Таковы были юноши, называвшие Дэвида Рэмзи своим мастером и доставлявшие ему немало хлопот с утра до вечера, ибо их своенравные выходки нередко приходили в столкновение с его собственными причудами и нарушали спокойное течение жизни его процветающего заведения.
Несмотря на все это, оба юноши были преданы своему хозяину, а он, рассеянный и чудаковатый, не вместе с тем добродушный человек, испытывал едва ли меньшую привязанность к своим ученикам, и часто на какой-нибудь пирушке, слегка разгоряченньй от вина, он любил немного прихвастнуть, рассказывав о своих "двух статных молодцах", о том, "какие взгляды бросают на них придворные дамы, когда заходят в его лавку во время прогулок по городу в своих роскошных каретах". Но в то же время Дэвид Рэмзи при этом никогда не упускал случая, чтобы, - вытянув свою высокую, тощую, долговязую фигуру и загадочно ухмыльнувшись иссохшими губами, не подмигнуть присутствующим маленькими серыми глазками, одновременно кивнув куда-то в сторону своей длинной лошадиной головой, давая этим понять, что на Флит-стрит можно увидеть и другие лица, достойные не менее внимательного взгляда, чем лица Фрэнка и Дженкина. Его старая соседка, вдовушка Симмонс, швея, в свое время снабжавшая самых первых франтов Темпла брыжами, манжетами и лентами, тоньше разбиралась в различных знаках внимания, которые знатные дамы, постоянно посещавшие лавку Дэвида Рэмзи, оказывали ее обитателям. "Мальчик Фрэнк, - говаривала она, - с нежным взглядом потупленных глаз, обычно привлекает внимание молодых дам, но затем они теряют интерес к нему, ибо бедняжка не блещет красноречием, тогда как Джин Вин со своими вечными шутками да прибаутками, проворный и легкий как олень в Эппингском лесу, с искрящимися, черными как у цыгана глазами, всегда так любезен, так услужлив, так учтив, что всякая женщина с жизненным опытом, не колеблясь, отдаст ему предпочтение. Что же касается самого бедного соседа Рэмзи, - добавляла она, - он, несомненно, любезный сосед и ученый человек, и он мог бы разбогатеть, если бы у него хватило здравого смысла,, чтобы воспользоваться плодами своей учености; несомненно также, что для шотландца сосед Рэмзи - неплохой человек, но он так пропитан дымом и постоянно вымазан в саже, в копоти от лампы и в машинном масле и его всегда покрывает такой толстый слой позолоты из медных опилок, что, - так, во всяком случае, утверждала миссис Симмонс, - потребовалась бы вся его лавка часов, чтобы заставить уважающую себя женщину прикоснуться к вышеупомянутому соседу Рэмзи чем-нибудь, кроме каминных щипцов".
Еще более высокий авторитет, миссис Урсула, жена цирюльника Бенджамина Садлчопа, придерживалась точно такого же мнения.
Таковы были дары и достоинства, которыми природа и мнение окружающих людей наделили обоих юношей.
В один прекрасный апрельский день, выполнив предварительно свои обязанности по прислуживанию хозяину и его дочери за столом во время обеда в час дня - такова, о юноши Лондона, была суровая дисциплина, которой должны были подчиняться ваши предшественники! - -и совершив свою собственную трапезу, состоявшую из остатков с хозяйского стола, в обществе двух служанок - кухарки и горничной мистрис Маргарет, - оба ученика сменили своего мастера в лавке и по принятому обычаю старались привлечь внимание прохожих к изделиям хозяина, расхваливая их на все лады.
Нетрудно догадаться, что в этом искусстве Дженкин Винсент далеко опередил своего более сдержанного и застенчивого товарища. Лишь с большим трудом - ибо он стыдился этой обязанности - Танстол мог заставить себя произносить заученные фразы: "Что вам угодно? Карманные, стенные часы, очки? Что вам угодно, сэр? Что вам угодно, мадам? Очки, карманные, стенные часы?"
Но это унылое повторение одних и тех же сухих фраз, несмотря на перестановку слов, казалось бледным и бесцветным в сравнении с блестящим красноречием разбитного, горластого и находчивого Дженкина Винсента. "Что вам угодно, благородный сэр? Что вам угодно, прекрасная мадам?" - восклицал он дерзким и в то же время вкрадчивым голосом, способным польстить тем, к кому были обращены эти слова, и вызвать улыбку у окружающих.
- Господь да благословит ваше преподобие, - говорил он, обращаясь к почтенному священнику, - греческие и древнееврейские тексты испортили глаза вашего преподобия - купите очки Дэвида Рэмзи! Сам король - да благословит господь бог священную особу его величества! - никогда не читает древнееврейских или греческих книг без очков.
- Тебе это доподлинно известно? - спросил тучный пастор из Ившэмской долины. - Что ж, если глава церкви носит очки - да благословит господь бог священную особу его величества! - попробую, не помогут ли они и мне, ибо, с тех пор как я перенес тяжелую лихорадку - не припомню, когда это было, - я не могу отличить одну еврейскую букву от другой. Подбери-ка мне, любезный, такие же очки, какие носит сама священная особа его величества.
- Вот не угодно ли, ваше преподобие, - сказал Дженкин, вынимая очки и прикасаясь к ним с величайшим почтением и уважением, - три недели тому назад благословенная особа его величества надевала эти очки на свой благословенный нос и, несомненно, оставила бы их у себя для своего собственного священного пользования, если бы они не были, как вы сами, ваше преподобие, можете убедиться, в оправе из чистейшего гагата, что, как изволили заметить его величество, больше подобает епископу, нежели мирскому владыке.
- Поистине, - воскликнул достопочтенный пастырь, - его величество король в своих суждениях всегда был подобен Даниилу! Дай-ка мне эти очки, любезный. Кто знает, чей нос они будут украшать через два года? Наш преподобный брат из Глостера уже в преклонных летах.
Затем он вынул кошелек, заплатил за очки и, приняв еще более важный вид, вышел из лавки.
- Как тебе не стыдно, - сказал Танстол своему товарищу. - Эти очки совершенно не для его возраста.
- Ты настоящий олух, Фрэнк, - ответил Винсент. - Если бы этому ученому мужу очки нужны были для чтения, он примерил бы их, прежде чем купить. Он не собирается сам смотреть через них, а для того, чтобы другие люди могли смотреть на него, эти очки нисколько не хуже самых лучших увеличительных стекол, какие только есть в нашей лавке.
- Что вам угодно? - продолжал он свои зазывания. - Зеркало для вашего туалета, прелестная мадам? Ваша шляпка немножко сбилась набок… Как жаль - она сделана с таким вкусом!
Дама остановилась и купила зеркало.
- Что вам угодно, господин адвокат? Часы, срок службы которых будет длиться так же долго, как судебный процесс, и которые будут служить вам так же верно, как ваше собственное красноречие?
- Да помолчи ты, любезный! - воскликнул рыцарь белого берета, занятый серьезным разговором со знаменитым юристом. - Помолчи! Ты самый горластый бездельник между "Таверной дьявола" и Гилдхоллом.
- Часы, - продолжал неугомонный Дженкин, - которые в течение тринадцатилетнего процесса не отстанут и на тринадцать минут. Да он уже так далеко, что ничего не слышит! Часы с четырьмя колесиками и пружинным рычагом… Эти часы поведают вам, мой дорогой поэт, на сколько времени хватит терпения у публики смотреть вашу новую пьесу в "Черном быке".
Бард рассмеялся и, пошарив в карманах широких панталон, вытащил забившуюся в самый угол мелкую монету.
- Вот тебе шесть пенсов, мой юный друг, в награду за твое остроумие, - сказал он.
- Мерси, - сказал Вин, - на следующее представление вашей пьесы я приведу целую ватагу шумных ребят, и они научат хорошим манерам всех критиков в партере и знатных кавалеров на сцене, а не то мы спалим весь театр.
- Какая низость, - сказал Танстол, - брать деньги у этого несчастного рифмоплета; у него ведь у самого нет ни гроша за душой.
- Дурень ты дурень, - промолвил Винсент. - Если ему не на что купить сыра и редиски, ему придется только днем раньше пообедать у какого-нибудь мецената или актера, ибо такова уж его участь в течение пяти дней из семи. Не пристало поэту самому платить за свою кружку пива. Я пропью вместо него эти шесть пенсов, чтобы избавить его от такого позора, и, поверь мне, после третьего спектакля он будет с лихвой вознагражден за свою монету. А вот еще один возможный покупатель. Взгляни на этого чудака. Посмотри, как он глазеет на каждую лавку, словно собирается проглотить все товары. О! Вот на глаза ему попался святой Дунстан. Не дай бог, он проглотит его статую. Смотри, как он уставился на древних Адама и Еву, усердно отбивающих часы! Послушай, Фрэнк, ведь ты ученый, объясни мне, что это за человек - в голубом берете с петушиным пером, чтобы все знали, что в его жилах течет благородная кровь, кто его там разберет, с серыми глазами, рыжеволосый, со шпагой, на рукоятку которой пошло не меньше тонны железа, в сером поношенном плаще, с походкой француза, с взглядом испанца, с книгой, висящей на поясе с одной стороны, и с широким кинжалом - с другой, чтобы показать, что он наполовину педант, наполовину забияка. Что это за маскарад, Фрэнк?
- Это неотесанный шотландец, - ответил Танстол. - Я думаю, он приехал в Лондон, чтобы помочь своим землякам глодать кости Старой Англии, - гусеница, готовая пожрать то, что пощадила саранча.
- Ты прав, Фрэнк, - ответил Винсент. - Как говорит поэт в своих сладкозвучных стихах:
Он был в Шотландии рожден,
Хоть нищий, должен есть и он.
- Тише! - сказал Танстол. - Ты забыл, кто наш хозяин.
- Подумаешь! - возразил его шустрый товарищ. - У него губа не дура. Он своего не упустит. Поверь мне, он слишком долго жил среди англичан и ел английский хлеб, чтобы сердиться на нас за то, что у нас английская душа. Но гляди-ка, наш шотландец вдоволь насмотрелся на святого Дунстана и идет сюда. Теперь, при свете, я вижу, что он ладный, крепкий парень, несмотря на веснушки и загар. Он подходит все ближе. Ну, сейчас я примусь за него.
- Смотри, как бы он не свернул тебе шею, - сказал его товарищ, - такой спуску не даст.
- Черта с два! Меня не испугаешь! - воскликнул Винсент и сразу же заговорил с незнакомцем: - Купите часы, благородный северный тан, купите часы, чтобы отмечать время, протекающее среди изобилия с того благословенного момента, когда вы покинули Берик. Купите очки, чтобы узреть английское золото, к которому протянуты ваши руки. Покупайте все, что хотите, вам будет предоставлен кредит на три дня, ибо, если даже ваши карманы так же пусты, как карманы отца Фергуса, шотландец, попавший в Лондон, сумеет за это время набить свою мошну.
Незнакомец бросил свирепый взгляд на озорного подмастерья и с угрожающим видом схватился за дубинку.
- Тогда купите себе лекарство, - продолжал неугомонный Винсент, - если вы не хотите купить ни времени, ни света, - лекарство от высокомерия, сэр; аптекарь вот там, напротив.
При этих словах ученик Галена, стоявший у входа в аптеку, в плоской шапочке и в холщовой блузе, с большим деревянным пестиком в руках, подхватил мяч, брошенный ему Дженкином, повторив его вопрос:
Что вам угодно, сэр? Купите самую лучшую шотландскую мазь, flos sulphur, cum butyro quant. suff.
- Употреблять после легкого растирания дубовым английским полотенцем, - добавил Винсент.
Дюжий шотландец оказался прекрасной мишенью для легкой артиллерии лондонских остряков. Он остановился с важным видом и бросил свирепый взгляд сначала на одного атакующего, затем на другого, как бы собираясь отразить нападение остроумным ответом или замышляя более грозную месть. Но флегма или благодушие взяли верх над негодованием, и, гордо вскинув голову с видом человека, презирающего насмешки, которыми его только что осыпали, он вновь зашагал по Флит-стрит, преследуемый диким хохотом своих мучителей.
- Шотландец не полезет в драку, пока не увидит свою собственную кровь, - сказал Танстол. Уроженец севера Англии, он знал немало поговорок, сложенных про обитателей еще более далекого севера.
- Признаться, я не уверен в этом, - сказал Дженкин. - Вид у этого молодца свирепый. Не успеешь оглянуться, как он проломит тебе башку. Но что это? Начинается драка!
Вслед за этим Флит-стрит огласилась хорошо знакомым боевым кличем: "За дубинки, подмастерья! За дубинки!" - и Дженкин, схватив свое оружие, лежавшее наготове под прилавком, и крикнув Танстолу, чтобы тот захватил свою дубинку и следовал за ним, перепрыгнул через прилавок, ограждавший наружную лавку, и сломя голову помчался к месту драки, эхом откликаясь на боевой призыв и отталкивая в сторону всех, кто попадался ему на пути. Товарищ Дженкина, предварительно крикнув хозяину, чтобы тот присмотрел за лавкой, последовал его примеру и стремглав пустился вдогонку, больше думая, однако, о безопасности и спокойствии прохожих. Тем временем старый Дэвид Рэмзи, в зеленом фартуке, с поднятыми руками и взором, обращенным к небу, сунув за пазуху стекло, которое он только что шлифовал, вышел, чтобы присмотреть за своими товарами, ибо знал по опыту многих лет, что когда раздавался клич: "За дубинки!", ему нечего было ждать помощи от своих подмастерьев.
Глава II
Вот это, сэр, один из нашей знати:
Тьма денег у него, но он во тьме
Не держит их - пускает в оборот!
Одна беда - мягкосердечен слишком,
Без толку благодетельствует тем,
Кого разумный обойдет за милю.
"Чета преклонных лет"
Старый джентльмен суетился в своей лавке, раздраженный тем, что этот поспешный вызов помешал его занятиям науками более отвлеченными, и, не желая прерывать цепь начатых вычислений, он причудливо переплетал обрывки различных арифметических действий с красноречивыми призывами к прохожим и сердитыми замечаниями по адресу своих нерадивых подмастерьев.
- Что вам угодно, сэр? Мадам, что вам угодно? Часы для гостиной, настольные часы, ночные часы, дневные часы?.. Храповое колесо сорок восемь, движущая сила восемь, ударные штифты сорок восемь… Что вам угодно, достопочтенный сэр?.. Частное… множимое… И надо же было этим бездельникам удрать как раз в такую минуту!.. Ускорение пять минут, пятьдесят пять секунд, пятьдесят три терции, пятьдесят девять четвертей… Высеку обоих, как только вернутся. Клянусь останками бессмертного Непира!
В этот момент сетования нашего раздраженного философа были прерваны появлением горожанина весьма почтенного вида. Он приветствовал хозяина дружеским возгласом: "Дэви, мой старый приятель!" и, сердечно пожав ему руку, осведомился о причинах, вызвавших его негодование.
Костюм незнакомца отличался скромностью, но был все же несколько богаче обычной одежды горожан того времени. На нем были клетчатые панталоны из черного бархата на пурпурной шелковой подкладке, видневшейся в разрезах. Его камзол был также пурпурного цвета, а короткий плащ из черного бархата гармонировал с панталонами. Плащ и камзол были украшены множеством маленьких серебряных пуговиц с богатой филигранной отделкой. На шее у него висела тройная золотая цепочка. Вместо шпаги или кинжала он носил у пояса обыкновенный столовый нож и небольшой серебряный футляр, содержавший, по-видимому, письменные принадлежности. Его можно было бы принять за секретаря или клерка, служащего в каком-нибудь присутственном месте, если бы плоская шапочка, лишенная всяких украшений, и до блеска начищенные штиблеты не указывали на его принадлежность к торговому сословию. Он был среднего роста, хорошо сложен и, видимо, обладал крепким здоровьем, несмотря на свой преклонный возраст. Его лицо выражало проницательность и добродушие. Ясный взор, румяные щеки и седые волосы еще больше усиливали впечатление добропорядочности, о которой свидетельствовало его платье.
Свое приветствие он произнес на шотландском наречии, но таким тоном, что трудно было понять, насмехался ли он добродушно над своим другом или это был его родной язык, ибо в его обычной речи почти не слышалось провинциального выговора.
В ответ на расспросы своего почтенного друга Рэмзи тяжело вздохнул, повторив, словно эхо, его вопрос:
- Чем я недоволен, мейстер Джордж? Да всем я недоволен! Признаться, порой мне кажется, что я живу в какой-то сказочной стране, а не в Фэррингдоне. Мои подмастерья превратились в настоящих бесенят; они появляются и исчезают, словно блуждающие огоньки, и на них так же нельзя положиться, как на часы без маятника. Уж если где гоняют мяч, или дразнят быка, или купают в холодной воде блудницу в назидание другим, или кому-нибудь проламывают череп, то, уж конечно, Дженкнн тут как тут, а за ним и Фрэнсис Танстол. Мне кажется, дорогой мой друг, что боксеры, вожаки медведей и скоморохи в заговоре против меня и что они проходят мимо моего дома в десять раз чаще, чем мимо всех других домов в городе. А тут еще появился этот итальянец, как его, Панчинелло, что ли? Да и вообще…
- Хорошо, - перебил его мейстер Джордж, - но при чем здесь все это?
- А как же, - ответил Рэмзи. - Тут такой крик подняли: "Караул! Убивают!" (Надеюсь по крайней мере, что это жирные английские свиньи передрались между собой!) И вот, мейстер Джордж, мне пришлось прервать самые сложные вычисления, в которые когда-либо погружался смертный.
- Ну что ж, мой друг! - ответил мейстер Джордж. - Ты должен вооружиться терпением. Ведь ты торгуешь временем и можешь ускорить и замедлить его по собственному желанию. Из всех людей, живущих на земле, у тебя меньше всего причин жаловаться, если иной раз какая-то крупица его пропадает даром. А вот и твои молодцы; кажется, они несут убитого человека. Боюсь, что стряслась большая беда.
- Чем больше беда, тем веселее забава, - пробормотал старый ворчливый часовщик. - Счастье, что мои-то балбесы целы и невредимы. Зачем вы тащите сюда этот труп, бездельники? - прибавил он, обращаясь к своим ученикам, несущим бездыханное тело. За ними следовала толпа подмастерьев, на многих из которых можно было видеть явные следы недавней потасовки.
- Он еще жив, сэр, - ответил Танстол.
- Тогда несите его к аптекарю, - сказал хозяин. - Уж не думаете ли вы, что я могу вернуть жизнь человеку и завести его, как часы или хронометр?
- Ради бога, старина, - сказал его приятель, - пусть он останется здесь, около нас. Это, по-видимому, только обморок.
- Обморок? - воскликнул Рэмзи. - И с чего это он вздумал падать в обморок на улице? Но чтобы угодить моему другу, мейстеру Джорджу, я готов оказать гостеприимство всем покойникам прихода святого Дунстана. Позовите Сэма Портера, пусть присмотрит за лавкой.
Оглушенного человека, оказавшегося тем самым шотландцем, который недавно проходил мимо лавки под градом насмешек подмастерьев, отнесли в каморку, расположенную за лавкой, и посадили в кресло, пока на помощь не подоспел живший напротив аптекарь. Этот джентльмен, как нередко случается с представителями ученых профессий, придавал больше значения книжной премудрости, нежели практическим знаниям, и сразу же повел речь о синципуте и окципуте, церебруме и церебеллуме, пока не исчерпал скромный запас терпения Дэвида Рэмзи.