- Да. Я всегда любила его. Даже в то лето... когда приехала из Москвы одна... и мы гуляли с тобой, у речки...
Он с удивлением отмечает, что может спрашивать ее обо всем.
- За что же ты его любишь?
Она отвечает не сразу. В какой-то полудреме, покачиваясь на стуле, смотрит перед собой, тень улыбки скользит по ее белому личику с тонкими голубыми жилками у подбородка.
- Подумать только, почти шесть лет прошло, как он впервые сюда приехал, к тете погостить... С ним был мрачный усатый человек, который напророчил мне такую счастливую, такую веселую, такую легкую жизнь! А Владик подошел тогда ко мне и сказал: "Все это я тебе дам!" И я поверила. Он мне потом всегда это повторял. Все тяжелые годы, когда кругом голод, грязь, кровь, ужасы и бедность, бедность... Даже в последний раз, прощаясь, он мне опять сказал эти же слова. И я верю ему, Митя! Не знаю, какие у него там дела. Ты и твой брат спрашиваете, не помогала ли я ему. В чем? Не знаю. Может быть, он как-то сумел так сделать, что я невольно ему помогла - вот устроиться в Брянске в Чека... Наверное, я была ему нужна. Может быть, тот усатый, мрачный поляк нарочно хотел меня взбаламутить. Да, да, конечно, я была им нужна. Но какое это имеет значение? Что бы ни было у них на уме, Владик любит меня, одну меня, уж это я знаю твердо. По секрету скажу, я даже уверена, все, что он делает в эти последние годы, он делает ради меня. И вот увидишь, он приедет за мной! Тебе смешно, что я так уверена? Но скажи, разве кто-нибудь другой мог бы так, как он, - все только ради меня? Нет! Даже такой славный парень, как ты, не смог бы! Не обижаешься, Митя?
Вдруг она, озорно глянув на него, воскликнула:
- А знаешь, ведь один раз в жизни, один только разочек я заколебалась между ним и тобой. Он тогда надолго уехал, не писал. И я думала: что если забыл? И увидела тебя. Ты тогда хорош был, Митя! Стройный, красивый, сильный... Однажды мы встретились с тобой у нашего дома. Ты бежал к Тимоше. Какую-то вы там забастовку организовывали. Я хотела удержать тебя, сказать: "Брось все, останься со мной, пойдем на наш бережок". Если б ты остался, я бы пошла за тебя. Скажи, Митя, ты бы остался тогда со мной?
Митя вспомнил ту далекую мимолетную встречу с Хрусталочкой. Вот, оказывается, когда он ее потерял.
- Остался бы? - повторила она, со странной улыбкой глядя на него.
- Нет, - сказал Митя, подумал и снова сказал: - Нет, не остался бы.
Быстрым, деловым шагом шел он от Таи, и на улице ему дышалось легче и свободнее. Он думал о том, что прозрачная Хрусталочка его отрочества видится ему теперь из его далека, окутанного пороховым дымом, овеянного алым знаменем, из чудного, пропитанного потом и кровью далека, - видится теперь такой маленькой и такой ничтожной!..
В один из последних дней декабря партячейка Брянской чека на экстренном заседании утвердила коротенький список - трех коммунистов, добровольно уезжающих на работу в Донбасс. Перед отъездом Митя зашел к брату проститься. Поезд отходил ночью.
Александр сидел за письменным столом, склонившись над стопкой бумаг. Он внимательно читал какой-то документ с черным грифом "Секретно".
- Мне все не дает покоя один вопрос: с кем был связан Цеховский? - проговорил Александр, словно продолжая старый разговор с Митей. - Ты мне рассказывал, что впервые он приехал в Бежицу перед войной с каким-то угрюмым поляком...
Он показал Мите циркуляр Департамента полиции, датированный 26 февраля 1913 года. В нем сообщалось, что в ближайшее время в Россию предполагают прибыть выдающиеся деятели Польской социалистической партии.
- Пилсудский! - воскликнул Митя, прочитав приметы, перечисленные в циркуляре. - Худощавый, длинные усы, воспаленные глаза, угрюмый, одевается небрежно... Может быть, это он, Шура!
- Не знаю... Вряд ли... А впрочем, может быть, - проговорил Александр. - И значит, Цеховский был его агентом... Да, с ним еще предстоит борьба...
- Что это за документы, Шура? Откуда они?
- Помнишь семнадцатый год? - Александр откинулся на спинку стула, он устал. - Горела охранка, и Никифоров вынес пачку уцелевших бумаг. Сегодня я их разыскал. Вот посмотри.
Митя придвинулся к столу. Знакомые с детства имена, события, свидетелем или участником которых он был, оживали перед ним.
Вот директор, учителя, вот Петр, а вот и Басок, и Фокин... И витиеватая подпись ротмистра Жавриды... Он читал, не отрываясь, потом, не выдержав, воскликнул:
- Как мало я знал об этих людях, как смутно понимал события! Шура, если б снова это пережить, я все бы увидел иначе, по-настоящему!
Александр взял его за руку и как-то по-особенному, глубоко заглянув в глаза, сказал:
- Митя, ты уезжаешь, начинаешь самостоятельную жизнь. Теперь ты чекист, на всю жизнь. Так вот запомни. Немало дряни пришлось тебе увидеть. Ты разочаровался в близких тебе людях. Никогда не подходи ко всем с этой меркой. Помнишь, как верил в людей Игнат Фокин? Хороших людей неизмеримо больше. Это они сделали революцию. И пусть ты не сразу разберешься в них - ведь они бывают и обозленными, и грубыми, и несправедливыми, пусть они даже и ошибаются подчас, - верить в них нужно!
Митя понял, как все эти годы пристально и по-братски чутко следил за ним Александр, и крепко пожал ему руку.
- Что еще скажешь мне на дорожку, Шура?
- Еще? - Александр задумчиво перебрал стопку документов. - Еще, пожалуй, вот что... Мы с тобой должны уметь понимать события. Видеть связь между ними. Редко связь эта бывает простой и прямой. Но ведь мы - коммунисты, Митя. У нас есть великий метод оценки. Вспомни свою жизнь, свои поступки, свои стремления. Разве не определялись они событиями, в которых мы с тобой жили, идеями, которые нас питали, людьми, которые нас окружали. А ведь наша работа - это постоянная оценка событий и людей. И здесь ошибиться страшно. У нас с тобой есть печальный опыт ошибок. Но зато мы многому и научились. Вот давай полистаем еще эти страницы, оглянемся на нашу жизнь.
И они вспоминали людей, шедших рядом с ними, и заново оценивали их.
- А Никифоров? - напомнил Митя. - Вот человек, который остался для меня загадкой. Смелый, жестокий, скрытный... И это убийство Жавриды... Кем он был, Шура?
Александр пожал плечами.
- Не знаю. Мы все его недолюбливали.
- А не мог он сам поджечь охранку? - вдруг догадался Митя.
Александр поднял голову, с удивлением посмотрел на брата.
- Мог, Митя, мог!
- Значит, он был провокатором. А мы ничего о нем не знаем! Где он теперь, Шура? Что делает?
- Россия велика... Но он отыщется. Все будет в конце концов явно! - воскликнул Александр, словно провидя, как действительно через четыре года в далекой Сибири будет опознан и наказан провокатор Никифоров.
- А граф, который удрал из монастыря? А меньшевики, эсеры, анархисты?
- А десятки и сотни других! - подхватил Александр. - Что ж, одни поймут, пойдут за нами. Другие будут бороться. У нас-то с тобой, Митя, во всяком случае, впереди не отдых - борьба, борьба...
Они долго листали еще не успевшие тогда пожелтеть страницы, вспоминали, догадывались и находили незримые связи.
Возможно, точно так же тридцать семь лет спустя листал их и автор этих строк, пытаясь оживить крошечные лоскутки уже далекого прошлого.
Часть вторая
БАНДИТЫ
Лунной августовской ночью 1921 года три всадника остановились на высоком берегу Северного Донца.
Загнанные лошади тяжело дышали. Вооруженные карабинами верховые были вконец оборваны, один совсем бос. Ехали без седел, видимо, на второпях уведенных крестьянских лошадях.
Они молча спешились, свели лошадей к реке, напоили. Долгое время слышалось только тихое "всюик, всюик, всюик" - лошади губами цедили воду, потом с шумом попятились, опустили морды, стали звучно жевать траву.
Один из трех хрипло сказал:
- Курить! Ну?
- Та нема! - с отчаянием отозвался босой жидким тенорком.
Некоторое время все трое стояли, не шевелясь, глядя на лошадей.
- Время! - повелительно сказал первый, быстро подобрал повод, волочащийся по мокрой траве.
Перебирая босыми ногами, не трогаясь с места, тенорок скороговоркой забормотал:
- Куды, куды, куды, господи боже ж мий? И так вже ж подыхаю! Который день, котору ночь!..
- Побалакай! - взбираясь на лошадь, мрачно прохрипел первый, очевидно старший. - И вправду, зараз подохнешь, як собака. Ну?
- Чого мы сюды заихалы? Чого тут не бачили? - продолжал хныкать тенорок.
- Не твоя собачья справа! - прикрикнул первый. - Батько буде тут через два дни, щоб и люди, и повозки, и кони - все було наготови! Ось твоя забота!
- Гриць, отпусти ты меня до дому, христом богом прошу! - взмолился тот и всхлипнул. - Я ж с Покровского, за тыщу верст отсюда... Гоняють нас отыи броневики, як сусликов... Все одно - каюк.
Гриць выхватил из-за пояса пистолет, щелкнул курком.
- Продался комиссарам, шкура!
- Боже ж мий, що ты, господь с тобою! - простонал босоногий, пытаясь вскочить на спину лошади и от волнения срываясь. - Стой, стой, заховай пушку, я ж ничего, я ж с вами... зараз... Ну, поихалы, чи що? - наконец взгромоздился он.
Молча подъехал к ним третий - совсем еще мальчуган в огромном рваном зипуне.
- Э-эх, войско! - угрюмо усмехнулся Гриць. - Броневики давно ушли на Ровеньки. Поездом их повезли на Харьков. Батько ще погуляет тут. Чуешь, герой?
- Ну от и добре! Я ж не знав. От и дуже добре, - попытался весело проговорить "герой". Но получилось так жалостно, что старший только отмахнулся.
- А, молчи ты... Тут нас сила ожидает! Маруська наша тут! Каменюка, Заяц, Черепаха - армия! Батько подойдет - на Старобельск двинем. В прошлом году мы там гостювали, зараз хозяйнувать будем. Що, не веришь? Ну так знайте, сегодня ночью в городе хлопцы напомнят, що жив наш батько. Чуете? - И, помолчав, сообразив, что сказал лишнее, добавил: - Только про то - ни слова! Ясно? - Он потряс пистолетом, сунул его за пояс. - Ну, герой, давай попереду, щоб я твою спину бачив. - Пропустив его вперед, дружелюбно кивнул мальчугану. - А ты, хлопче, сзаду, не отставай.
Они шагом переехали деревянный мост через Донец и рысью пошли на север.
Хлопец все больше отставал - лошадь, что ли, у него была послабее. И однажды, обернувшись, Гриць увидел, что сзади никого нет. Он остановился, подождал, проехал назад - третьего нигде не было. Стал звать, раза два выстрелил из пистолета. Прислушался. Только далеко-далеко лениво откликнулась собака.
А хлопец, переждав с полчаса в придорожных кустах, повернул направо и во весь опор помчался вдоль полноводного Айдара к тихому уездному городку Старобельску.
* * *
Ответственный дежурный Старобельской чека был оскорблен до глубины души.
- Что ж я тут, дворник или курьер? Я ответственный! Чуешь, душа из тебя вон? Ты обязан мне все сообщить!
Но этот худой и оборванный паренек только хлопал своими белесыми ресницами и упрямо твердил:
- Мне председателя надо. Позовите мне председателя. Я знаю, он тут в доме живет.
- Заладил! - раздраженно прикрикнул на него ответственный. - Значит, я ни с того ни с сего пойду будить председателя. Так ты себе понимаешь? Спросит, в чем дело. А я что? Не знаю. Явилась ночью персона и требует до себя начальство. Ха! Скажешь ты мне, кто такой, зачем пришел, почему оружие?
- Если не позовете председателя, я сам его найду! - угрожающе заявил паренек, как бычок, наклонив круглую, лобастую голову.
Ответственный сделал вид, что ужасно испугался.
- Ох, пронеси господи! Сейчас вызову до вас самого главного, только за ради господа не шумите!
Он встал, подтянул шелковый шнурок с кистями, через который слегка перевешивался начинающийся животик. Молодцевато повел жирными плечами.
- Караульный!
На пороге вытянулся красноармеец с винтовкой.
- Я иду за председателем. Никого не впускать, не выпускать! - Поравнявшись с караульным, шепнул: - Глаз не спускай с босяка. Провокация. Я рядом лягу, посплю до утра, в случае чего разбуди. - И уже громко: - Ну, жди, персона!
Прихватив карабин, поставленный пареньком в угол, твердой походкой, исполненной сурового достоинства, дежурный вышел из комнаты.
В ожидании председателя парень положил на стол руки, опустил голову... Через минуту он спал глубоким сном.
* * *
На рассвете город проснулся от трескотни выстрелов, криков, ржания лошадей, тревожной беготни. От реки на Монастырскую улицу с гиканьем вынеслась ватага верховых.
Встревоженный шумом, вышел из своего дома секретарь Старобельского укома Нехорошев. Он стоял на крыльце, зябко поеживаясь и близоруко щурясь на конников. Бандиты торопились и, возможно, проскочили бы мимо. Но он окликнул их:
- Товарищи! Вы откуда? Что случилось?
Скакавший впереди придержал красавца коня, шагом подъехал к Нехорошеву.
- А-а, Петр Петрович! - насмешливо сказал всадник низким женским голосом. - Извини, что не заметили начальство. - Женщина в кубанке, в кожаном кавалерийском костюме была красива. Дикие синие глаза ее смеялись, среди белых зубов поблескивала золотая коронка. - Наконец-то свиделись, секретарь!
Нехорошев понял, что перед ним знаменитая Маруся - золотой зуб, атаман самой жестокой в округе банды.
Он рванулся к двери. Но за его спиной уже кто-то стоял. А пистолет остался в кармане пиджака, в доме. Он искоса глянул на женщину. Та вызывающе весело закричала:
- Беги, секретарь! Скачи, секретарь! Уйдешь - твое счастье! Нехай хлопцы побачать, як комиссары бигають!
Ни слова не ответив, Нехорошев прислонился к перилам крыльца и отвернулся. Пристально смотрел он на лес, зеленеющий в дымке на другом берегу Айдара. И даже тогда, когда она процедила: "Гордишься!", когда по внезапной тишине понял, что она целится, не повернул головы, не пошевелился.
* * *
Медведев проснулся при первых же выстрелах. Сразу понял: бандиты! Он знал, что гарнизона в городе по существу нет, значит, нужно выиграть время, чтобы организовать сопротивление. И пока связные, посланные им, мчались в горсовет, милицию, армейский лазарет, стучались в дома, собирали коммунистов, группа чекистов во главе с Медведевым уже спешила к Монастырской улице.
Схватка завязалась на перекрестке. Бандиты стреляли, не спешиваясь. Кони под ними бились, шалея от стрельбы и крика. Один из чекистов бросился вперед, но вдруг остановился и, медленно кружась, повалился под копыта атаманского коня. Атаманшей овладело исступление: колотя каблуками по лошадиным бокам, она заставляла его растоптать тело раненого чекиста. Конь шарахался и бешено вертелся на месте.
Под одним из бандитов убили лошадь, она рухнула, придавив его; истошный вопль повис в воздухе.
На Классической, где-то в районе горсовета, тоже поднялась стрельба.
- Допомога! - радостно крикнула Маруся, вертя над головой плеткой.
Выполняя общий план набега, в город ворвалась банда Каменюки, но была задержана у горсовета группой вооруженных рабочих. Однако долго эта горсточка сдерживать бандитов не могла. Стоило Марусе прорваться в центр, ударить сзади - и дорога Каменюке расчищена, и тогда резня, погром, пожары...
Атаманша наклонилась к ординарцу, совсем еще мальчишке, не спускавшему с нее по-собачьи преданных глаз, что-то властно приказала. Ординарец привстал на стременах, гикнул, но затем как-то нелепо взмахнул руками и, заваливаясь назад, стал сползать с седла. Маруся растерянно оглянулась.
С тыла, перемахивая через заборы, к ним бегом приближалась группа вооруженных людей. Это Медведев, оставив на перекрестке отряд чекистов, с несколькими смельчаками пошел в обход. Маруся увидела высокого темноволосого человека, который легким шагом шел прямо на нее. Она выстрелила, промахнулась. Он все шел на нее, слегка запрокинув голову и, подойдя ближе, не спеша поднял маузер. Выстрел сорвал с ее головы кубанку. Белое лицо Маруси исказил страх. Она взмахнула плеткой и помчалась назад к Айдару. Бандиты врассыпную поскакали за ней.
На дороге осталось несколько убитых. Брошенный своими бандит, так и не выпростав ногу из-под павшей лошади, поднимался на руках и с отчаянием и злобой выкрикивал им вслед матерную брань. Сверху от лазарета спешила команда выздоравливающих. К горсовету подошел отряд милиции.
Каменюка отступил и вслед за Марусей ушел за Айдар. Весь набег продолжался меньше часа.