Здесь, видимо, Фома рассуждает так: причиной того, что Вильямс отправился на небеса, является духовный статус Вильямса, а не поступок Джонсона. То, что Вильямс находился в данном статусе в момент убийства, – всего лишь внешняя акциденция поступка Джонсона. Коль скоро, в теории Фомы, действие надлежит оценивать по тому, каково оно в своем существе, а не по одной из его внешних акциденций, поступок Джонсона не следует оценивать, исходя из того факта, что Вильямс оказался на небесах. А существо поступка Джонсона, насколько можно понять из данной истории, есть не что иное, как убийство безвинного человека, которое, в теории Фомы, никоим образом не может быть оправдано.
Трактовка дела о небесах у Фомы выглядит в общем верной, но вывод, согласно которому попадание Вильямса на небеса есть не более, чем внешняя акциденция поступка Джонсона, по-видимому, зависит от того факта, что Джонсон не знал (и, возможно, не мог знать) о благодатном состоянии Вильямса. Если бы Джонсон знал, что, убивая Вильямса, он отправляет его на небеса, было бы, по меньшей мере, более трудной задачей отрицать, что достижение этого результата не составляло конечной цели поступка Джонсона, а значит, отчасти и самого существа этого поступка. Чтобы понять, каким образом теория Аквината избегает прямолинейной поддержки простого умножения бытия, мы должны рассмотреть некоторые примеры, которые в релевантных чертах подобны делу о небесах, но не заключают в себе этого элемента неведения со стороны деятеля.
Дело о заложниках. Безумец захватывает в заложники пять человек и угрожает убить их всех, если Браун не убьет Робинсона – невинного свидетеля. Браун решает, что убийство Робинсона морально оправдано в силу приращения бытия (а значит, и блага) вследствие того, что смерть Робинсона спасет жизни пятерых заложников.
В деле о заложниках объектом действия Брауна является смерть Робинсона, а его видимая цель состоит в спасении пяти жизней. Здесь очевидно нельзя применить тот способ, каким Аквинат устранял абсурдное моральное суждение в деле о небесах. Благо, по видимости, оправдывающее поступок Брауна, действительно составляет его цель, а потому должно быть принято во внимание при оценке поступка. Обращаясь к тому, как Фома подошел бы к делу о заложнике, нам будет полезно пристальнее вглядеться в томистскую концепцию конечной цели действия.
Если, по мнению Фомы, действия надлежит оценивать по их существу, а не по внешним акциденциям, и если, опять-таки по мнению Фомы, действия надлежит оценивать по их конечным целям, то состояние дел, искомое в качестве цели действия, должно быть в некотором смысле внутренним для самого действия. Отсюда кажется очевидным, что понятие мотива, в некоторых отношениях близкое томистскому понятию конечной цели, не вполне ему равнозначно. В концепции Фомы состояние дел считается конечной целью действия тогда и только тогда, когда деятель действует ради утверждения этого состояния дел и фактически может утвердить его совершением своего действия. Вот почему Фома говорит, например, что "цель человеческих актов заключается в их завершении, ибо то, в чем завершается человеческий акт, есть то, на что воля [деятеля] направлена как на конечную цель".
И далее: "Конечная цель [акта] не есть нечто абсолютно внешнее акту, ибо цель связана с актом как его начало или завершение".
В деле о заложниках благо, якобы оправдывающее убийство невинного Робинсона Брауном, заключается в спасении пяти жизней. Но это благо не может быть целью поступка Брауна, потому что оно не является тем состоянием дел, которое может быть утверждено убийством Робинсона. Выживание заложников зависит не от действия Брауна, а от действия безумца, который, разумеется, может убить их даже после того, как Браун выполнит его требование. Следовательно, выживание заложников не есть то состояние дел, которое сам Браун способен установить, убив Робинсона. Даже после введения более точного понятия конечной цели действия дело о заложниках все еще подобно делу о небесах. Оказывается, что в обоих случаях благо, якобы оправдывающее убийство невинного человека, составляет не внутреннюю часть оцениваемого действия, а лишь его внешнюю акциденцию, и поэтому его не следует принимать во внимание при оценке действия. Если в деле о заложниках оценивать поступок Брауна именно так, то его можно оценить лишь как преднамеренное убийство невинного человека. А поскольку такое состояние дел, безусловно, дурно, сам поступок является дурным.
Но даже если попытка защитить томистскую оценку действия оказалась успешной в деле о заложниках, она кажется обреченной на неудачу, если изменить форму контрпримера в одном сущностно важном моменте.
Дело о больнице. Пять пациентов больницы ожидают доноров, которые должны быть найдены, чтобы стало возможным провести операции по трансплантации органов. Один из пациентов нуждается в пересадке сердца, другой – печени, третий – легких, а четвертый и пятый – почек. Каждый из пяти пациентов сможет вернуться к нормальной жизни, но тогда и только тогда, когда будет найден донорский орган. Без операции по трансплантации каждый из них вскоре умрет. Джонс, искусный хирург-трансплантолог, ведущий этих пациентов, решает, что убийство Смита – здорового невинного человека – морально оправдано в силу приращения бытия (а значит, и блага), которое станет следствием использования органов Смита для спасения пятерых смертельно больных пациентов.
Целью поступка Джонса, даже при самой строгой интерпретации понятия цели, является спасение пяти жизней. В деле о больнице, в отличие от дела о заложниках, не требуется вмешательства третьего лица, чтобы установить то состояние дел, которое хочет установить Джонс, ибо он и есть тот специалист, который ведет пациентов. И если спасение их жизней может считаться в данном случае целью поступка Джонса, оно должно быть принято во внимание при его оценке. Поэтому тактика, показавшая себя эффективной при защите томистской оценки действия в деле о заложниках, в деле о больнице не сработает.
Но оценка поступков у Фомы требует принимать во внимание как объект действия, так и его цель. Поскольку объект и цель совместно делают действие тем, что оно есть, и поскольку благость чего-либо есть функция его бытия, то, чтобы действие было благим, благими должны быть и его объект, и его цель. Между тем поступок Джонса в деле о больнице имеет своим объектом смерть невинного Смита и забор его органов, что, с точки зрения Аквината, безусловно является моральным злом. По собственным словам Фомы, "никогда не позволено убивать безвинного человека". Но в деле о больнице принесение в жертву одного, дабы спасти многих, формально предстает как вариант истории Эсфирь. Чтобы оценить дело о больнице с позиций Аквината и понять, применима ли эта оценка также к мужественному акту альтруизма со стороны Эсфирь, мы должны коротко рассмотреть томистскую концепцию справедливости.
Справедливость и ее место в схеме добродетелей
В отличие от других кардинальных добродетелей – благоразумия, умеренности и мужества, – справедливость есть такая добродетель, которая в томистской схеме добродетелей определяет отношения человека с другими людьми в обществе и с самим обществом. По мнению Аквината, общество обладает собственным бытием. Одни вещи способствуют бытию общества, другие – его распаду. Именно этим определяется, например, позиция Фомы в отношении смертной казни. Фома говорит:
Всякая часть подчиняется целому, как несовершенное совершенному. И поэтому всякая часть по природе существует ради целого. И поэтому мы видим, что если здоровью всего человеческого тела способствует отсечение какого-либо члена – если он, например, гниет и разрушает прочие члены, – то будет похвальным и здоровым его отсечь. Но всякий отдельный человек относится ко всему обществу, как часть к целому И потому, если некий человек представляет угрозу для общества и разрушает его неким грехом, будет похвальным и здоровым убить его ради сохранения общего блага.
Готовность, с какой Фома, в частности, принимает смертную казнь и, в общем виде, отдает предпочтение государству перед индивидом, способна ужаснуть многих читателей. Ниже, в главе о справедливости, я буду анализировать в деталях сомнения относительно политической теории Аквината. Здесь же томистское понимание справедливости рассматривается лишь настолько, чтобы понять, каковы ресурсы этической теории Фомы при разборе видимых контрпримеров, наподобие дела о больнице.
В соответствии с метаэтикой Аквината, вещи, способствующие бытию общества, составляют часть общественного блага, а добродетель справедливости в членах общества в целом направлена на утверждение и сохранение этого общего блага. Следуя здесь за Аристотелем, Аквинат различает дистрибутивную и коммутативную справедливость. Дистрибутивная справедливость есть разумная регуляция распределения общих мирских благ, и в этом смысле она имеет целью разумное отношение между обществом в целом и его индивидуальными членами. Коммутативная справедливость, напротив, есть разумная регуляция отношения между индивидами или подгруппами внутри общества. В теории Фомы основой коммутативной: справедливости выступает та точка зрения, что человеческие существа, взятые в качестве личностей, равны. Стало быть, для них является разумным как для личностей относиться друг к другу как к равным, и неразумным – относиться друг к другу, как к неравным.
Продавец и покупатель подержанных машин, если рассматривать именно как личностей, равны. Если продавец обманывает покупателя относительно дефектов машины и таким образом жульнически заставляет его платить завышенную цену, то в этом конкретном случае продавец извлекает гораздо большую выгоду из сделки, чем покупатель. Но, с точки зрения Фомы, это противно разуму, потому что продавец и покупатель равны во всех релевантных аспектах.
Неравенство в торговом обмене есть жульничество; таким образом, жульничество является моральным злом, ибо идет вразрез с принципами коммутативной справедливости".
Итак, согласно Аквинату, всякий раз, когда один человек нечто берет у другого, это действие будет справедливым, только если: оно разумно. Необходимое (но не достаточное) условие разумности состоит в равенстве торгового обмена, причем "торговый обмен" во многих случаях понимается весьма расширительно. Например, клеветник отнимает у жертвы репутацию, ничего не давая взамен; следовательно, клевета есть несправедливость. Убийство – особенно вопиющая несправедливость, ибо, лишив жертву жизни, этого величайшего блага, с точки зрения Фомы, убийца не только не дает никакой компенсации, но и делает жертву неспособной к получению какой-либо компенсации:.
В деле о больнице объект поступка Джонса характеризуется именно таким родом несправедливости. Отнять у Смита жизнь и забрать жизненно важные органы: означало бы принести: существенную пользу пяти пациентам, но нанести величайший вред Смиту, причем такой вред, возместить который компенсирующим благом нельзя. Убийство Смита со стороны: Джонса будет, таким образом, несправедливостью по отношению к Смиту; и эта несправедливость служит достаточным основанием для того, чтобы оценить поступок Джонса как морально дурной, независимо от благих моментов его цели. Аквинат формулирует эту мысль следующим образом
Расположение вещи по отношению к бытию и к благу – одно и тоже… Как бытие вещи зависит от деятеля и формы, так благость вещи зависит от цели… Но человеческие действия… принимают характеристику блага от цели, от которой зависят, помимо абсолютного блага, существующего в них. Таким образом, благо в человеческом действии может рассматриваться четырьмя способами… Второй род блага согласуется с видом, который принимает действие в соответствии с объектом. Третий согласуется с обстоятельствами как некими акциденциями. Четвертый же согласуется с целью как наклонностью к причине блага.
И далее:
Ничто не мешает действию, обладающему одним из перечисленных видов блага, страдать отсутствием другого; соответственно, случается так, что действие, благое с точки зрения видовой принадлежности или обстоятельств, служит дурной цели, и наоборот. Но действие будет безоговорочно благим, только если в нем сойдутся все [четыре вида] добродетели.
Следовательно, в деле о больнице Аквинат оценил бы негативно поступок Джонса, принесшего в жертву Смита, и в то же время не оценил бы негативно самоотверженный поступок Эсфири. Эсфирь не была бы повинна ни в какой несправедливости, если бы отдала свою жизнь за свой народ, а вот Артаксеркс, безусловно, был бы повинен в несправедливости, если бы отнял у нее жизнь в этих обстоятельствах. С точки зрения учения Фомы о коммутативной справедливости, для Эсфири фактически невозможно быть несправедливой к себе, потому что в пользовании благами человек не может извлечь для себя несправедливую выгоду в ущерб себе же. Таким образом, резон, по которому поступок Джонса не одобряется в деле о больнице, не применим к гипотетическому самопожертвованию Эсфири, а одобрение самопожертвования Эсфири не может и не должно основываться на прямолинейной бухгалтерии центрального метаэтического тезиса Фомы.
Агент-центричные ограничения в этике аквината
Эти соображения дают некоторое основание считать этику Аквината деонтологической теорией моральности, в которой возможно рассматривать проблему агент-центричных ограничений. Сэмюэль Шеффлер описал эти ограничения как способ придать "типичным деонтологическим воззрениям… явно парадоксальный вид". Шеффлер пишет:
Агент-цеытричное ограничение представляет собой в общих чертах ограничение, которое хотя бы иногда запрещено нарушать в обстоятельствах, когда нарушение позволило бы минимизировать общее число нарушений этого же самого ограничения, и когда оно не повлекло бы за собой никаких других морально значимых последствий. Например, запрет убивать невинного человека даже для того, чтобы минимизировать общее число убийств невинных людей, сочли бы, как правило, агент-центричным ограничением. Включение агент-центричных ограничений придает традиционным деонтологическим воззрениям мощную анти-консеквенционалистскую силу, а вместе с тем и мощную интуитивную притягательность.
Но при всем своем созвучии моральному здравому смыслу агент-центричные ограничения загадочны. В самом деле, как может быть рациональным запрет на морально нежелательное действие, если оно имеет следствием минимизацию общего числа равно нежелательных действий (которые в противном случае будут совершены), и если оно не влечет за собой иных морально значимых последствий? Как может минимизация морально нежелательного поведения быть морально неприемлемой?
Теория Аквината, безусловно, поддерживает тот трюизм, что чем больше блага, тем лучше. Но при этом она так интерпретирует природу блага вообще и природу благих поступков в частности, что ни одно действие, объект которого затронут несправедливостью, не может быть разумным, сколько бы блага ни заключала в себе его конечная цель. На этом основании этическая теория Фомы поддерживает и усваивает себе расширенную версию агент-центрированных ограничений.
Расширенная версия примера Шеффлера предусматривает запрет совершать или допускать несправедливость, которая выражается в невосполнимом страдании, даже если ее совершение минимализирует общее число случаев такой несправедливости. На этом уровне обобщения "то же самое ограничение" означает запрет совершать или допускать несправедливость. С точки зрения Фомы, особенно с его точки зрения на справедливость и на место, занимаемое справедливостью в схеме добродетелей, агент-центричные ограничения, запрещающие агентам действия совершать или допускать несправедливые поступки, разумны именно в силу этого основания, безотносительно к тому благу, которого можно было бы достигнуть, совершив эти поступки.
Краткое замечание о естественном законе
Учение Фомы о естественном законе было и продолжает быть предметом оживленной дискуссии. У нас нет возможности рассматривать его здесь в подробностях, но хотя бы коротко мы должны его затронуть.
По мнению Фомы, не вполне ясно, что такое естественный закон; его характеризуют по-разному, подчас даже одни и те же толкователи. Например, иногда естественный закон описывают так, словно он проистекает из врожденного и нерушимого знания моральных истин. Ральф Макинерни разъясняет это следующим образом "Естественный закон есть природное схватывание разумом некоторых общих принципов, призванных направлять наши поступки".
Однако в других местах предлагаемое у Макинерни описание естественного закона таково, как если бы сам естественный закон и был набором моральных принципов подчеркнуто фундаментального характера. Например, Макинерни говорит: "Естественный закон есть диктат разума"; а чуть ниже он замечает, что в некотором роде "естественный закон есть притязание на то, что существуют моральные абсолюты".
С другой стороны, моральный закон иногда описывают также как зависимый не столько от эпистемологии и морали, сколько от метафизики, как некое основание морали. Например, Джон Финнис, обсуждая взаимоотношение прав и закона, говорит: "Если я обладаю естественным – я бы сказал, человеческим – правом, я обладаю им в силу естественного закона".
У Аквината характеристика естественного закона достаточно сложна, чтобы найти в ней обоснование этим различным интерпретациям. Сам Фома объясняет естественный закон как некую причастность божественному вечному закону со стороны разумной твари, а божественный вечный закон – как упорядочение тварных вещей в мире, осуществляемое в божественном уме. Для разумной твари быть причастной вечному закону означает быть причастной вечному божественному разуму и обладать естественной склонностью к своей надлежащей конечной цели. Но причастность божественному разуму означает обладание тем светом человеческого разума, который позволяет людям различать добро и зло. Чуть ниже Фома утверждает, что человек может быть субъектом вечного закона двумя способами: во-первых, через участие в вечном законе благодаря познанию, и, во-вторых, через участие в нем благодаря внутреннему началу, побуждающему к действию. И далее Фома замечает, что оба пути умаляются в порочном человеке из-за того, что его познание добра и склонность к добру несовершенны.
В другом месте Аквинат доказывает, что, хотя мы не ведаем вечного закона в том виде, в каком он пребывает в божественном уме, мы можем познать его либо разумом, либо через откровение.
И далее Фома замечает, что мы можем познать в общем виде волю Божью, потому что знаем, что волимое Богом волимо как благо. И потому, говорит Фома: "Всякий, кто волит что-либо как то или иное благо, обладает волей, согласной с волей Божьей, с точки зрения формальной сущности [ratio] волимого".