* * *
Марк вошел в покосившийся домик, состоявший из одной просторной комнаты. Семья обедала. На большом непокрытом столе лежали грудки картофеля в кожуре. Очищенная и нарезанная на кусочки ржавая селедка на листке промасленной бумаги красовалась в центре. Седой горбоносый старик, поджав губы, сосредоточенно очищал картофелину. Молодая женщина с бескровным лицом терпеливо ждала, когда старик начнет есть, чтобы взять и себе и разрешить есть детям - пять курчавых головенок торчали над столом. Ребята, черноволосые, черноглазые и румяные, болтали ногами, перемигивались, перешептывались и хихикали в кулак.
При виде гостя старик отложил картофелину.
- Милости просим. Роза, подай стул.
Марку подали единственный стул, ножки которого разъезжались, как у новорожденного теленка.
- Извините, - с достоинством произнес старик, - мой сын сейчас придет со службы, он писарь в сельсовете, и вы пообедаете вместе с ним.
- Спасибо, - сказал Марк, - я не один. Разрешите моим двум товарищам войти передохнуть?
- Конечно. Роза, табурет!
Когда Лева и Лепетченко вошли в комнату, дети уже сидели по двое на одном месте и Роза с улыбкой несла навстречу изъеденный древоточцем табурет. Лева, галантно улыбнувшись в ответ, сел. Он совершенно необычно оживился и по всем приметам приготовился к светской беседе.
- Хорошая осень, папаша!.. - приветливо сказал он старику.
И тут началось нечто удивительное. Старик с остекленевшими глазами, всхлипнув, стал сползать с кресла. Марк оглянулся и увидел искаженное лицо Розы, делающей какие-то странные знаки рукой. Детские головки над столом исчезли одна за другой. Через мгновение комната опустела.
- Что это? - растерянно сказал Лева.
Спустя несколько секунд что-то странное стало происходить и на улице. Раздался дикий женский крик. Промчалась повозка, в которой, закрывая головы руками, тряслись две женщины. Послышался рыдающий старческий голос, заплакали дети. И поднялся топот множества ног, ржание лошадей, стук повозок. Первым опомнился Лепетченко.
- Дело ясное, меня с Левкой узнали. - Он нехорошо выругался. - В двадцатом мы здесь здорово гуляли! Эх, жалко, недорезали кой-кого!
Лева выбежал на крыльцо. Его появление вызвало бурю воплей, проклятий, плача. Вздымая пыль, волоча за собой жалкий скарб, бежало к лесу по единственной улице население села. Он стоял неподвижно, глядя вслед бегущим, и жалкая, растерянная улыбка так и не сползала с его лица.
В комнату он вернулся постаревшим на десять лет, сгорбившись, тяжело опустился на лавку. Молчали долго.
- Надо уходить, пока не сцапали, - сказал Лепетченко.
Вошла старуха. Вгляделась в Лепетченко, низко поклонилась.
- Здравствуй, Иван. Люди бегуть, кричать: "Погром будет, Махно приехал". Я думала брешуть. Выходит, правда. Слава богу!
- Карасиха!..
- Признал, - с удовольствием сказала старуха.
- Левка, Марк! Это ж мать нашего казначея! - Лепетченко захохотал, затанцевал. - Вот удача! Она. Она должна знать. - Он схватил старуху за руки, оттащил от двери и зашептал: - А ну говори, где прятал сын твой наше добро? Знаешь? Где? Говори, старая!
- Хто же его знает, - удивилась старуха. - Вин мени не казав.
- Брешешь, ведьма! Говори. Пытать буду. Шкуру с живой спущу. Все скажешь!
- За що ж, Ванюша? - испуганно зашептала старуха.
- Оставь, Иван, - потянул его за руку Марк.
- Она у меня заговорит! - продолжал Лепетченко, глядя на старуху налитыми, бешеными глазами.
Лева молча встал, подошел к Лепетченко, уставился на него.
- Ты чего? - покосился на него Лепетченко и отодвинулся.
- Скажи, мать, - Марк поспешил отвести ее в сторону, - может, помнишь, был у него тайничок, схорон, куда бы он один ходил, скрытно? Ты же мать, все замечала.
- Було, було, - обрадованно закивала старуха. - Щось биля криници було, частенько туди ночью ходив. Я ж боялась, може, там нечистая сила. Одного разу тихесенько за ним. Смотрю, встал биля криници, ногою в землю постукав, та и пишов. Ох, думаю, то вин дьявола викликае. Я ему на другий день: "Сыну, не чипай ты нечисту силу!" - Узнав, що я за ним ходила, ледве не убив.
- Говорила про это еще кому? - процедил сквозь зубы Лепетченко.
- Господи, кому ж я скажу? 3 ким я тут говорила? Я три года рта не раскрывала. Все вас, соколиков, чекала. А ты з кулаками! - Старуха беззвучно заплакала.
- Не помнишь, с какого боку он ногой стучал? - спросил Марк.
- Як лицом до криници встать, так ось по цю сторону, - показала она высохшей рукой.
* * *
Ранним утром в Дыбривском лесу, у заброшенной криницы, была наконец выкопана казна батьки Махно.
Одну за другой поднял Лева из ямы две четырехведерные медные кастрюли. Только с его нечеловеческой силой можно было сделать это. Когда сняли крышки, драгоценные камни и золото, словно запотев, тускло заблестели перед глазами. Бесчисленное множество крестиков, монет, колец, сережек, браслетов, ожерелий... Сколько тысяч людей ограбили и убили бандиты ради этих ценностей!
С разным чувством смотрели трое на несметные богатства.
Лепетченко потянулся, схватил золотую цепочку, зажал в кулаке.
- Положи! - багровея, сказал Лева и с такой силой сжал его руку, что Лепетченко рухнул на колени.
Извиваясь, Лепетченко старался заглянуть ему в лицо.
- Сам? - задыхаясь от боли, шептал он. - Сам... Все?.. Левка! Плевать на батьку. Со мной... поделиться! Я привел... я показал.
- Дурак! - сказал Лева и пинком отшвырнул его в сторону. Поглядел на него, подыскивая слова, чтобы выразить какие-то свои сложные мысли, и, не найдя, снова сказал с силой: - Дурак!
Лепетченко приподнялся, пополз к кастрюлям. И увидел людей, которые шли к нему со всех сторон. Только тогда все понял. Он вытащил пистолет, приставил к виску, но кто-то схватил его за руку. В следующее мгновение он был связан.
* * *
Процедура оформления всех сданных драгоценностей, письменные отчеты и доклады - это заняло не один день.
Наконец все было закончено. Медведев собрался уезжать в Одессу - работать, учиться. В последний день Марк зазвал его к себе посидеть часок.
В комнате Арбатского их встретил улыбающийся Лева.
- Я знал, что вы сюда придете! - Он подмигнул и вытащил из-за пазухи бутылку. - Надо проводить.
Лева выпил совсем немного, но без этого, очевидно, не мог высказать то, что его терзало. Отвернувшись, он наконец признался:
- Не могу забыть, как они испугались меня там... в селе... - Он повернулся и стукнул кулачищем по столу. - Пусть будет проклято мое имя! Слышите! - Почти не выпив, он пьянел все больше и больше. - Пускай плюют на это имя. Малых детей им пугают. Все мерзости к нему привязывают. Все это было. Все это делал Левка-бандит. В тыщу раз больше!.. А мне... мне дайте... Дайте другое имя. Слышишь, Дмитрий Николаич? Ты за меня головой поручился, ты поверил мне, бандиту. Другое имя! Заново на свет... народиться!
Он рыдал так, что становилось страшно.
Ему дали другое имя.
* * *
Прошло четыре года. В один из жарких июньских дней от перрона Харьковского вокзала отходил поезд на Херсон. Медведев вскочил на площадку вагона в последнюю секунду, когда состав уже трогался.
И вдруг с перрона:
- Дмитрий Николаич! Родной!..
Медведев обернулся. Там над толпой провожающих возвышалась могучая фигура Левки. Он махал руками, на широком лице его сияла радость.
- Куда? Куда?
- Новое назначение! - в ответ ему; кричал Медведев, перевешиваясь через руку проводника. - А ты где? Ты куда?
- В отпуск... - уже больше понял, чем услышал Медведев.
И последнее, что он успел заметить, - стройная фигура женщины, доверчиво прислонившейся к Левке. Медведеву показалось, что она тоже кивала и радостно улыбалась ему.
Много раз собирался Медведев разыскать Леву, написать ему, но... не собрался - дела закружили. Больше они не встретились.
БЕГЛЕЦ
Медведев вышел из церкви и направился к околице станицы вдоль высокого берега Кубани.
Еще только начиналось лето, а уже парило, над станицей клубилась пыль, и молодая зелень садов была покрыта серым налетом.
Но здесь, у реки, всюду царил живой зеленый цвет; начинаясь бледно-салатовой полосой подорожника, окаймлявшей тропинку, он стекал по крутому склону пушистой травой, густел и наливался соком в зарослях чакана и, перебрасываясь через водную ширь пунктиром камышовых островков, почти чернел на противоположном низком берегу в пышных кронах дубов.
Там, за Кубанью, за дубами, раскинулся небольшой украинский хутор Киевка.
Станица Григориполисская в свое время весьма недружелюбно встретила переселенцев с Украины. Когда же низкорослый, ничем не примечательный солдатик по фамилии Жук привез с империалистической за пазухой красное знамя и водрузил в Киевке над первым Советом, станичники еще больше невзлюбили беспокойных соседей. Лет десять назад редкий житель Киевки решался днем выйти на берег: меткая пуля из-за реки мгновенно настигала смельчака. Станичники даже назначали дежурных охотников, которые от зари до зари лежали в кустах, подкарауливая жертву на том берегу.
Вот почему между жителями украинского хутора и казачьей станицы и сейчас еще сохранялись недоверие и неприязнь. На расспросы Медведева, прожившего несколько дней в Киевке, о станичниках хуторяне единодушно и категорически заявляли:
- Все они там кулаки. Все - контра.
Действительно, в станице Медведева встретила враждебная настороженность и скрытность. Выяснить ему не удалось ничего.
...Медведев опустился в свежую, сочную траву. Было часа два пополудни, и вокруг стояла знойная тишина. Высоко над ним в белесом небе медленно, лениво махая крыльями, летел орел.
Медведев долго следил за плавным полетом птицы к вершине, к одинокому гнезду, и непривычное чувство грусти охватило его. Что с ним происходит сегодня? Не вид ли равнодушной птицы, ее безмятежный полет, как нечто невозможное для него, вызвал прилив грусти? Но тут же вспомнил, с этим чувством выходил из церкви, быть может, потому и свернул с тропинки к реке... Попытался понять, что могло его расстроить. Старый поп с реденькими грязно-седыми космами, трясущимися руками листавший церковные книги? Или же то, что в книгах не оказалось записи о новорожденной Татьяне? Но ведь он и не рассчитывал так легко распутать это дело. Недоброжелательство, которое читал в глазах станичников, в их сдержанных, уклончивых ответах? Нет, нет! Больше того, именно господство в станице кулацких настроений утверждало его в мысли, что Гуров скрывается здесь. Может быть, вообще вся эта история с Гуровым, в которой Медведев дважды был им так нелепо обманут, настроила его на грустный лад? Конечно, неприятная история. И кое-кто в Харькове воспользуется ею, чтобы посмеяться над ним, а может быть, и повредить. Но ведь с тех пор прошло уже немало времени! Откуда же сегодня грусть?
Как часто бывает, когда мучительно ищешь причину испорченного настроения и не можешь успокоиться, пока не найдешь, Медведев целый час просидел на берегу Кубани, тщетно пытаясь понять, что с ним. Там его и отыскал Вольский.
Едва Медведев увидел его обезьянье лицо, долговязую фигуру с длинными руками, болтающимися у колен, сразу понял: всему виной утренняя встреча...
Они с Вольским в тот день встали рано - предстояло многое выяснить в станице, чтобы к вечеру уехать в Армавир. И когда, поливая друг другу, фыркая, умывались холодной колодезной водой, из-за соседского плетня женский голос, вздрагивающий от скрытого смеха, произнес:
- Небось в хохлацком колхозе слаще спалось? Там, видно, девки обчие?
Вольский так и подпрыгнул и, не оборачиваясь, процедил сквозь зубы:
- Подумаешь! Недотрога!..
Медведев понял, что Вольский минувшей ночью потерпел поражение, и ему стало смешно. Вольский, с его обезьяньей внешностью, считал себя неотразимым красавцем и о своих увлечениях рассказывал целые поэмы. Многие ему не верили. Медведев впервые был вместе с ним в командировке и теперь мог подтвердить, что, где бы они в пути ни останавливались, на ночь Вольский неизменно исчезал, возвращаясь лишь под утро. Он обладал способностью мгновенно влюбиться в выражение глаз, в походку, в голос... Восхищенный, он хватал Медведева за плечо и, заглядывая ему в глаза, кричал: "Ты видел? Слышал? Мечта!.." Впрочем, забывал он также молниеносно. Больше всего удивляло, что женщин, кажется, действительно влекло к нему. Во всяком случае, не раз, покидая по пути хуторок, село, случайную хату, Медведев замечал затуманенный слезой взор, грустную улыбку, на которые Вольский отвечал каким-то веселым, беззаботно нежным кивком и, не оборачиваясь, уходил дальше.
В этот раз ему все же не повезло.
Медведев оглянулся. Держась обеими руками за плетень и слегка раскачиваясь, на Вольского пристально смотрела молодая казачка. Из-за плетня виднелась ее белая шея, уже по-женски округлая и нежная. Но суховатая линия скул, большие темные глаза, их насмешливо-озорное выражение были еще по-девичьи наивны и трогательны.
- С добрым утром! - улыбнулся Медведев.
Не обратив ни малейшего внимания на приветствие, казачка не спеша повернулась и ушла в дом.
Больше ничего и не было. Но почему-то Медведев сразу ощутил себя таким одиноким, таким заброшенным, каким не чувствовал никогда в жизни. Ему шел тридцать первый год. С тех пор как уехал из Брянска, он и месяца не пожил спокойно: постоянные командировки, поиски, ночные дежурства, облавы, вечная настороженность, напряжение и бесконечная смена мест - за восемь с небольшим лет он успел проработать в Бахмуте, Старобельске, Шахтах, Одессе, Харькове, Днепропетровске. Теперь его перевели в Херсон для укрепления окружного отдела ГПУ. Но не прошло и двух месяцев, как он умчался в эту мучительную командировку и вот уже неделю путешествует с Вольским по хуторам и селам Кубани. В этой буре, в этом кипении суток как-то не оставалось места для домашнего уюта, женской ласки. И встречи, которые были за это время, обрывались внезапным отъездом по приказу центра на неопределенное время, в неизвестном направлении... Неужели так будет всю жизнь?
- Где тебя носит? - отдуваясь, проговорил Вольский, валясь рядом в траву, раскидывая ноги и руки. - Ну и жара!.. Узнал что-нибудь?
Медведев покачал головой.
- И я то же самое. Молчит кулачье чертово!.. Едем сегодня в Армавир. Пускай оттуда организуют наблюдение. А здесь нам с тобой нечего делать. Ты же видишь, как они к нам относятся. Даже бабы и те... - Он не договорил и обиженно махнул рукой. - Поедем!
- Ну что ж... - думая о другом, согласился Медведев.
Вольский вскочил.
- Иди укладывайся. А я - в сельсовет, договориться насчет лошадей.
По дороге к дому, где они ночевали, Медведев еще и еще раз вспоминал путь, который привел их в Григориполисскую. Не ошибся ли он?