуанетта. - Вы думаете, что я имею влияние на короля? Вы полагаете, что король следует моим советам? Ошибаетесь: если кто и имеет на короля влияние, так это мадам Елизавета, а не я; а доказательством этому служит то обстоятельство, что еще вчера он отправил с поручением одного из моих приближенных, господина де Шарни, а я даже не знаю, ни куда, ни с какой целью тот поехал.
- Однако если бы королева соблаговолила преодолеть свое отвращение к господину де Мирабо, я ручаюсь, что король согласился бы сделать то, что я предлагаю.
- Уж не собираетесь ли вы, господин Жильбер, уверить меня в том, - с живостью спросила Мария Антуанетта, - что мое отвращение не имеет оснований?
- В политике, ваше величество, не должно быть ни симпатий, ни антипатий; она должна опираться либо на принципы, либо на комбинации интересов, и я должен заметить вашему величеству, что, к стыду человечества, комбинации интересов несравненно надежнее отношений, основанных на соблюдении принципов.
- Доктор! Неужели вы всерьез полагаете, что я должна довериться тому человеку, которому мы обязаны событиями пятого и шестого октября, и заключить договор с оратором, публично оскорблявшим меня с трибуны?
- Ваше величество! Поверьте, что господин де Мирабо не виноват в том, что произошло пятого и шестого октября. Всему виной голод, неурожай, нищета - они послужили причиной событий, развернувшихся днем; а ночью завершила начатое ими дело мощная, таинственная, грозная длань… Может статься, придет такой день, когда мне самому придется защитить вас от нее и сразиться с этой темной силой, преследующей не только вас, но и вообще всех коронованных особ; эта сила угрожает не только французскому трону, но всем земным тронам! Ваше величество! Я имею честь положить свою жизнь к вашим ногам и к ногам короля, и это так же верно, как то, что господин де Мирабо не причастен к тем страшным дням. Как и все другие, он узнал во время заседания Национального собрания (ну, может быть, чуть раньше других депутатов - из переданной ему записки), что народ двинулся на Версаль.
- Будете ли вы также отрицать, что он оскорблял меня с трибуны - это общеизвестно?