Таким образом, творчество телеологично: оно предполагает соответствие цели и причины, результата и позыва, воплощения и идеи, замысла Божиего и свободной человеческой воли.
Творец Красоты
Мы познаем Творца через Его творение, которое поистине художественно: добра зело. Мы познаем Творца как Поэта. Вот так на языке самой высокой поэзии Сам Бог описывает Свое творение в слове, обращенном к Иову:
Где был ты, когда Я полагал основания земли?..
Кто положил меру ей?., или кто протягивал
по ней вервь?
На чем утверждены основания ее,
или кто положил краеугольный камень ее,
при общем ликовании утренних звезд,
когда все сыны Божии восклицали от радости?
Кто затворил море воротами, когда оно исторглось,
вышло как бы из чрева,
когда Я облака сделал одеждою его
и мглу пеленами его,
и утвердил ему Мое определение,
и поставил запоры и ворота,
и сказал: доселе дойдешь и не перейдешь,
и здесь предел надменным волнам твоим?
Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру
и указывал ли заре место ее,
чтобы она охватила края земли
и стряхнула с нее нечестивых,
чтобы земля изменилась, как глина под печатью,
и стала, как разноцветная одежда…
Нисходил ли ты во глубину моря
и входил ли в исследование бездны?
Отворялись ли для тебя врата смерти,
и видел ли ты врата тени смертной?
Входил ли ты в хранилища снега
и видел ли сокровищницы града?..
По какому пути разливается свет
и разносится восточный ветер по земле?
Есть ли у дождя отец? или кто рождает капли росы?
Из чьего чрева выходит лед, и иней небесный, -
кто рождает его?
Можешь ли посылать молнии, и пойдут ли они
и скажут ли тебе: вот мы?
Ты ли дал красивые крылья павлину
и перья и пух страусу?
Он оставляет яйца свои на земле,
и на песке согревает их,
и забывает, что нога может раздавить их
и полевой зверь может растоптать их;
потому что Бог не дал ему мудрости и не уделил
ему смысла;
а когда поднимется на высоту, посмевается коню
и всаднику его.
Ты ли дал коню силу и облек шею его гривою?
Можешь ли ты испугать его, как саранчу?
Храпение ноздрей его – ужас;
роет ногою землю и восхищается силою;
идет навстречу оружию;
в порыве и ярости он глотает землю
и не может стоять при звуке трубы;
При трубном звуке он издает голос: гу! гу!
и издалека чует битву,
громкие голоса вождей и крик.
(Иов. 38:4-14,16–17,22,24,28–29,35; 39:13–15,17-21,24–25)
С особенной тщательностью Бог описывает Свое грозное творение – левиафана:
крепкие щиты его – великолепие;
они скреплены как бы твердою печатью;
один к другому прикасается близко,
так что и воздух не проходит между ними;
один с другим лежат плотно, сцепились
и не раздвигаются.
От его чихания показывается свет;
глаза у него как ресницы зари…
На шее его обитает сила,
и перед ним бежит ужас.
Он кипятит пучину, как котел,
и море претворяет в кипящую мазь;
оставляет за собою светящуюся стезю;
бездна кажется сединою.
На все высокое смотрит смело;
он царь над всеми сынами гордости.
(Иов.41: 7-10,14,23–24,26)
В Исходе Бог руководит сооружением ковчега и дает Моисею подробные инструкции о художественной стороне работы:
...
и сделай из золота двух херувимов: чеканной работы сделай их на обоих концах крышки; сделай одного херувима с одного края, а другого херувима с другого края; выдавшимися из крышки сделайте херувимов на обоих краях ее; и будут херувимы с распростертыми вверх крыльями, покрывая крыльями своими крышку, а лицами своими будут друг к другу: к крышке будут лица херувимов.
(Исх. 25:18–20)
Возвещая гибель Тира за грехи его, Господь повелевает пророку Иезекиилю поднять плач о Тире (ср.: Иез. 27: 2), о великолепии его культуры:
Тир! ты говоришь: "я совершенство красоты!"
Пределы твои в сердце морей; строители твои
усовершили красоту твою:
из Сенирских кипарисов устроили все помосты
твои; брали с Ливана кедр, чтобы сделать
на тебе мачты;
из дубов Васанских делали весла твои; скамьи твои
делали из букового дерева, с оправою
из слоновой кости с островов Киттимских;
узорчатые полотна из Египта употреблялись на
паруса твои и служили флагом; голубого
и пурпурового цвета ткани с островов Елисы
были покрывалом твоим.
(Иез. 27: 3–7)
Художественные аргументы в устах Господних чрезвычайно сильны: это – птицы небесные, которые ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их, это – полевые лилии, которые ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них (Мф. 6: 26,28–29).
Но прежде всего – это Сам Христос. Тот, Который трости надломленной не переломит, и льна курящегося неугасит (Мф. 12:20). Тот, Который, как овца, веден был… на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен (Деян. 8: 32). Тот, Который явил на Фаворе Свет Своего Преображения: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет (Мф. 17: 2).
Тот, Который Сам есть Любовь, и никто – ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8: 38–39).
Да и человека Он сотворил из праха земного, как некое художественное произведение: вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою (Быт. 2: 7). Святитель Григорий Палама пишет, что человек был сотворен так, "чтобы только телом принадлежать к этому чувственному миру, а душу иметь премирную, которая через особое и необъяснимое вдуновение от Самого Бога стала чем-то великим и чудесным, над всем возвышающимся и все созерцающим, всем руководящим, познающим Бога и лучше всего свидетельствующим, что она есть произведение превосходного величия Художника"59.
Праведный Иов Многострадальный так описывает художественное мановение своего Творца:
Твои руки трудились надо мною и образовали всего
меня кругом…
Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня…
Не Ты ли вылил меня, как молоко, и, как творог,
сгустил меня,
кожею и плотью одел меня, костями и жилами
скрепил меня,
жизнь и милость даровал мне, и попечение Твое
хранило дух мой?
(Иов. 10: 8-12)
Святитель Григорий Палама учит и о том, что человек отображает и Божественное бытие. Если всмотреться в человека, то увидим в нем Бога. В чине Крещения об этом говорится так:
Ты бо… от не сущих во еже быти приведый всяческая, Твоею державою содержиши тварь, и Твоим Промыслом строиши мир: Ты от четырех стихий тварь сочинивый (выделено нами. – О. Н.), четырми времены круг лета венчал ecu.
Владыко Господи Боже наш, иже образом Твоим почтивый человека, от души словесныя, и тела благолепного устроивый его, яко да тело служит словесной души: главу убо на высочайших положивый, и в ней множайшия чувств водрузивый, незапинающия друг другу… и вся уды его потребно насадивый, да всеми благодарит Тя Изряднохудожника (выделено нами. – О. Н).
Литургическое богословие оплакивает человека в чине погребения такими словами: Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду… по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, безславну, не имущую вида. Но и "сама материя, – по слову Псевдо-Дионисия Ареопагита, – получив бытие от Истинной Красоты, сохраняет чрез все свое материальное устроение некие следы духовного благообразия, через посредство ее можно подняться до нематериальных прообразов ее". Преподобный Симеон Новый Богослов свидетельствует, что внутри тварей "остался тот невещественный свет, непричастный ничего из этого мира"60.
Поэтому в человеке пребывает, по словам святителя Василия Великого, "вожделение прекрасного", потребность соединения и причастия ему, чаянье преображения, стремление к святости: "Люди по природе вожделевают прекрасного, в собственном же смысле прекрасно… благое, а благ – Бог"61. Творческое делание человека состоит в том, чтобы дать этим высшим вожделениям и потребностям насытиться, стремлениям – осуществиться, то есть по своей свободной воле предать всего себя в волю Божию и воплотить Божественный замысел о себе самом.
Противоречит ли смирение творчеству?
Седьмой Вселенский собор (787 г.), принявший догмат иконопочитания, засвидетельствовал о той высоте догматической важности, на которую могут быть возведены человеческое творчество и культура.
Смысл его сводится к двум положениям:
1. Обожение человека подразумевает и безусловную ценность его деятельности, и деятельности художественной по преимуществу (недаром Святые Отцы называли искусство молитвенного "умного делания" художеством, а исихастов – "художниками умного делания");
2. Безусловная ценность культуры и искусства предопределена идеей "воплощения, воплощаемости и воплощенности Абсолютного Смысла Бытия"62.
Непреложность богословских положений христианства о безусловной ценности человеческого творчества и культуры с новой силой ставит вопрос о смирении и послушании человека-творца, – вопрос, который тем не менее сделался камнем преткновения как для мыслителей Серебряного века, так и для обывателей, пытающихся судить о творческом процессе извне.
Начнем с того, что сама свободная воля не есть плод нашего свободного выбора: мы не давали согласия или несогласия на приятие этого тяжкого и блаженного дара. Мы получили его как данность и приняли как послушание. То же относится и к дару творчества. Мы вольны закопать свой талант, но нам не дана власть освободиться от него. На такого же рода послушание мы обречены в причастии к падшей Адамовой природе, в наследовании генетических особенностей наших предков, в приятии того временного, географического и социального положения, в котором мы оказываемся по своему рождению. Мы не вольны в выборе замысла Творца о нашей душе, в путях Промысла о нашей жизни. Таким образом, человек, коль скоро он не есть некое обособленное самодостаточное существо, так или иначе существует в системе этих "послушаний".
Это, однако, вовсе не противоречит его свободной воле. Ибо Адам и Ева были свободны не слушать лукавого райского змия, но внимать лишь словам своего Господа. Тем не менее Ева поначалу прислушалась к речам соблазнителя, а потом приняла их на веру и послушалась их. Можно сказать, что змий прельстил нашу праматерь идеей автономной красоты и добра. И она искренне сочла ее за истину, усомнившись в своем Творце. Но и Адам, поставленный над ней Создателем, принял без тени сомнения (послушно) ее свидетельство, несмотря на то что оно противоречило Божиему запрету.
Итак, грехопадение произошло именно "по послушанию", только не Творцу, а Его врагу и ненавистнику. Падший Адам выступает как первый детерминист: вместо личного покаяния он пытается переложить вину на сам порядок творения, якобы обусловивший его грехопадение: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел (Быт. 3:12).
После грехопадения Адам и Ева были изгнаны из рая – этого царства свободы – в "юдоль плача", в мир детерминированных причинно-следственных связей, в область "наветов вражиих", где правят законы смерти и тления. Человек, воодушевленный идеей самому быть как боги (Быт. 3: 5), актом богопротивления и эмансипации от Господа сделался "рабом греха", открытым для всех диавольских внушений и демонических воздействий. Однако во Христе ему вновь была дана возможность осуществления своей духовной свободы: познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8: 32). Только пребывание со Христом может освободить человека от принудительных законов природы, изъять его из плена греха и страстей, диавольской лжи и клеветы, условностей, мнимостей, внушений, обстоятельств и демонических обстояний.
В связи с этим встает вопрос: может ли быть творцом человек, сознательно отвергающий Христа и Его свободу? Может ли приумножить таланты тот, кто восстает против Самого Источника жизни, против Самого Творца и Художника, против Подателя творческого дара? Или, иными словами, может ли быть творцом тот, кто предпочел лукавый совет змиев и сделался послушен ему? И может ли сам лукавый змий, попросту диавол, быть покровителем человеческого творчества? Обладает ли он сам творческой энергией и даром творчества? И наконец, такой ли он покровитель искусств и филантроп, каким его представил М. Булгаков в образе Воланда?
Христианский взгляд дает на это однозначный ответ: диавол, как и зло, не есть субстанциальная сила. "Зло – не есть или, вернее, оно есть лишь в тот момент, когда его совершают", – пишет Диадох Фотикийский63. Святитель Григорий Нисский подчеркивает парадоксальность того, кто подчиняется злу: он существует в несуществующем64. Зло в мире начинается с греха, совершенного падшим ангелом.
Сатана – покровитель бездарности
Будучи благим творением Божиим и первым из ангелов, денница ниспал с небес в результате горделивого восстания на своего Господа и Творца: А говорил в сердце своем: "взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему" (Ис. 14:13–14). За что, как сказано, была низвержена в преисподнюю гордыня его: под тобою подстилается червь, и черви – покров твой. Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы (ср.: Ис. 14:11–12).
Итак, удел сатаны – тление и разложение, царство смерти, где подстилается червь. В горделивом стремлении быть как боги, чем, собственно, он и соблазнил человека, нет никакого творческого замысла, никакой попытки сотворить нечто "еще не бывшее": это есть плод гордости и зависти, губящий свободу и омрачающий ум. Зависть никогда не направлена на то, чтобы уподобиться Творцу (или творцу) в самом акте творения – в благости, премудрости, любви и свободе. Она всегда вожделеет присвоить плоды этого творения, его честь, его результаты, то есть нечто готовое. Так, Каин не имеет никакого помышления о том, чтобы стяжать кротость Авелеву, благодаря которой его дары были благоугоднее Богу, чем плоды Каиновы. И завидует он не тому творческому деланию, которое предваряло получение этих Богоугодных даров, – его мучает результат: Божие предпочтение, отданное Авелю и его приношениям. Он не делает никакого усилия, никакой творческой попытки угодить Богу паче Авеля. Единственное, на что способно его уязвленное самолюбие, – это устранение соперника, разрушение, убийство.
Диавол с его демонами – не творец; он есть лишь завистник Бога и людей, которым дана возможность "обожения". Он – имитатор, плагиатор, "обезьяна Бога", пародия на Него. Он есть творческое ничто, бездарность. Его "творения" – лишь подделки, никогда не имеющие самостоятельных новых форм: формотворчество, то есть творение нового, недоступно ему. Он всегда пользуется уже готовыми формами, которые и деформирует, начиняя их собственным содержанием. Деформация и есть направление его потуг. Претензия на создание реальности оборачивается у него лишь созданием видимости, которая всегда есть псевдореальность. Даже черная месса – не некий новый чин религиозного действа, а извращенная и поруганная Евхаристия.
Будучи зависимым от Творца в своем бытии, поскольку и оно создано Богом, диавол начинает ненавидеть само это бытие. Он жаждет уничтожить в нем Божественное измерение, стереть следы Творца и творения в мире, но, не имея власти уничтожить их, стремится их исказить и присвоить.
Богоборческие режимы с их разнузданной и откровенной бесовщиной неизменно пользовались готовыми, но искаженными почти до неузнаваемости формами церковной жизни. Все мы хорошо помним марксизм-ленинизм, насаждаемый в формах государственных догматов и канонов, а также вытекающую из этого идеологическую борьбу с еретиками, вплоть до извержения их не только из партии, но из самой жизни. Мы помним "иконостасы" членов Политбюро, "канонизированных святых" компартии, "мощи" вождей, ритуалы приема в партию, пионеры и комсомол, ритуальный Вечный огонь, зажженный для массового поклонения, ритуальный обмен кольцами в процедуре бракосочетания, заклинания, замещающие собой молитвы: "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить" или "коммунизм неизбежен", ритуальные демонстрации на 7 Ноября и 1 Мая, пародирующие собой крестные ходы.
Но главное, мы помним собственное большевистское "писание" и "предание": все эти бесконечно конспектировавшиеся труды "классиков", деяния съездов и их постановления, претендующие на статус "соборных оросов". Так создавалась эклектичная, заимствованная отовсюду культура советской власти, в которой настойчиво звучала тема человеческого бессмертия, поскольку смерти как таковой в этой культуре просто не существовало: слово "смерть", как и слова "Бог" и "свобода", вычеркивались партийными цензорами. Это была пародия на тему христианского бессмертия души человека, ее воскресения во Христе. В мистике советской власти человек – советский "праведник" – "воскресал" в памяти потомков и, "воскреснув", продолжал жить в ней, пугая детишек.
Советский человек, отвергший Бога и боровшийся с Ним за свою эмансипацию и свободу, понимаемую как своеволие, не только не обрел этой свободы, но почти безнадежно ее утратил, предавшись во власть "духов века сего" с их диктатурой, заветами, наказами и принуждениями.