Музыканты из Виллер-Котре, объединившись с музыкантами из соседних деревень, заиграли песню, исполнявшуюся во время братаний, а также на свадьбах и крестинах: "Где может лучше быть, как не в семье родной?"
С этого времени вся Франция и в самом деле стала одной большой семьей. С этого времени утихли религиозные распри, была забыта вражда между провинциями. С этого времени во Франции начало происходить то, что когда-нибудь произойдет на всей земле: не стало географии, не было больше ни гор, ни рек, между людьми перестали существовать какие бы то ни было преграды - общий язык, общая родина, общая душа!
С этой наивной песней некая семья встречала когда-то Генриха IV, а теперь народ с ней же приветствовал свободу. Фарандола объединила всех в бесконечную цепь, и ее живые кольца, обвив главную площадь, покатились по прилегавшим к площади улицам и достигли самых окраин.
Потом перед домами начали накрывать столы. Богачи и бедняки выносили кто блюдо с угощением, кто кувшин сидра, кто кружку пива или бутылку вина, кто кувшин с водой. И каждому нашлось место на этой общей трапезе во славу Господа; шесть тысяч граждан причастились за одним столом, святым братским столом!
Бийо был героем дня.
Он щедро разделил почести с мэром и Питу.
Не стоит и говорить, что во время фарандолы Питу нашел способ оказаться рядом с Катрин.
Не стоит и говорить, что за столом он сидел рядом с Катрин.
Однако она была печальна, бедная девочка! Ее утренняя радость испарилась, как гаснет свежая радостная заря в тучах грозового полдня.
В своей борьбе с аббатом Фортье Декларацией прав человека ее отец бросил вызов духовенству и знати, вызов тем более ужасный, что он поднимался из самых низов.
Она думала об Изидоре - ведь он теперь был никем… вернее, был таким же, как любой другой человек.
Она жалела не о том, что отныне он был лишен титула, положения, богатства; она любила бы Изидора, даже если бы он был простым крестьянином. Но ей казалось, что с молодым человеком обошлись жестоко, несправедливо, грубо. Проще говоря, ей казалось, что, отбирая у него титулы и привилегии, ее отец, вместо того чтобы в один прекрасный день соединить влюбленных, разлучит их навсегда.
Что до воскресной службы, то о ней никто больше не вспоминал. Аббату Фортье почти простили его контрреволюционную выходку. Правда, на следующий день он увидел, что класс почти пуст; его отказ отслужить обедню у алтаря отечества нанес удар его популярности среди патриотически настроенных родителей в Виллер-Котре.
XXVI
ПОД ОКНОМ
Церемония, о которой мы только что рассказали читателю, носила, разумеется, частный характер, однако конечная цель подобных местных федераций состояла в объединении всех французских коммун. Это было лишь прелюдией великой федерации, готовившейся в Париже 14 июля 1790 года.
Во время таких церемоний коммуны понемногу присматривались к депутатам, которых можно было послать в Париж.
Роль, которую сыграли в событиях описанного нами воскресного дня 18 октября Бийо и Питу, естественным образом обеспечивала им голоса сограждан на предстоявших выборах для участия в церемонии провозглашения всеобщей федерации.
А в ожидании этого великого дня жизнь вернулась в привычную колею тихого, размеренного, захолустного существования, из которой все жители были ненадолго вытряхнуты этим памятным событием.
Когда мы говорим о тихом, размеренном, захолустном существовании, мы вовсе не хотим сказать, что в провинции у человека не бывает ни радостей, ни печалей. Как бы ни был мал ручеек - пусть даже он едва пробивается в траве в саду бедного крестьянина, - у него, так же как у величавой реки, спускающейся с Альп, словно с трона, чтобы, подобно завоевателю, устремиться в море, есть свои мрачные и светлые периоды, вне зависимости от того, скромны или величественны его берега, усеяны они маргаритками или их украшают большие города.
И если мы в этом на время усомнились после того, как побывали вместе с читателями в Тюильри, мы снова приглашаем их на ферму папаши Бийо, где можно будет убедиться в том, что все сказанное нами - чистая правда.
Внешне все выглядело вполне спокойно и безмятежно. Около пяти часов утра распахивались главные ворота, выходившие на равнину, за которой раскинулся лес, летом похожий на зеленый занавес, зимой - на траурное покрывало. Из ворот выходил сеятель и пешком отправлялся на работу, неся за спиной мешок пшеницы вперемешку с золой. За ним в поле выезжал на коне пахарь - туда, где вчера он оставил плуг на борозде. Потом выходила скотница, ведя за собой мычащее стадо, возглавляемое могучим властелином - быком, за которым вышагивали его коровы и телки, а среди них - корова-любимица, легко узнаваемая благодаря звонкому колокольчику. Ну и, наконец, последним выезжал верхом на крепком нормандском мерине, трусившем иноходью, сам хозяин Бийо, душа всего этого мира, всего этого народа в миниатюре.
Безразличный наблюдатель не заметил бы в его поведении ничего необычного: суровый и вопрошающий взгляд из-под нависших бровей, прислушивающееся к малейшему шуму ухо, пока он обводил глазами прилегающие к ферме земли, подобно охотнику, пристально высматривающему след, - равнодушный зритель не увидел бы в его действиях ничего, что противоречило бы занятиям хозяина, желающего убедиться в том, что день обещает быть хорошим, а ночью волк не залез в овчарню, кабан не забрался в картофельное поле, кролик не прибегал за клевером из лесу - надежного укрытия, где зверям пока что угрожает только царственный свинец герцога Орлеанского и его стражи.
Но если бы кому-нибудь удалось заглянуть в душу славного фермера, каждый его жест, каждый шаг воспринимались бы иначе.
Ведь вглядываясь в предрассветные сумерки, он надеялся увидеть, не подходит ли какой-нибудь бродяга или не убегает ли кто-нибудь украдкой с фермы.
Вслушиваясь в тишину, он хотел убедиться в том, что никакой подозрительный шум не долетал из комнаты Катрин, что она не подавала условных знаков ни в придорожные ивы, ни в ров, отделявший поле от леса.
Пристально разглядывая землю, он хотел узнать, не осталось ли на ней легких следов небольших ног, выдававших аристократа.
Что касается Катрин, хотя Бийо, как мы сказали, стал относиться к ней мягче, она по-прежнему чувствовала, как вокруг нее, подобно настороженному часовому, постоянно бродит отцовская подозрительность. И потому долгими зимними вечерами, которые она коротала в тоске и одиночестве, она спрашивала себя, чего бы она хотела - чтобы Изидор возвратился в Бурсонн или чтобы он оставался вдали от нее.
Мамаша Бийо опять зажила своей растительной жизнью: муж ее вернулся домой, дочь поправилась - этим ограничивался ее горизонт, и нужен был куда более искушенный взгляд, чтобы прочитать в мыслях мужа подозрение, а в сердце дочери - тоску.
Питу, которого даже наслаждение полководческим триумфом не смогло излечить от грусти, вскоре опять впал в привычное состояние тихой и доброжелательной меланхолии. Каждое утро он аккуратно заходил к тетушке Коломбе. Если писем для Катрин не оказывалось, он печально возвращался в Арамон, полагая, что, не получив в этот день письма от Изидора, Катрин не вспомнит и о том, кто их ей доставлял. Если же письмо приходило, он благоговейно относил его в дупло ивы и возвращался еще печальнее, чем в те дни, когда писем не было, думая, что Катрин если и вспоминает о нем, то вскользь; еще печальнее потому, что электрическим проводом, доносившим до Питу почти болезненное ощущение этого воспоминания, был красавец-аристократ, которого Декларация прав человека лишила титула, но не могла лишить врожденного изящества и элегантности.
Однако легко понять, что Питу был не просто пассивным вестником: он был нем, но слепым он не был. После того как Катрин расспрашивала его о Турине и Сардинии, открывших Питу цель путешествия Изидора, он понял по штемпелям на письмах, что молодой аристократ находится в столице Пьемонта. Наконец наступил день, когда на письме появился штемпель "Лион" вместо "Турин", а спустя два дня, то есть 25 декабря, на письме значилось уже не "Лион", а "Париж".
Питу не потребовалось особой проницательности, чтобы понять, что виконт Изидор де Шарни покинул Италию и возвратился во Францию.
Ну а раз он уже в Париже, то, очевидно, не замедлит приехать в Бурсонн.
Сердце Питу болезненно сжалось. Его преданность Катрин была непоколебима, но он не мог равнодушно сносить выпадавшие на его долю волнения.
Вот почему в тот день, когда пришло письмо с парижским штемпелем, Питу решил направиться на Волчью пустошь под тем предлогом, что ему пора поставить силки в лесничестве, где, как мы видели, он плодотворно действовал в начале нашего повествования.
Ферма Пислё находилась как раз по пути из Арамона в ту часть леса, что носила название Волчьей пустоши.
Не было ничего удивительного в том, что, проходя мимо, Питу заглянул на ферму.
Он выбрал послеобеденное время, когда Бийо уезжал в поле.
Питу по привычке дошел напрямик из Арамона до главной дороги из Парижа в Виллер-Котре, оттуда - до фермы Ну, а от фермы Ну оврагами пробрался к ферме Пислё.
Он обошел ферму, прошел вдоль овчарен и хлева и оказался наконец перед главными воротами, за которыми находились жилые постройки.
Этот путь также был ему знаком.
Подойдя к дому, он огляделся столь же подозрительно, как это делал теперь Бийо, и увидел сидевшую у окна Катрин.
Ему показалось, что она чего-то ждет. Она обводила рассеянным взглядом видневшийся вдалеке лес, раскинувшийся между дорогой из Виллер-Котре в Ла-Ферте-Милон и другой дорогой из Виллер-Котре в Бурсонн.
Питу не хотел застать Катрин врасплох: он постарался попасться ей на глаза; наконец она остановила на нем свой взгляд.
Она ему улыбнулась. Питу был или, вернее, стал для Катрин больше чем просто другом.
Он был теперь наперсником.
- Это вы, дорогой Питу? - спросила девушка. - Каким ветром вас занесло в наши края?
Питу кивнул на силки, намотанные вокруг его руки.
- Мне пришла в голову мысль угостить вас нежным и душистым кроличьим мясом, мадемуазель Катрин, а так как лучшие кролики водятся на Волчьей пустоши, поскольку там в изобилии растет тимьян, то я и отправился туда загодя, чтобы увидеться с вами по пути и узнать, как вы себя чувствуете.
Внимание Питу заставило Катрин улыбнуться. Потом, ответив на первую часть его речи улыбкой, она ответила на вторую словами:
- Как я себя чувствую? Вы очень добры, дорогой господин Питу. Благодаря вашим заботам во время моей болезни, а также тем услугам, что вы продолжаете мне оказывать с тех пор, как я поправилась, я уже почти здорова.
- Почти здоровы! - вздохнул Питу. - Я бы хотел, чтобы вы совсем поправились.
Катрин в ответ покраснела, тоже вздохнула и взяла Питу за руку, будто собираясь сообщить ему нечто очень важное. Однако она, по-видимому, передумала, выпустила его руку, прошла несколько шагов по комнате в поисках носового платка и, найдя его, провела им по взмокшему лбу, хотя на дворе стояли самые холодные дни года.
Питу пристально следил за каждым ее движением.
- Вы хотите мне что-то сказать, мадемуазель Катрин? - спросил он.
- Я?.. Нет… Ничего… Вы ошибаетесь, дорогой Питу, - дрогнувшим голосом отвечала она.
Питу сделал над собой усилие.
- Видите ли, в чем дело, мадемуазель Катрин, - робко проговорил он, - если вам нужна моя помощь, не стесняйтесь.
Катрин задумалась или, вернее, замерла в нерешительности.
- Дорогой Питу, - наконец заговорила она, - я уже имела случай убедиться в том, что могу на вас рассчитывать, и весьма вам за это признательна. Еще раз большое спасибо.
Потом она шепотом прибавила:
- Можете не ходить на этой неделе на почту. Писем не будет несколько дней.
Питу едва было не сказал, что он уже догадался об этом, однако решил посмотреть, до какой степени девушка будет с ним откровенна.
Она ограничилась только что приведенным нами замечанием, имевшим целью всего-навсего освободить Питу от ненужных хождений за письмами по утрам.
Однако в глазах Питу это распоряжение имело огромное значение.
То, что Изидор вернулся в Париж, еще не причина прекратить переписку. Раз он больше не пишет Катрин, значит, рассчитывает вскоре с ней увидеться.
Кто мог сказать Питу, не сообщало ли Катрин о скором прибытии ее возлюбленного отправленное из Парижа письмо, которое он в то утро опустил в дупло? Кто мог ему сказать, не пытался ли ее взгляд, рассеянно блуждавший по окрестностям и при появлении Питу обратившийся на него, высмотреть на лесной опушке какой-нибудь знак, по которому можно было бы понять, что возлюбленный уже приехал?
Питу решил подождать, давая Катрин время собраться с мыслями, если она хочет посвятить его в какую-нибудь тайну. Видя, что она упрямо молчит, он заговорил сам:
- Мадемуазель Катрин! Вы заметили, как изменился господин Бийо?
Девушка вздрогнула.
- Так вы, стало быть, что-то приметили? - ответила она вопросом на вопрос.
- Ах, мадемуазель Катрин! - покачав головой, сказал Питу. - Несомненно, наступит день - только вот когда именно, мне неизвестно, - когда тому, кто стал причиной этого изменения, придется пережить неприятную минуту. За это я вам ручаюсь, слышите?
Катрин побледнела, однако продолжала пристально смотреть на Питу.
- Почему вы говорите "тому", а не "той"? - спросила девушка. - Может быть, женщине, а не мужчине суждено пострадать от его скрытого гнева…
- Ах, мадемуазель Катрин, вы меня пугаете! Разве у вас есть основания чего-нибудь опасаться?
- Друг мой, - печально отвечала Катрин, - я опасаюсь того, чего может опасаться бедная девушка, позабывшая свое место и полюбившая того, кто выше ее, - я боюсь гнева своего отца.
- Мадемуазель… - отважился на совет Питу, - мне представляется, что на вашем месте…
- Что на моем месте? - переспросила Катрин.
- На вашем месте… Да нет, вы едва не лишились жизни, совсем ненадолго разлучившись с ним. Если бы вам пришлось от него отказаться, вы бы умерли. Пусть мне придется видеть вас больной и печальной, лишь бы не такой, как тогда, на окраине Плё… Ах, мадемуазель Катрин, до чего все это ужасно!
- Тсс! - перебила его Катрин. - Поговорим о чем-нибудь еще или вовсе не будем говорить: вон мой отец.
Питу проследил за взглядом Катрин и в самом деле увидел фермера, скакавшего на своем коне крупной рысью.
Заметив молодого человека под окном Катрин, Бийо остановился. Узнав Питу, он продолжил путь.
Сняв шляпу, Питу с улыбкой пошел ему навстречу.
- A-а! Это ты, Питу! - воскликнул Бийо. - Ты зашел к нам поужинать, парень?
- Что вы, господин Бийо, я бы не посмел, но… - залепетал в ответ Питу.
В этот миг он перехватил ободряющий взгляд Катрин.
- Что за "но"? - спросил Бийо.
- …но, если вы меня пригласите, я не откажусь.
- Ну что ж, - сказал фермер, - я тебя приглашаю.
- Принимаю приглашение, - сказал Питу.
Фермер пришпорил коня и поехал назад к воротам.
Питу повернулся к Катрин.
- Вы это имели в виду? - спросил он.
- Да… Сегодня он еще мрачнее, чем всегда…
И она прибавила тихо:
- Ах, Боже мой! Как же ему удастся?..
- Что, мадемуазель? - спросил Питу, разобравший слова Катрин, несмотря на то что она прошептала их едва слышно.
- Ничего, - ответила Катрин, отпрянув от окна и затворив его.
XXVII
ПАПАША КЛУИС ВНОВЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ НА СЦЕНЕ
Катрин не ошиблась. Несмотря на приветливость, с которой ее отец встретил Питу, он выглядел еще более мрачным, чем обычно. Он пожал Питу руку, и тот почувствовал, что рука Бийо холодна и влажна. Дочь, по обыкновению, подставила ему для поцелуя побледневшие и вздрагивавшие щеки, однако он едва коснулся губами ее лба. Мамаша Бийо, как всегда, поднялась при виде мужа: она считала его выше себя и глубоко уважала. Но фермер не обратил на нее внимания.
- Ужин готов? - только и спросил он.
- Да, отец, - ответила мамаша Бийо.
- Тогда скорее за стол! - приказал он. - У меня сегодня еще много дел.
Все прошли в небольшую столовую. Она выходила во двор, и никто не мог войти снаружи в кухню, не пройдя мимо окна, через которое в столовую проникал свет.
Для Питу поставили еще один прибор и посадили молодого человека меж двух женщин, спиной к окну.
Как бы велико ни было беспокойство Питу, в его организме было такое место, на которое его состояние никогда не влияло, - желудок. Вот почему, несмотря на всю проницательность своего взгляда, Бийо не смог заметить в госте ничего, кроме того удовлетворения, какое тот испытывал при виде аппетитного капустного супа, а также последовавшего за ним блюда с говядиной и салом.
Однако нетрудно было заметить, что Бийо страстно хотел узнать, простая ли случайность привела к нему на ферму Питу или в этом был какой-то расчет.
И потому в то время, когда уносили блюдо с говядиной и салом, чтобы заменить его жарким из барашка, на которое Питу поглядывал с видимым удовольствием, фермер неожиданно сбросил маску и прямо обратился к молодому человеку:
- А теперь, дорогой Питу, когда ты убедился в том, что ты на ферме всегда желанный гость, можно ли узнать, каким ветром тебя сюда занесло?
Питу улыбнулся, обвел взглядом все вокруг себя, убеждаясь, что его не видят и не слышат чужие глаза и уши, и дотронулся левой рукой до правого рукава.
- Вот, папаша Бийо, - показал он два десятка проволочных силков, намотанных в виде браслета вокруг запястья.
- Ага! Ты, стало быть, переловил всю дичь в лесничествах Лонпре и Тайфонтена, а теперь перекинулся сюда? - заметил папаша Бийо.
- Не совсем так, господин Бийо, - доверчиво отвечал Питу. - С тех пор как я имею дело с этими чертовыми кроликами, мне кажется, они стали узнавать мои силки и обходить их стороной. Вот я и решил этой ночью побеседовать с кроликами папаши Лаженеса: они не такие смекалистые, зато мясо у них нежнее, потому что они питаются вереском и тимьяном.
- Ах, дьявольщина! - воскликнул фермер. - Что-то я раньше не замечал, что ты лакомка, метр Питу.
- Да я не для себя стараюсь, - отвечал Питу, - я хотел угостить мадемуазель Катрин. Ведь она недавно болела, ей нужно есть хорошее мясо…
- Да, - перебил его Бийо, - ты прав: видишь, к ней еще не вернулся аппетит.
Он указал пальцем на чистую тарелку Катрин; съев несколько ложек супу, она не притронулась ни к говядине, ни к салу.
- Я не голодна, отец, - покраснев, сказала Катрин, словно застигнутая врасплох. - Я выпила большую чашку молока с хлебом незадолго до того, как господин Питу проходил мимо моего окна, а я его окликнула.
- Я не спрашиваю, почему ты хочешь или не хочешь есть, - заметил Бийо. - Я говорю о том, что вижу, только и всего.
Взглянув в окно и окинув взглядом двор, он прибавил, поднявшись из-за стола:
- A-а, ко мне кое-кто пришел.
Питу почувствовал, как Катрин наступила ему на ногу. Он повернулся к ней лицом и увидел, что она смертельно побледнела, указывая глазами на выходившее во двор окно.
Он проследил за взглядом Катрин и узнал своего старого друга папашу Клуиса, проходившего мимо окна с перекинутой через плечо двустволкой Бийо.
Ружье фермера отличалось тем, что его спусковая скоба и ложевые кольца были из серебра.