- Вы, кажется, похвалили мою прелестную вышивку, мейстер Максуэл? - сказал кавалер, видимо судивший о смысле замечания церемониймейстера больше по его действиям, нежели по словам. - Это старинная вышивка с богатыми узорами, сделанная отцом вашей матушки, старым Джеймсом Ститчелом, прославленным портновским мастером из проулка Мерлин, которому я счел нужным дать работу, о чем я счастлив сейчас вспомнить, принимая во внимание, что ваш батюшка соизволил сочетаться браком с дочерью столь важной особы.
Максуэл бросил на него свирепый взгляд, но, сознавая, что от сэра Манго нельзя получить никакого удовлетворения и продолжение спора с таким противником может только сделать его смешным и разгласить тайну мезальянса, которым у него не было никаких оснований гордиться, он скрыл свое негодование под насмешливой улыбкой и, выразив сожаление по поводу глухоты сэра Манго, мешающей ему понимать то, что ему говорят, проследовал дальше и встал у двухстворчатой двери в аудиенц-зал, где он должен был исполнять обязанности церемониймейстера, как только дверь откроется.
- Дверь в аудиенц-зал сейчас откроется, - шепнул золотых дел мастер своему юному другу. - Мое положение не позволяет мне сопровождать вас дальше. Держитесь смело, как подобает потомку столь знатного рода, и подайте ваше прошение; надеюсь, король не отвергнет его и даст благосклонный ответ.
Тем временем дверь в аудиенц-зал отворилась и, как всегда в таких случаях, придворные направились к ней и стали входить медленным, но неудержимым потоком.
Когда Найджел, в свою очередь, подошел к двери и назвал свое имя и титул, Максуэл, казалось, был в нерешительности.
- Вас никто не знает, милорд, - сказал он. - Мне приказано не пропускать в аудиенц-зал ни одного человека, которого я не знаю в лицо, если за него не поручится кто-нибудь из высокопоставленных придворных.
- Я пришел с мейстером Джорджем Гериотом, - сказал Найджел, несколько смущенный столь неожиданным препятствием.
- Имя мейстера Гериота - вполне достаточный залог для золота и серебра, милорд, - ответил Максуэл с учтивой улыбкой, - но оно не может заменить родословную и титул. Моя должность вынуждает меня быть неумолимым. Я не могу пропустить вас. Я очень сожалею, но вашей светлости придется отойти в сторону.
- В чем дело? - спросил, подойдя к двери, старый шотландский дворянин, беседовавший с Джорджем Гериотом, после того как тот расстался с Найджелом, и заметивший препирательства между последним и Максуэлом.
- А это церемониймейстер Максуэл, - сказал сэр Манго Мэлегроутер, - выражает свою радость по поводу неожиданной встречи с лордом Гленварлохом, отец которого помог ему получить эту должность; во всяком случае, мне кажется, он говорит что-то в этом роде - ведь ваша светлость знает о моем недуге.
Приглушенный смех, каковой допускался придворным этикетом, пронесся среди тех, кто слышал этот образец сарказма сэра Манго. Но старый дворянин подошел еще ближе и воскликнул:
- Как?! Сын моего доблестного старого противника Охтреда Олифанта? Я сам представлю его королю.
С этими словами он без дальнейших церемоний взял Найджела под руку и собирался провести его в Зал, когда Максуэл, все еще преграждавший вход своим жезлом, сказал, правда с некоторой нерешительностью и замешательством:
- Милорд, никто не знает этого джентльмена, и мне приказано быть непреклонным.
- Та-та-та, любезный, - сказал старый лорд, - я ручаюсь за то, что он сын своего отца. Я вижу это по изгибу его бровей. А ты, Максуэл, достаточно хорошо знал его отца и мог бы не проявлять свою непреклонность. Пропусти нас, любезный!
С этими словами он отстранил церемониймейстера и вошел в аудиенц-зал, все еще держа под руку молодого лорда.
- Я должен познакомиться с вами, молодой человек, - сказал он, - я должен познакомиться с вами. Я хорошо знал вашего отца, дорогой мой, и не раз нам случалось ломать копья на турнирах и скрещивать наши шпаги. И я могу гордиться тем, что я еще жив, чтобы похваляться этим. Он был на стороне короля, а я - на стороне королевы во время Дугласовых войн - мы оба были молоды тогда и не страшились ни огня, ни меча; и кроме того, между нами существовала старая родовая вражда, переходившая по наследству от отца к сыну вместе с нашими перстнями, тяжелыми мечами, доспехами и гребнями на наших шлемах.
- Слишком громко, лорд Хантинглен, - шепнул один из камердинеров. - Король! Король!
Старый граф - ибо таков был титул лорда Хантинглена - понял намек и замолчал.
Иаков, вошедший через боковую дверь, поочередно отвечал на поклоны стоявших рядами посетителей, время от времени обращаясь к окружающей его небольшой свите придворных фаворитов. Он был одет с несколько большей тщательностью, чем в тот раз, когда мы впервые представили монарха нашим читателям, но ему от природы была присуща некоторая неуклюжесть, отчего одежда никогда не сидела на нем красиво, а из предусмотрительности или по робости характера он, как мы уже говорили, имел обыкновение зашивать в свой камзол множество монет для защиты от удара кинжалом, что придавало его фигуре еще большую мешковатость, являющую странный контраст с его резкими и суетливыми движениями, которыми он сопровождал свою речь. И все же, хотя в манерах короля не было ничего величественного, в его поведении было столько мягкости, простоты и добродушия, он был настолько неспособен маскировать или скрывать свои собственные слабости и относился с такой терпимостью и сочувствием к слабостям других, что его обходительность в сочетании с ученостью и некоторой долей проницательности неизменно производила благоприятное впечатление на всех, кто имел с ним дело.
Когда граф Хантинглен представил Найджела монарху - ибо почтенный пэр взял на себя выполнение этой церемонии, - король принял юного лорда весьма милостиво и заметил, обращаясь к представившему его графу, что он "очень рад видеть их обоих вместе, стоящими бок о бок".
- Ибо я полагаю, лорд Хантинглен, - продолжал он, - ваши предки и даже ваша светлость и отец этого юноши встречались лицом к лицу со скрещенными шпагами, а это менее дружелюбная поза.
- До тех пор, пока ваше величество, - сказал лорд Хантинглен, - не заставили лорда Охтреда и меня скрестить пальмовые ветви в тот достопамятный День, когда ваше величество устроили пир для всех дворян, враждовавших между собой, и заставили их обменяться рукопожатиями в вашем присутствии…
- Я прекрасно помню это, - сказал король, - я прекрасно помню! Это был благословенный день - девятнадцатое сентября, самый благословенный из всех дней в том году. Вот была потеха, когда эти молодцы, злобно ухмыляясь, пожимали друг другу руки! Клянусь спасением своей души, я думал, что некоторые, из них, в особенности молодые горцы, затеют ссору в нашем присутствии, но мы заставили их подойти к кресту рука об руку - мы сами шли впереди - и выпить кубок доброго вина за примирение, за прекращение родовой вражды и за вечную дружбу. В тот год старый Джон Андерсон был лорд-мэром. Он плакал от радости, а судьи и члены Совета от восторга прыгали в нашем присутствии с непокрытыми головами, словно жеребята.
- Поистине, это был счастливый день, - сказал лорд Хантинглен, - и он никогда не будет забыт в истории царствования вашего величества.
- Я не хотел бы, чтобы его забыли, милорд, - ответил монарх. - Я не хотел бы, чтобы о нем умолчали в наших анналах. Да, да, beati pacific! Мои английские вассалы должны высоко ценить меня, и мне хотелось бы напомнить им, что они обрели в моем лице единственного миролюбивого монарха, который когда-либо вышел из моего рода. Что было бы с вами, если бы к вам пришел Иаков с Огненным Лицом! - сказал он, окинув взглядом присутствовавших. - Или мой прадед, стяжавший вечную славу при Флоддене?!
- Мы отослали бы его обратно на север, - прошептал один из английских дворян.
- Во всяком случае, - сказал другой таким же еле слышным голосом, - нашим монархом был бы мужчина, хотя бы это был всего лишь шотландец.
- Итак, мой юный друг, - сказал король, обращаясь к лорду Гленварлоху, - где вы провели свои отроческие годы?
- Последнее время в Лейдене, с позволения вашего величества, - ответил лорд Найджел.
- Ага! Ученый! - воскликнул король. - И, клянусь честью, скромный и чистосердечный юноша, который, в отличие от большинства наших путешествующих вельмож, не разучился краснеть. Мы будем обращаться с ним должным образом.
Затем, выпрямившись и окинув взглядом всех присутствующих с сознанием превосходства своей учености, причем все придворные, как понимающие, так и не понимающие латынь, с нетерпением стали проталкиваться вперед, чтобы послушать его, просвещенный монарх слегка откашлялся и продолжал свои расспросы следующим образом:
- Хм! Хм! Salve bis, quaterque salve, Glenvarlochides noster! Nuperumne ab Lugduno Batavorum Britanniam rediisti?
Молодой лорд ответил с низким поклоном;
- Imo, Rex augustissime - biennium fere apud Lugdunenses moratus sum.
Иаков продолжал:
- Biennium dicis? Bene, bene, optume factum est… Non uno die, quod dicunt, - intelligisti, Domine Glenvarlochiensis? Ага!
В ответ на это Найджел почтительно поклонился, и король, повернувшись к стоявшим сзади него придворным, сказал:
- Adolescens quidem ingenui vultus ingenuique pudoris. - Затем он продолжал свою ученую беседу: - Et quid hodie Lugdunenses loquuntur? Vossius vester nihilne novi scripsit? - Nihil certe, quod doleo, typis recenter edidit.
- Valet quidem Vossius, Rex benevole, - ответил Найджел, - ast senex veneratissimus annum agit, ni fallor, septuagesimum.
- Virum mehercle, vix tarn grandaevum crediderim, - ответил монарх. - Et Vorstius iste? - Arminii improbi successor aique ac sectator - Herosne adhuc, ut cum Homero loquar, Zwoc eoti kai eпi Хgovi deрkwv?
По счастливой случайности Найджел помнил, что Ворстиус, богослов, только что упомянутый его величеством при расспросах о состоянии литературы в Голландии, вел с Иаковом полемику, которая сильно задела короля, и тот в своей публичной переписке с Соединенными провинциями дал наконец понять, что было бы хорошо, если бы гражданские власти вмешались и приостановили распространение ереси? приняв строгие меры по отношению к особе этого ученого проповедника; однако, несмотря на некоторые затруднения, принципы всеобщей терпимости побудили высокомощных господ уклониться от исполнения этой просьбы. Зная все это, лорд Гленварлох, хотя он стал придворным всего лишь пять минут назад, проявил достаточно находчивости, чтобы ответить:
- Vivum quidem, baud diu est, hominem videbam - vigere autem quis dicat qui sub fulminibus eloquentioe tuoe, Rex magne, jamdudum pronus jacet, et prostratus?
Услышав эту похвалу своему полемическому искусству, Иаков, весьма довольный уже тем впечатлением, какое произвела на присутствующих его ученость, почувствовал себя на вершине блаженства.
Он потирал руки, прищелкивал пальцами, суетился, радостно смеялся, восклицал: "Euge! Belle! Optime!" и, повернувшись к епископам Эксетерскому и Оксфордскому, стоявшим позади него, сказал:
- Вы видите, милорды, неплохой образчик нашей шотландской латыни. Мы хотели бы, чтобы все наши подданные в Англии были так же хорошо знакомы с этим языком, как этот молодой лорд и другие - знатные юноши в нашем старом королевстве; мы также сохраняем подлинное римское произношение, подобно другим просвещенным народам на континенте, и мы можем поддерживать сношения с учеными мужами всего мира, говорящими на латинском языке, тогда как вы, наши просвещенные английские подданные, ввели у себя в университетах, весьма ученых в других отношениях, манеру произношения, напоминающую косноязычную невесту из сказки, которой "пристемили носку"; а такой разговор - не обижайтесь на меня за откровенность - не может понять ни один народ на земле, за исключением вас самих; и поэтому латынь quoad Anglos перестает быть communis lingua - всеобщим драгоманом, или толмачом, между всеми мудрецами на земле.
Епископ Эксетерский поклонился, как бы молчаливо соглашаясь с королевским порицанием, но епископ Оксфордский стоял прямо, не склонный уступать в том, на что распространялась власть его престола, готовый стать добычей пламени костра, защищая как университетскую латынь, так и любой догмат своей веры.
Король, не дожидаясь ответа от прелатов, продолжал расспрашивать Найджела, но теперь уже на родном языке:
- Итак, мой дорогой питомец муз, что делаете вы вдали от своей северной отчизны?
- Я приехал, чтобы засвидетельствовать свое почтение вашему величеству, - сказал юный лорд, став на одно колено, - и подать вам, - прибавил он, - мое смиренное прошение.
Направленный на короля Иакова пистолет несомненно испугал бы его больше, но едва ли (если не считать страха) привел бы беспечного монарха в большее смущение.
- Так вот в чем дело, мой любезный! - сказал он. - Неужели ни один человек, хотя бы в виде исключения, не может приехать из Шотландии, как только ex proposito - с определенной целью, чтобы посмотреть, нельзя ли чем-нибудь поживиться от своего любимого монарха? Всего только три дня тому назад мы едва не поплатились жизнью и не повергли в траур три королевства из-за опрометчивости неуклюжего мужлана, сунувшего нам в руки какой-то пакет, а сейчас нас осаждают с такой же назойливостью в нашем собственном дворце. Отдайте эту бумагу нашему секретарю, милорд, к нашему секретарю с этой бумагой.
- Я уже подавал свое смиренное прошение секретарю вашего величества, - сказал лорд Гленварлох, - но, кажется…
- Он не пожелал принять его, не так ли? - перебил его король. - Клянусь спасением своей души, наш секретарь лучше нас выполняет эту часть королевских обязанностей, он лучше нас умеет отклонять прошения и читает только те из них, которые нравятся ему самому. Мне кажется, я был бы лучшим секретарем у него, чем он у меня. Да, милорд, вы желанный гость в Лондоне; я вижу, вы смышленый и ученый юноша, и я советую вам при первой возможности повернуть нос вашего корабля на север и пожить некоторое время в Сент-Эндрюсе, и мы будем очень рады услышать, что вы преуспеваете в науках. Incumbite remis fortiter.
Говоря это, король небрежно держал прошение молодого лорда, словно он только ждал того момента, когда посетитель повернется к нему спиной, чтобы бросить его челобитную на пол или просто отложить в сторону и никогда не читать ее. Найджел, который понял это по его холодному, равнодушному взгляду и по тому, как он крутил и мял в руках прошение, встал с горьким чувством обиды и разочарования, отвесил низкий поклон и собирался поспешно удалиться. Но лорд Хантинглен, стоявший рядом с ним, предотвратил его намерение, слегка коснувшись полы его плаща, и Найджел, поняв намек, отошел всего лишь на несколько шагов от короля и остановился.
Тем временем лорд Хантинглен, в свою очередь, встал на одно колено перед Иаковом и сказал:
- Может быть, вашему величеству будет угодно вспомнить, что однажды вы обещали мне исполнять мою просьбу каждый год вашей священной жизни?
- Я прекрасно помню это, мой друг, - ответил Иаков. - Я прекрасно помню, и на то есть основательная причина. Это было тогда, когда вы разжали клыки вероломного Рутвена, сжимавшие наше королевское горло, и вонзили в грудь предателя свой кинжал, как подобало верному подданному. И тогда мы, как вы напомнили нам - что было лишним, - вне себя от радости по поводу нашего спасения, обещали каждый год исполнять одно ваше желание, каковое обещание, вступив в наши королевские права, мы вновь подтвердили restrictive и conditionaliter - при том непременном условии, что просьбу вашей светлости мы сочтем приемлемой, согласно нашему королевскому усмотрению.
- Истинная правда, всемилостивейший государь, - сказал старый граф. - И я осмелюсь еще спросить, не перешел ли я когда-нибудь границ вашего королевского благоволения?
- Клянусь, нет! - воскликнул король. - Я не помню, чтобы вы когда-нибудь просили слишком много для себя, разве что гончую, сокола или оленя из нашего Теобальдского парка или что-нибудь в этом роде. Но к чему все это предисловие?