- Друзья мои! - все так же ласково продолжал Бийо, обращаясь к нескольким сотням зрителей этой сцены. - Что вам больше нравится: слушать ругательства господина аббата или прислушаться к моим рассуждениям?
- Говорите, господин Бийо, говорите! Мы слушаем. Тише, аббат, тише!
На сей раз Бийо не удержался и взглянул на аббата, после чего продолжал:
- Итак, я сказал, что, если кто-нибудь получает жалованье, он обязан исполнять то, за что получает деньги. Вот, к примеру, господин секретарь мэрии. Ему платят за то, что он ведет делопроизводство, разносит послания господина мэра, доставляет ответы тех, кому эти послания адресованы. Господин мэр отправил его к вам, господин аббат, с программой праздника. Секретарю же не пришло в голову сказать на это: "Господин мэр! Я не желаю нести программу праздника господину Фортье!" Не так ли, господин секретарь, ведь вы и не подумали так ответить?
- Нет, господин Бийо, - наивно отвечал секретарь. - Клянусь честью, не подумал!
- Слышите, господин аббат?! - воскликнул Бийо.
- Богохульник! - вскричал аббат.
- Тише, тише! - закричали присутствовавшие.
Бийо продолжал:
- Вот господин сержант жандармерии. Он получает жалованье за то, что наводит порядок там, где этот самый порядок нарушается или может быть нарушен. Когда господин мэр подумал, что вы, господин аббат, можете нарушить порядок и призвал господина сержанта на помощь, господин сержант не счел себя вправе ответить: "Господин мэр! Как хотите, так и восстанавливайте этот порядок, только без меня!" Ведь вы же не сочли себя вправе так ответить, господин сержант?
- Нет, черт возьми! Я выполнял свой долг, вот я и пришел, - просто ответил сержант.
- Слышите, господин аббат?! - воскликнул Бийо.
Тот заскрежетал зубами.
- Погодите! - продолжал Бийо. - Вот наш славный слесарь. Как явствует из самого слова "слесарь", его дело - изготавливать, отпирать и запирать замки. Только что господин мэр послал за ним, чтобы отпереть вашу дверь. Ему ни на минуту не пришла в голову мысль ответить господину мэру: "Я не хочу отпирать дверь господина Фортье". Не правда ли, Пикар? Ведь не было у тебя такой мысли?
- Да нет же! - отвечал слесарь. - Я взял отмычки и вот пришел сюда. Пускай каждый добросовестно делает свое дело, и все будет хорошо.
- Слышите, господин аббат? - вскричал Бийо.
Аббат собрался возразить, однако Бийо жестом остановил его.
- Так почему, скажите на милость, вы, избранный для того чтобы подавать пример, - продолжал он, - вы один не исполняете свой долг, когда все другие его исполняют?
- Браво, Бийо! Правильно! - единодушно подхватили присутствовавшие.
- Мало того, что вы единственный не исполняете долг, - заметил Бийо, - вы единственный подаете пример беспорядка и зла.
- Ну вот что! - заявил аббат Фортье, понимая, что настала пора защищаться. - Церковь независима, Церковь никому не подчиняется, Церковь сама знает, что ей делать!
- Зло именно в том и заключается, - заметил Бийо, - что вы представляете некую власть в стране, некую обособленную силу в государстве. Вы француз или иноземец? Гражданин вы или нет? Если вы не гражданин, не француз, а пруссак, англичанин или австрияк, если вам платят господин Питт, господин Кобург или господин фон Кауниц, то подчиняйтесь господину Питту, господину Кобургу или господину фон Кауницу… Но если вы считаете себя французом и гражданином, если вам платит нация, извольте нации и подчиняться!
- Да! Да! - подхватило триста голосов.
- В таком случае, - нахмурившись, продолжал Бийо, сверкнув глазами и опустив тяжелую руку аббату на плечо, - именем нации, священник, я требую, чтобы ты выполнил свое назначение миротворца, призвал Бога в помощь, попросил милости у Провидения, милосердия - у Всевышнего для твоих сограждан и во имя твоей родины. Идем! Идем же!
- Браво, Бийо! Да здравствует Бийо! - закричала толпа. - К алтарю, к алтарю, пастырь!
Ободренный этими восклицаниями, фермер мощным рывком вытащил из-под спасительного свода высокой двери священника, возможно первого во Франции, кто столь открыто подал сигнал к контрреволюции.
Аббат Фортье понял, что сопротивление бессмысленно.
- Ну что ж, - сдался он, - остается мученичество… Я готов к мучениям… Я взываю к мучениям! Я требую пыток!
И он в полный голос запел "Libera nos, Domine!"
Вот это-то странное шествие, направлявшееся к главной площади, сопровождавшееся криками и воплями, которое поразило Питу в ту минуту, как он был готов упасть без чувств под влиянием рукопожатия и нежных слов благодарности Катрин.
XXV
ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА
Питу не раз слышал подобный шум во время уличных беспорядков в Париже; ему почудилось, что приближается шайка убийц и ему придется защищать какого-нибудь нового Флесселя, Фуллона или Бертье. Питу крикнул: "В ружье!", бросился к своему отряду из тридцати трех человек и возглавил выступление.
В это время толпа расступилась и он увидел, что Бийо тащит за собой аббата Фортье и что тому не хватает лишь пальмовой ветви для полного сходства с древними христианами, которых толпа волокла за собой в цирк.
Естественным движением Питу было защитить своего бывшего учителя, чья вина была ему еще неизвестна.
- Господин Бийо! - воскликнул он, бросаясь навстречу фермеру.
- Отец! - вскричала Катрин и сделала настолько похожее движение вперед, словно она и Питу повиновались одному режиссеру.
Но достаточно было одного взгляда Бийо, чтобы Питу застыл по одну сторону от него, а Катрин - по другую. В этом человеке было нечто от орла и от льва, он словно воплощал в себе народный дух.
Подойдя к помосту, он выпустил из рук аббата Фортье и, указывая ему пальцем на воздвигнутое сооружение, промолвил:
- Вот он, алтарь отечества - алтарь, до которого ты никак не снисходишь. А я, Бийо, тебе говорю, что ты недостоин служить здесь обедню. Прежде чем подняться по этим священным ступеням, каждый должен спросить себя, испытывает ли он стремление к свободе, преданность отчизне и любовь к человечеству! Священник! Хочешь ли ты свободы для всего мира? Священник! Предан ли ты своей стране? Священник! Любишь ли ты своего ближнего больше самого себя? Тогда смело можешь подняться на этот алтарь и воззвать к Господу. Но если ты как гражданин не чувствуешь себя первым среди всех нас, уступи свое место более достойному, а сам уходи… исчезни… убирайся!..
- Несчастный! - воскликнул аббат, двинувшись прочь и на ходу грозя Бийо пальцем. - Ты сам не знаешь, кому объявляешь войну!
- Да нет, я-то знаю, - возразил Бийо. - Я объявляю войну волкам, лисам и змеям - всем, кто жалит, кусает, терзает в потемках. Что ж, - прибавил он, с силой ударив себя кулаком в грудь, - терзайте, кусайте, жальте - вот я!
Наступила тишина. Толпа расступилась перед убегающим священником и, сомкнувшись вновь, замерла в почтительном восхищении перед сильной личностью, подставлявшей себя под удары страшной силы, зовущейся духовенством и в те времена державшей еще в рабстве почти половину народа.
Не существовало больше ни мэра, ни его помощника, ни муниципального совета. Внимание всех присутствовавших было приковано к Бийо.
К нему подошел г-н де Лонпре.
- А ведь теперь мы остались без священника! - заметил мэр.
- Ну и что? - спросил Бийо.
- Раз у нас нет священника, значит, некому отслужить обедню!
- Подумаешь, какое горе! - воскликнул Бийо (со времени своего первого причастия он всего два раза заходил в церковь: когда венчался и когда крестил дочь).
- Я не говорю, что это большое горе, - продолжал мэр, решивший, что было вполне разумно, не спорить с Бийо, - но чем мы заменим обедню?
- Что ж, я вам, пожалуй, скажу, что́ у нас будет вместо обедни! - вскричал Бийо, чувствуя настоящее вдохновение. - Поднимитесь вместе со мной на алтарь отечества, господин мэр! И ты, Питу, поднимайся! Вы встанете по правую руку от меня, а ты, Питу, - по левую… Вот так. Чем мы заменим обедню? Слушайте все! - приказал Бийо. - Слушайте Декларацию прав человека - кредо свободы, Евангелие будущего.
Присутствовавшие единодушно зааплодировали: люди эти, освободившиеся только вчера - а вернее было бы сказать, едва сбросившие цепи, - жаждали узнать права, которые были ими отвоеваны, но которыми они еще не воспользовались.
Они с гораздо большей жадностью ожидали именно этих слов, а не тех речей, что аббат Фортье называл словом небесным.
Встав между мэром, представлявшим гражданскую власть, и Питу, представителем вооруженной силы, Бийо простер руку и наизусть, по памяти, - почтенный фермер не знал грамоты, как уже говорилось, - звучно произнес следующие слова (все до единого выслушали их стоя, в полном молчании и обнажив голову):
ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА
Статья 1. "Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе".
Статья 2. "Цель всякого политического союза - обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковые - свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению".
Бийо с чувством произнес слова: "сопротивление угнетению", ведь он видел собственными глазами, как рушились перед ним стены Бастилии, и знал, что ничто не может устоять перед силой народной, стоит только народу протянуть руку.
Слова эти вызвали в толпе крики, слившиеся в протяжный рев. Бийо продолжал:
Статья 3. "Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни одна личность не может обладать властью, которая не исходит явно от нации".
Эта последняя фраза слишком живо напомнила слушателям спор, только что имевший место между Бийо и аббатом Фортье, в котором Бийо упомянул об этом самом принципе; вот почему фраза эта не могла остаться незамеченной, и голос Бийо заглушили крики: "Браво!" и аплодисменты.
Бийо подождал, пока стихнут крики и рукоплескания, и продолжал:
Статья 4. "Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть установлены только законом".
Эта статья была не совсем понятна простым слушателям и потому прошла, не вызвав столь же бурного отклика в их сердцах, как другие, несмотря на всю свою значимость.
Статья 5. "Закон, - продолжал Бийо, - имеет право запрещать лишь действия, вредные для общества. Все, что не запрещено законом, то дозволено, и никто не может быть принужден делать то, что не предписано законом".
- Это как же понимать? - спросил голос из толпы. - Раз закон не принуждает к испольщине и отменил десятину, стало быть, священники теперь не могут прийти ко мне на поле за десятиной, а король не заставит меня отрабатывать испольщину?
- Совершенно верно, - отвечал Бийо, - и мы отныне и во веки веков освобождены от этих постыдных притеснений.
- Раз так - да здравствует закон! - прокричал крестьянин.
И все в один голос подхватили: "Да здравствует закон!"
Бийо продолжал:
Статья 6. "Закон есть выражение общей воли".
Он замолчал и торжественно поднял палец.
- Внимательно слушайте, друзья, братья, граждане, люди! - обратился он к толпе и продолжал:
"Все граждане имеют право участвовать лично или через своих представителей в его создании".
Возвысив голос так, чтобы каждое слово было отчетливо слышно присутствовавшим, Бийо проговорил:
"Он должен быть единым для всех, охраняет он или карает".
Бийо продолжал еще громче:
"Все граждане равны перед ним и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями".
Статья шестая была встречена дружными аплодисментами.
Бийо перешел к другим статьям:
Статья 7. "Никто не может подвергаться обвинению, задержанию или заключению иначе как в случаях, предусмотренных законом и в предписанных им формах. Тот, кто испрашивает, отдает, исполняет или заставляет исполнять основанные на произволе приказы, подлежит наказанию; но каждый гражданин, вызванный или задержанный в силу закона, должен беспрекословно повиноваться: в случае сопротивления он несет ответственность".
Статья 8. "Закон должен устанавливать наказания лишь строго и бесспорно необходимые; никто не может быть наказан иначе, как в силу закона, принятого и обнародованного до совершения правонарушения и надлежаще примененного".
Статья 9. "Поскольку каждый считается невиновным, пока его вина не установлена, то в случаях, когда признается нужным арест, любые излишне суровые меры, не являющиеся необходимыми, должны строжайше пресекаться законом".
Статья 10. "Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные, при условии, что их выражение не нарушает общественный порядок, установленный законом".
Статья 11. "Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших правил человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать, печатать, отвечая лишь за злоупотребление этой свободой в случаях, предусмотренных законом".
Статья 12. "Для гарантии прав человека и гражданина необходима государственная сила; она создается в интересах всех, а не для личной пользы тех, кому она вверена".
Статья 13. "На содержание вооруженной силы и на расходы по управлению необходимы общие взносы; они должны быть равномерно распределены между всеми гражданами сообразно их возможностям".
Статья 14. "Все граждане имеют право устанавливать сами или через своих представителей необходимость государственного обложения, добровольно соглашаться на его взимание, следить за его расходованием и определять его долевой размер, основание, порядок и продолжительность взимания".
Статья 15. "Общество имеет право требовать у любого должностного лица отчета о его деятельности".
Статья 16. "Общество, где не обеспечена гарантия прав и нет разделения властей, не может считаться имеющим конституцию".
Статья 17. "Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен ее иначе как в случае установленной законом явной общественной необходимости и при условии справедливого и предварительного возмещения".
- А теперь, - продолжал Бийо, - вот как осуществляются на деле эти принципы. Слушайте, братья! Слушайте, граждане! Слушайте те, кого эта декларация ваших прав только что сделала свободными! Слушайте!
- Тсс! Тише! Давайте послушаем! - прокричали в толпе десятки голосов.
Бийо продолжал читать наизусть:
"Так как Национальное собрание желает установить французскую конституцию на принципах, которые она только что признала и провозгласила, оно навсегда отменяет такие политические институты, которые ущемляли свободу и равенство прав".
Голос Бийо зазвучал угрожающе.
"Отныне не существует ни дворянства, ни пэрства, - продолжал он, - нет больше ни наследственных, ни сословных различий, ни феодальных порядков, ни вотчинных судов, ни каких бы то ни было вытекающих отсюда званий, назначений, прав; не существует более ни рыцарского ордена, ни какой-либо иной организации подобного толка, ни орденов, для награждения которыми требуются доказательства благородного происхождения или предполагаются наследственные различия и иные признаки превосходства, кроме тех, которые имеют должностные лица, находящиеся при исполнении своих обязанностей.
Отныне не существует ни продажи должностей, ни их наследования; ни одна часть нации, ни одно лицо не могут иметь привилегий - все граждане без исключений имеют равные права.
Отныне не существует ни глав ремесленных гильдий, ни самих гильдий ремесленников, художников и представителей других профессий.
И наконец, закон не признает ни религиозных обетов, ни каких бы то ни было других обязательств, противоречащих естественным правам человека, а также конституции…"
Бийо умолк.
Его выслушали в благоговейном молчании.
Народ впервые с изумлением слышал признание его прав, провозглашенных средь белого дня, при свете солнца, перед лицом Всевышнего, у кого он так долго вымаливал эту естественную хартию, полученную после многовекового рабства, нищеты и страданий!..
Впервые человек, живой человек, на протяжении шести столетий державший на своих плечах здание монархии, по правую руку от которой была знать, а по левую - духовенство; впервые и рабочий, и ремесленник, и землепашец осознал свою силу, свое значение; понял, какое место на земле он занимает и чему равна тень, отбрасываемая им под солнцем, - и все это он узнал не по прихоти своего хозяина, а от одного из себе подобных!
После того как Бийо произнес последние слова: "Закон не признает ни религиозных обетов, ни каких бы то ни было других обязательств, противоречащих естественным правам человека, а также конституции", а затем провозгласил лозунг настолько еще непривычный, что он казался чуть ли не преступным: "Да здравствует нация!" - он протянул руки и соединил у себя на груди в братском объятии перевязь мэра и эполеты командующего. И несмотря на то что мэр имел под своим началом небольшой городок, а командующий возглавлял лишь горстку крестьян, несмотря на то что провозглашенный принцип представляли, казалось бы, совсем незначительные люди, он не казался от этого менее величественным, и все как один повторили вслед за Бийо: "Да здравствует нация!", и все руки раскрылись для общего объятия, все сердца слились в едином порыве, готовые отречься отличных интересов ради всеобщей любви.
Вот именно о такой сцене говорил Жильбер королеве, но королева его не поняла.
Бийо спустился с помоста, провожаемый радостными криками и приветствиями всех собравшихся.