- Боже сохрани, - отвечал Бриджнорт. - Но когда видишь опустошения, которые Стюарты произвели в церкви и государстве, и насилия, которые они чинят над личностью и совестью людей, позволительно усомниться, законно ли применить оружие для их защиты. Однако ты не услышишь от меня восхваления и даже оправдания казни короля, хотя она была вполне заслуженной, ибо он нарушил свою присягу как государь и как должностное лицо. Я всего лишь говорю тебе то, что ты сам хотел узнать, а именно: Ричард Уолли, один из судей бывшего короля, был тем человеком, о котором я рассказывал. Я узнал его горделивое чело и блестящие серые глаза, хотя от времени волосы его поредели, а седая борода скрывала нижнюю часть лица. Преследователи, жаждавшие его крови, гнались за ним по пятам, но с помощью друзей, которых небо послало для его спасения, он скрывался в надёжном месте и явился лишь для того, чтобы стать орудием провидения в этой битве. Быть может, его голос ещё раз услышат на поле брани, если Англия будет нуждаться в одном из своих благороднейших сердец.
- Не дай бог! - воскликнул Джулиан.
- Аминь! - произнес Бриджнорт. - Да отвратит от нас господь гражданскую войну, и да простит он безумие тех, кто навлекает её на нас!
Последовало долгое молчание, и Джулиан, который до сих пор не смел поднять глаз на Алису, украдкой взглянул в её сторону и был изумлен печальным выражением её лица, всегда оживлённого, если не весёлого. Перехватив его взгляд, она заметила, как показалось Джулиану - не без тайного умысла, что тени удлиняются и вечер уже близок.
Джулиан понял, что Алиса просит его уехать, но не мог сразу решиться нарушить очарование, которое его удерживало. Странные речи Бриджнорта внушили ему тревогу; они совершенно противоречили правилам, в которых он был воспитан, и потому, как сын сэра Джефри Певерила, он во всяком другом случае счёл бы себя обязанным оспаривать их даже с оружием в руках. Но Бриджнорт высказывал свои мысли с таким хладнокровием, с таким внутренним убеждением, что вызывал в Джулиане скорее удивление, нежели досаду и желание противоречить. Слова его были исполнены спокойной решимости и тихой грусти, и потому, если б он даже не был отцом Алисы (возможно, Джулиан и сам не сознавал, какое влияние имело на него последнее обстоятельство), обидеться на него было бы очень трудно. Столь хладнокровные и твердые суждения трудно оспаривать или отвергать даже в том случае, когда невозможно согласиться с заключениями, которые из них вытекают.
Пока Джулиан, словно зачарованный, продолжал сидеть на своём месте, пораженный не только тем, что он слышал, но ещё более обществом, в котором находился, новое обстоятельство напомнило ему, что пора уезжать. Маленькая Фея, мэнская лошадка, которая привыкла к окрестностям Чёрного Форта и имела обыкновение пастись возле дома, пока её хозяин оставался там, сочла, что нынешний его визит слишком затянулся. Фею подарила Джулиану графиня, когда он был ещё мальчиком. Эта резвая лошадка горской породы отличалась выносливостью, неутомимостью и почти собачьим умом. О последнем качестве Феи свидетельствовал способ, которым она выказывала своё нетерпеливое желание вернуться домой. Её громкое ржание испугало сидевших в зале дам, но, увидев, как лошадка просунула голову в открытое окно, они не смогли удержаться от улыбки.
- Фея напоминает мне, что пора ехать, - сказал Джулиан, вставая и глядя на Алису.
- Подождите немного, - сказал Бриджнорт, отводя его в готическую нишу старинной комнаты и понизив голос, чтобы ни Алиса, ни гувернантка, которые в это время кормили хлебом незваную гостью, не могли его слышать.
- Вы ещё не сказали мне о причине вашего появления здесь, - заметил Бриджнорт. Он умолк, как бы забавляясь смущением Джулиана, а затем добавил; - Впрочем, в этом нет никакой надобности. Я ещё не совсем забыл свои молодые годы и те чувства, которые привязывают несчастных и слабых смертных к мирской суете. Неужели вы не найдете слов, чтобы испросить у меня тот дар, которого вы домогаетесь и которым, быть может, не колеблясь, завладели бы без моего ведома и против моей воли? Нет, не оправдывайтесь, а выслушайте меня. Патриарх Иаков заплатил за свою возлюбленную Рахиль четырнадцатью годами тяжёлого служения у её отца Лавана, и эти годы показались ему всего лишь несколькими днями. Тот, кто хочет взять в жены дочь мою, должен послужить всего несколько дней, но в деле такой великой важности, что эти дни могут показаться ему долгими годами. Не отвечайте мне теперь. Ступайте, и да будет с вами мир.
Произнеся эти слова, Бриджнорт ушёл так быстро, что Певерил не успел ничего ему ответить. Он обвел взглядом комнату, но Дебора и её воспитанница также скрылись. На мгновение взор юноши остановился на портрете Кристиана, и ему показалось, что темное лицо его осветилось надменной и торжествующей улыбкой. Джулиан вздрогнул, посмотрел пристальнее и убедился, что это было действие заходящего солнца, последний луч которого в ту минуту озарил картину. Луч погас, и на портрете осталось лишь неподвижное, суровое и непреклонное лицо республиканского воина.
Джулиан вышел из комнаты, словно во сне; он оседлал Фею и, волнуемый множеством противоречивых мыслей, ещё до полуночи возвратился в замок Рашин.
Здесь он нашел всё в движении. Пока его не было, графиня, получив какие-то известия или приняв какое-то решение, вместе с сыном и с большей частью своих слуг уехала в гораздо надёжнее укрепленный замок Хоум Пил, находившийся милях в восьми в глубине острова. Он был сильно разрушен и ещё менее пригоден для жилья, чем Каслтаун, но зато представлял крепость, почти неприступную без правильной осады, и постоянно охранялся гарнизоном, состоявшим на службе властителей Мэна. Певерил приехал в Хоум Пил поздней ночью. В рыбачьей деревне ему сказали, что ночной колокол в замке пробил раньше обыкновенного и что стража расставлена с особенным тщанием.
Узнав обо всём этом, Джулиан решил не беспокоить гарнизон в такой поздний час и кое-как устроился на ночлег в посёлке, с тем чтобы рано утром отправиться в замок. Он даже обрадовался, что сможет провести несколько часов в одиночестве и обдумать взволновавшие его события прошедшего дня.
Глава XV
И головы подобие венчалось
Подобием короны у него."Потерянный рай"
Соудор, или Хоум Пил, - замок, куда отправился наш Джулиан ранним утром следующего дня, - один из тех замечательных памятников древности, которыми изобилует любопытный и своеобразный остров Мэн. Он расположен на высоком скалистом полуострове или, скорее, островке, ибо во время морского прилива он со всех сторон окружен водой, и даже при отливе дорога к нему остается почти недоступной, хотя нарочно для этой цели выстроен большой каменный вал. Всё это пространство обнесено чрезвычайно крепкими и толстыми двойными стенами, и в ту пору, о коей мы рассказываем, в замок можно было пройти только по двум крутым и узким лестницам, отделенным друг от друга караульней и сильно укрепленной башней, под которой расположены ворота.
Окруженный стенами двор занимал два акра, и в нём имелось множество предметов, достойных внимания антиквара. Кроме самого замка, во дворе возвышались две кафедральные церкви - более древняя была посвящена святому Патрику, более новая - святому Жермену, и две церкви поменьше; все они даже в те времена были сильно разрушены. Их полуразвалившиеся стены, представлявшие собой образчик грубой архитектуры древнейших времен, были построены из неотесанного серо-зеленого камня, на фоне которого выделялись оконные проемы, угловые камни, арки и другие служащие для украшения части здания, сложенные из ярко-красного песчаника.
Кроме этих четырёх разрушенных церквей, пространство, заключенное в прочных стенах замка Хоум Пил, хранило много следов старины. Здесь находилась квадратная земляная насыпь; углы её были обращены к четырем странам света, а перед нею возвышался один из тех холмов или курганов, на склонах которых в древности северные племена выбирали или назначали своих вождей и где происходили их торжественные народные собрания, или comitia. Здесь стояла также одна из тех странных башен, которых в Ирландии так много, что они составляют излюбленный сюжет тамошних антикваров; истинное назначение их, однако, всё ещё скрыто во тьме веков. В Хоум Пиле эта башня была превращена в сторожевую. Были здесь и рунические памятники, надписи на которых никто не мог расшифровать; в более же поздних надписях, посвященных памяти воинов, сохранились одни лишь имена. Но предания и старинные суеверия, всё ещё живые там, где подлинная история хранит молчание, заполнили пробелы исторических хроник рассказами о викингах и пиратах, вождях гебридских племен и норвежских воинах, которые в прежние времена штурмовали и обороняли этот знаменитый замок. Здесь ходило также множество сказок о феях, привидениях и призраках, легенд о святых и демонах, о духах и волшебниках, которых ни в одном уголке Британии не рассказывают и не слушают с такою безусловной доверчивостью, как на острове Мэн.
Посреди всех этих древних руин возвышался сам замок - ныне разрушенный, но в царствование Карла II занятый сильным гарнизоном и в военном отношении содержавшийся в полном порядке. В этом славном старинном здании было много обширных и высоких покоев, которые можно было назвать величественными. Однако когда Кристиан сдал остров республиканцам, солдаты разграбили и переломали бо̀льшую часть убранства, и потому, как мы уже говорили, замок в нынешнем его виде не мог быть достойным местопребыванием своей благородной владелицы, хотя прежде в нём часто жили не только властители Мэна, но и государственные преступники, которых британские короли не раз ссылали на этот остров.
Именно в замке Хоум Пил был заключен в известный период своей богатой событиями жизни великий делатель королей, Ричард, граф Уорик, и здесь на досуге лелеял он свои дальнейшие честолюбивые планы. Здесь провела в тоске и одиночестве последние дни своего изгнания Элеонора, надменная супруга доброго герцога Глостера. Часовые уверяли, будто её беспокойный дух ночью часто бродит по зубцам наружных стен или неподвижно стоит возле одной из сторожевых башен, что прикрывают их фланги, и растворяется в воздухе с первым криком петуха или с первым ударом колокола на единственной оставшейся невредимой колокольне церкви святого Жермена.
Таким, согласно преданию, был Хоум Пил к концу семнадцатого столетия.
В одном из огромных, но почти совсем пустых покоев этого древнего замка Джулиан Певерил нашел своего друга графа Дерби, который как раз садился за завтрак, состоявший из различных сортов рыбы.
- Добро пожаловать, великолепнейший Джулиан, - сказал он, - милости просим в нашу королевскую крепость, в которой мы, кажется, не умрем с голоду, хотя до смерти замерзли.
Вместо ответа Джулиан осведомился о причине столь внезапного переезда.
- Сказать по чести, я знаю об этом не более вашего, - отвечал граф. - Матушка ничего мне не сказала, быть может, полагая, что я в конце концов полюбопытствую сам. Но она ошиблась. Я не сомневаюсь в мудрости её распоряжений и не стану докучать ей расспросами.
- Полно, полно, всё это притворство, друг мой, - сказал Джулиан. - Вам всё же следовало бы поинтересоваться этими делами.
- Зачем? - проговорил граф. - Чтобы услышать старые россказни о законах Тинвальда, о противоположных друг другу правах лордов и духовенства и о прочем кельтском варварстве? Всё это, подобно превосходной доктрине Берджеса, в одно ухо входит, а в другое выходит.
- Полно, милорд, - сказал Джулиан, - вы вовсе не столь равнодушны. Вам до смерти хочется узнать причину этой спешки, но вы считаете, что изысканные манеры требуют выказывать притворную небрежность к своим делам.
- Да что там могло случиться? Опять какие-нибудь раздоры между министром нашего величества губернатором Ноуэлом и нашими вассалами или, быть может, какой-нибудь спор между нашим величеством и духовной властью. До всего этого нашему величеству так же мало дела, как любому христианскому государю.
- А я думаю, что получены какие-нибудь известия из Англии, - возразил Джулиан. - Вчера вечером в Пилтауне говорили, что Грпнхелдж привез неприятные новости.
- Ничего приятного он мне не привез, это я знаю, - отвечал граф. - Я надеялся получить что-нибудь от Сент-Эвремона или от Гамильтона - новые пьесы Драйдена, Ли или несколько шуток и пасквилей из кофейни Розы, а он притащил мне всего лишь пачку трактатов о протестантах и папистах и книгу пьес in folio - одно из так называемых творений этой сумасшедшей старухи, герцогини Ньюкасл.
- Ради бога, тише, милорд, - зашикал Певерил, - сюда идет графиня, а вы же знаете, как она сердится за малейшую насмешку над её старинною подругой.
- В таком случае пусть она сама читает сочинения своей старинной подруги, - сказал граф, - и воображает, что та очень умна; а я не отдам ни единой песенки Уоллера или сатиры Денэма за целый ворох писаний её светлости. Однако вот идет наша матушка, и на лице её заметно беспокойство.
И в самом деле, в комнату вошла графиня Дерби с бумагами в руках. Она была в трауре; длинный чёрный шлейф платья несла её любимая служанка, глухонемая девушка, которую графиня из жалости взяла к себе на воспитание несколько лет назад. Следуя своим романтическим склонностям, леди Дерби назвала это несчастное создание Фенеллой в честь одной принцессы, некогда жившей на острове Мэн. Сама графиня почти не переменилась с тех пор, как мы представили её читателям. С годами походка её стала медленной, но не менее величественной; время запечатлело на лбу несколько морщин, но не могло потушить холодный огонь её чёрных глаз. Молодые люди встали, чтобы встретить графиню столь любезным ей почтительным поклоном, и она благосклонно их приветствовала.
- Кузен Певерил, - сказала графиня (она всегда называла Джулиана кузеном из уважения к его матери, приходившейся родственницей её мужу), - вчера, когда мы так нуждались в вашем совете, вы, к сожалению, отсутствовали.
Невольно краснея, Джулиан ответил, что прогулка завела его далеко в горы, что он воротился очень поздно я, узнав, что её светлость покинула Каслтаун, тотчас же отправился сюда, но приехал после ночного колокола, когда уже был расставлен караул, и потому счёл за лучшее переночевать в посёлке.
- Прекрасно, - сказала графиня. - Я должна отдать вам справедливость, Джулиан, вы редко нарушаете порядок, хотя, подобно всем молодым людям ваших лет, порою тратите на развлечения гораздо больше времени, чем следовало бы. Что касается вашего друга Филипа, то он открыто презирает порядок и любит тратить время попусту, даже не находя в этом никакого удовольствия.
- Зато теперь я по крайней мере испытал удовольствие и потратил время недаром, - сказал граф, встав из-за стола и небрежно ковыряя в зубах. - Эти свежие голавли превосходны, а лакрима кристи ещё лучше. Прошу вас, Джулиан, садитесь завтракать и отведайте яств, о которых предусмотрительно позаботилось наше королевское величество. Король острова Мэн никогда ещё не был так близок к тому, чтобы отравиться дрянным бренди из своих владений. Прошлой ночью, во время нашего поспешного отступления, у старика Гриффитса, конечно, недостало бы ума спасти несколько бутылок, если б я не намекнул ему на этот важный предмет. Впрочем, я никогда не терял присутствия духа среди тревог и опасностей.
- В таком случае, Филип, я хотела бы, чтобы вы употребили его с бо́льшей пользой, - сказала графиня сердито, но с улыбкою, которой не в силах была подавить. Её нежная любовь к сыну не ослабевала даже в те минуты, когда она всего более досадовала, что молодой граф лишён рыцарских качеств своего отца, которые так согласовались с её романтическим и гордым нравом. - Дайте мне вашу печать, - добавила она со вздохом. - Боюсь, что бесполезно просить вас прочитать депеши, полученные из Англии, а также распорядиться об исполнении указов, которые я сочла нужным составить по этому случаю.
- Располагайте моей печатью, сударыня, - отвечал граф Филип, - но прошу вас, избавьте меня от дел, которые вы гораздо лучше уладите сами. Как вам известно, я истинный Roi faineant и никогда не препятствую распоряжениям моего Make de palais.
Сделав знак своей маленькой служанке, которая тотчас же вышла и скоро принесла воск и зажженную свечу, графиня обратилась к Певерилу.