В остальных отношениях язычники оставались верны своей религиозной терпимости, которую они всегда практиковали. Более того, именно развитие международных связей в эпоху Римской империи приводило к интернационализму и в области религиозного культа. Чужие купцы и путешественники привозили с собою всюду своих богов. И чужие боги пользовались тогда еще большим почитанием, чем туземные, не приносившие никакой помощи, оказавшиеся совершенно бессильными. Отчаяние, являвшееся следствием всеобщего упадка, питало сомнения в силе старых богов и приводило некоторые смелые и самостоятельные умы к атеизму и скептицизму, к сомнению во всяком божестве или во всякой философии. Наоборот, колеблющиеся, более слабые, как мы уже видели, искали нового спасителя, в котором они могли бы найти защиту и опору. Одни думали найти его в цезарях, которых они обоготворяли, другие думали, что идут более надежным путем, обращаясь к богам, которые уже давно существовали, но сила которых в стране не была еще подвергнута испытанию. Так вошли в моду чужеземные культы.
Но при этой международной конкуренции богов Восток победил Запад отчасти потому, что восточные религии - в силу причин, с которыми мы еще познакомимся, - были менее наивны, были больше проникнуты глубоким философским смыслом, несли на себе более сильный отпечаток цивилизации крупных городов, отчасти же потому, что Восток в промышленном отношении стоял выше Запада.
Культурные страны Востока по своему промышленному развитию превосходили страны Запада, когда они были завоеваны и разграблены сначала македонянами, а затем римлянами. Можно было думать, что процесс международного нивелирования, начавшийся с того времени, приведет также к индустриальному нивелированию, что Запад догонит в промышленном отношении Восток. Но случилось противоположное. Мы уже видели, что с известного исторического пункта начинается всеобщий упадок античного мира как следствие отчасти вытеснения свободного труда рабским, отчасти же разграбления провинций Римом и ростовщическим капиталом. Но этот упадок совершался на Западе быстрее, чем на Востоке, так что культурное превосходство последнего начиная со второго столетия нашей эры не только не уменьшается, но, наоборот, растет в течение многих столетий, почти до 1000 г. Бедность, варварство и обезлюдение растут на Западе быстрее, чем на Востоке.
Причина этого явления лежит в промышленном превосходстве Востока и растущей эксплуатации трудящихся классов. Излишки, доставляемые последней, стекались все больше со всей империи в Рим, этот центр всех крупных эксплуататоров. Но как только накопленные там сокровища превращались в деньги, львиная доля их уплывала обратно, на Восток, так как только он производил все предметы роскоши, которых требовали крупные эксплуататоры. Он доставлял квалифицированных рабов и промышленные продукты: стекло и пурпур из Финикии, полотно и вязаные изделия из Египта, тонкие шерстяные и кожаные изделия из Малой Азии, ковры из Вавилонии. Уменьшающееся плодородие Италии превращало Египет в житницу Рима, так как благодаря разливам Нила, покрывавшего ежегодно поля Египта свежим плодородным илом, его сельское хозяйство было неистощимо.
Большая часть продуктов, доставляемых Востоком, отнималась у него насильственным путем, в форме налогов и процентов, но все же оставалась еще значительная часть, за которую нужно было платить продуктами эксплуатации Запада, все более бедневшего при этом.
А сношения с Востоком не ограничивались пределами Римской империи. Александрия богатела не только путем продажи продуктов египетской промышленности, но и путем торговли с Аравией и Индией. Из Синопа на Черном море вела торговая дорога в Китай. В своей "Естественной истории" Плиний подсчитывает, что за одни только китайские шерстяные материи, индийские драгоценности и арабские пряности империя ежегодно уплачивала 100 миллионов сестерциев (свыше 20 миллионов марок). И все это без соответственного эквивалента в товарах или налогах и процентах. Вся сумма должна была оплачиваться благородными металлами. Вместе с восточными товарами в империю проникали восточные купцы, а с последними их религиозные культы. Они соответствовали потребностям Запада, тем более что на Востоке уже раньше развились аналогичные социальные условия, хотя и не в такой безотрадной форме, как в империи. Мысль об избавлении при помощи бога, благоволение которого приобретается путем отказа от земных наслаждений, была присуща большинству тех культов, которые быстро распространялись теперь в Риме, в особенности же египетскому культу Исиды и персидскому - Митры.
"Исида, культ которой проник в Рим при Сулле и со времени Веспасиана приобрел расположение императоров, стала известной на самом далеком Западе и мало-помалу, сначала как богиня спасения и, в более узком смысле, как богиня исцеления, приобрела огромное всеобъемлющее значение. Культ ее отличался пышным ритуалом, но немалое место занимали в нем также умерщвление плоти, истязания и строгие обряды, в особенности же мистерии (таинства). Именно религиозное настроение, надежда на искупление, стремление к покаянию и надежда приобрести блаженное бессмертие путем преданности божеству способствовали воспринятию этих чужеземных культов греко-римским миром, которому оставались почти совершенно чужды эти таинственные церемонии, мечтательный экстаз, магия, самоотречение, безграничная преданность божеству, воздержание и покаяние как предварительные условия очищения и освящения. Но еще более широкое распространение, в особенности при посредстве армии, получил таинственный культ Митры, тоже с притязанием на избавление и бессмертие. Впервые он становится известен при Тиберии" (Герцберг).
Индийские верования также нашли себе доступ в Римскую империю. Так, например, известный уже нам Аполлоний Тианский совершил специальное путешествие в Индию, чтобы изучить тамошние религиозные и философские учения. О Плотине тоже рассказывают, что он отправился в Персию, чтобы ближе познакомиться с персидской и индийскою премудростью.
Все эти воззрения и культы не прошли бесследно и для христиан, искавших искупления и спасения, и оказали сильное воздействие на христианский культ и предания.
История рождения Христа, как мы ее находим у Луки, носит на себе буддистские черты. Пфлейдерер показывает, что автор евангелия не мог выдумать эту историю, несмотря на ее неисторичность: скорее всего он заимствовал ее из эпоса, дошедшего к нему каким-нибудь путем, и всего вероятнее из эпоса, общего для всех народов Передней Азии. "Эти же поэмы, иногда в поразительно сходных чертах, мы встречаем переработанными в истории детства индийского спасителя Гаутамы Будды (жившего в пятом столетии до Р. X. - К.) Он также был рожден чудесным образом царицей Майей, в непорочное тело которой вошла небесная сущность Будды. И при его рождении появились небесные духи и пели ему следующую хвалебную песнь: "Родился чудесный герой, нет ему равного. Слава мира, полный милосердия, ты распространяешь свое благоволение на все концы Вселенной. Ниспошли всем творениям радость и довольство, чтобы они стали господами самих себя и были счастливы". Мать приносит его в храм для выполнения законных обрядов, и там его находит старый пустынник Асита, которого привело туда предчувствие. Он предсказал, что дитя станет Буддой, избавителем от всех бед, проводником к свободе, свету и бессмертию… И в заключение рассказывается, как царский ребенок преуспевал в премудрости, возрастал и укреплялся духом и телом - совершенно как у Луки (2: 40, 52).
"О подраставшем отроке Гаутаме рассказываются также примеры его мудрости. Раз, по случаю праздника, родители потеряли его и после долгих поисков отец нашел его в кругу святых мужей, погруженных в благочестивое размышление, причем он советовал изумленному отцу больше помышлять о возвышенном".
В той же книге Пфлейдерер указывает еще и другие элементы, которые восприняты были христианством из других культов, как, например, из культа Митры. Мы уже приводили его указание на прообраз вечери, которая "принадлежала к таинствам митраизма".
Языческие элементы можно проследить и в учении о воскресении.
"Здесь прослеживаются также народные представления об умирающем и воскресающем боге, как они тогда господствовали в культах Адониса, Аттиса, Осириса - под различными названиями и в сопровождении различных обрядов, но по своей сущности всюду одинаковые. В главном городе Сирии Антиохии, где долгое время проповедовал Павел, главным праздником был праздник Адониса весною; сначала праздновалась смерть Адониса и, при диких жалобных криках женщин, хоронилось его изображение. Затем на следующий день (в культе Осириса - на третий, а в культе Аттиса - на четвертый день после смерти) сообщалась весть, что бог жив, он вознесся на небо и т. д.".
Но Пфлейдерер вполне основательно указывает, что христианство все эти языческие элементы не просто восприняло, а приспособило к своему единому мировоззрению. Оно не могло уже принять чужих богов. В их первоначальном образе этому мешал уже христианский монотеизм.
7. Монотеизм
Но монотеизм, вера в единого бога, также не был свойствен только христианству. И в данном случае можно проследить экономические корни, из которых выросла эта идея. Мы видели уже, как жители крупных городов уходили из-под непосредственного влияния природы, как распадались все традиционные организации, в которых отдельный индивидуум находил прежде твердую нравственную опору; как, наконец, интерес к собственному "я" становился главной задачей мышления, которое все больше переходило от исследования внешнего мира к размышлению о собственных ощущениях и потребностях. Вначале боги служили для объяснения тех явлений природы, закономерная связь которых не была известна. Такие явления были крайне многочисленны и весьма разнообразны. Для объяснения их приходилось принимать существование различных богов, мрачных и веселых, жестоких и мягких, мужских и женских. Чем больше развивалось понимание закономерных зависимостей в природе, тем более ненужными становились эти боги. Но в ходе тысячелетий они пустили слишком глубокие корни в мышлении человечества, слишком тесно переплелись с обыденными занятиями, да и познание природы имело еще слишком много пробелов, чтобы положить конец вере в богов. Все больше и больше эти боги вытеснялись из одной сферы деятельности в другую; все больше превращались они из постоянных неразлучных товарищей людей в сверхъестественные существа; из обитателей земли - в жителей надземных сфер, небес; из деятельных, энергичных работников и борцов, приводивших в движение весь мир, - в бесстрастных созерцателей. В конце концов прогресс естественных наук вытеснил бы их окончательно, если бы развитие больших городов и изображенный нами экономический упадок не вызвали отчуждения от природы и не поставили на первый план в области мышления изучение самого духа, т. е. не естественнонаучное исследование всей совокупности духовных процессов, а изучение, в котором собственный дух индивидуума становится источником всего познания о себе самом и уже таким образом открывает ключ ко всей философской премудрости, к познанию мира.
Несмотря на разнообразие движений и потребностей души, сама она мыслилась единой и нераздельной. Естественнонаучное понимание сделало бы отсюда вывод о закономерности всей психической деятельности. Но именно тогда начался процесс разложения старых нравственных основ, отразившийся в сознании людей как освобождение от всякой зависимости, как свобода воли отдельной личности. Единство человеческой психики могло быть, по-видимому, объяснено только таким путем, что человеческий дух есть часть одного и того же духа, эманацией и прообразом которого является единая, непостижимая душа в каждом отдельном человеке. И такой же непостижимой, как эта отдельная душа, является общая душа, мировая душа. Но она существует и действует во всех людях, следовательно, она вездесуща и всеведуща, от нее не могут быть скрыты самые тайные помыслы. Перевес этического интереса над естественноисторическим, из которого вытекала эта гипотеза всемирной души, придал также последней нравственный характер. Она стала вместилищем всех этических идеалов, занимавших тогда людей. Но чтобы стать таковою, она должна была быть отделена от физической природы, которая прилепляется к душе человека и затемняет ее нравственное содержание. Так развилось понятие нового божества. Последнее могло быть только единым, соответственно единству души отдельных людей, в противоположность множественности богов античного мира, соответствовавшей многообразию явлений природы вне нас. И новое божество стояло вне природы и над природой, оно уже существовало до природы, созданной именно им, в противоположность старым богам, которые сами были частью этой природы и были не старше ее.
Но в какой бы чистой и нравственной оболочке ни выступали новые духовные интересы человека, и все же совершенно игнорировать природу было нельзя. А так как одновременно с этим естествознание все больше приходило в упадок, то для объяснения природы приходилось опять прибегать к допущению сверхчеловеческих личных влияний. Но высшие существа, которые теперь вмешивались в естественный ход вещей, были уже не суверенные боги: как некогда они были подчинены мировой душе, так, по понятиям того времени, природа подчинена была Богу, а тело - духу. Они были посредниками между Богом и людьми.
Эта концепция получает еще поддержку в политическом развитии. Падение республики богов на небе совершалось параллельно с гибелью республики в Риме; Бог становился всемогущим императором небесных сфер и так же, как и земной кесарь, имел свой придворный штат, святых и ангелов и свою республиканскую оппозицию, дьявола и его рать.
В конце концов небесная бюрократия, ангелы, была разделена на такие же классы, на какие император разделил свою земную бюрократию, и среди ангелов гордость рангом и титулом, по-видимому, была так же развита, как и среди чиновников императора.
Со времени Константина придворные и чиновники были разделены на различные ранги, из которых каждый носил особый титул. Так, среди них имеются: 1) Gloriosi, высокопревосходительные - так назывались консулы; 2) No-bilissimi, высокоблагородные - так назывались принцы крови; 3) Patricii, бароны. Кроме этих классов дворянства были еще следующие ранги высшей бюрократии: 4) II-lustres, просвещенные; 5) Spectabiles, досточтимые; 6) Clarissimi, славнейшие. Ниже их стояли: 7) Perfectis-simi, совершеннейшие; 8) Egregii, превосходительные, и 9) Comites, "тайные советники".
На такой же манер организован небесный придворный штат. Католические богословы знают это досконально. Так, например, "Dictionnaire de la Theologie catholique" (издан Вецером и Вельтом и переведен с немецкого Гошмером, Париж, 1885) в статье "Ангелы" сообщает о бесчисленных ратях ангелов и продолжает:
"В том бесконечном количестве ангелы составляют различные классы, и церковь на втором соборе в Константинополе в 553 г. высказалась против мнения Оригена, что все они по сущности своей, добродетелям, свойствам и т. д. равны между собой". Существует девять ангельских ликов, из которых каждые три составляют один чин. Это: 1) серафимы, 2) херувимы, 3) престолы, 4) власти, 5) добродетели, 6) силы, 7) начала, 8) архангелы, 9) ангелы
Не подлежит никакому сомнению, - замечает католический теолог, - что простые ангелы составляют самый многочисленный класс, а серафимы - наименее многочисленный". Так ведется и на земле. Превосходительств очень мало, но простых почтальонов бесчисленное количество. Дальше сообщается следующее:
"Ангелы живут с богом в тесном и личном общении. Оно проявляется в бесконечной преданности, совершенном подчинении, исключительной любви, полном и радостном самоотречении, непоколебимой верности, ненарушимом послушании, глубоком почтении, бесконечной благодарности, в молитве, выражающейся в непрестанном славословии, постоянном возвеличении, священном воодушевлении".
Точно такого же радостного послушания требовали императоры от своих придворных и чиновников. Это был идеал византизма. Мы видим, что в создании образа Бога императорский деспотизм принимал не меньшее участие, чем философия, которая со времени Платона все более развивалась в духе монотеизма. Эта философия до такой степени соответствовала всеобщему настроению и чувству, что она быстро проникла в народное сознание. Так, уже у Плавта, представителя художественной комедии, жившего в третьем столетии до Р. X. и передававшего в своих комедиях только популярную философию того времени, мы встречаем такие места, как следующее, в котором раб просит о милости:
Но жив Господь, он знает все дела людей,
И с сыном он твоим поступит так, как ты со мной:
Воздаст за доброе он дело, но и за злодейство он воздаст.
Это уже вполне христианская концепция Бога. Но этот монотеизм был еще очень наивен и легко мирился с существованием старых богов. Даже христианам, серьезно верившим в чудеса язычников, не приходило в голову сомневаться в их существовании. Но Бог монотеизма не терпел рядом с собой никакого другого бога, он хотел быть самодержцем. И если языческие боги не хотели подчиниться ему и войти в его придворный штат, то им оставалась только та роль - правда, очень сомнительного свойства, - которую играла республиканская оппозиция при первых императорах. Она заключалась в попытках сделать ту или иную пакость своему всемогущему господину и восстановить против него верноподданных, без всякой надежды низвергнуть его, а только ради того, чтобы причинить ему при случае неприятности.
Но и этот нетерпимый, уверенный в своей непобедимости монотеизм, ни на мгновение не сомневающийся в превосходстве и всемогуществе своего бога, развился уже. до возникновения христианства-правда, не среди язычников, а у иудеев, маленького своеобразного народа. Иудейство еще сильнее развило веру в спасителя и обязанность взаимной поддержки и тесного единения, удовлетворяя таким образом потребности того времени в лучшей степени, чем какая-либо другая нация или группа населения. Оно дало могучий толчок учению, выросшему из этих потребностей, и составило некоторые из наиболее важных его элементов. И только после того, как наряду с греко-римским миром времен Римской империи вообще мы познакомимся еще с иудейством в отдельности, мы сумеем проследить все корни, из которых выросло христианство