Гирей-хан отвечал на это, что он убьет и больше, сели я возьмусь выгнать кабанов на то место, где ему будет удобно стрелять. Впрочем, я согласился уступить Гирею лошадь мою, а сам сел на другую. Татарин же, у которого я взял лошадь, сел на Гирееву лошаденку и отправился в аул за арбой, а мы поехали дальше. Не успели мы проехать несколько времени камышом, как снова подняли кабанов… опять лай, крики и выстрелы Мы рассеялись по камышу… Я ехал едва заметной звериной тропой, как вдруг что-то перескочило через нее. В полной уверенности, что это кабан, я бросился за ним, проскакал уже с версту, зверь все шел передо мной. Камыш стал редеть, и я приближался к окраине. Удар плетью - и я выскочил на опушку. По гладкой поверхности степи, заломив на спину рога, несся огромный олень. Я за ним, но он стал отделяться от меня так быстро, что я тотчас увидел невозможность догнать его. Я остановился… и как досадывал, зачем отдал мою лошадь!.. Я стоял и прислушивался, стараясь узнать направление, которое приняла охота; но ветер был от меня, и я слышал только, как шумел камыш… Вдруг треск, и не успел я вынуть из-за пояса пистолет, как стая кабанов, штук в тридцать, бежала мимо меня. Я выстрелил почти не целясь, еще выстрелил и оба раза неудачно. Тяжелые звери, подкидывая задом, неслись довольно быстро, когда, вслед за ними, выскакал из камыша Гирей-хан. Пока я зарядил свой пистолет, он ни на волос не укорачивая шагу, успел выстрелить три раза и три раза зарядить свою винтовку. После каждого выстрела один из кабанов оставался на месте мертвым! И я уже больше не раскаивался, что уступил Гирею мою лошадь. После последнего выстрела, почти в упор, повалившего огромную свинью, которая шла впереди всех, кабаны круто повернули в камыш. Лошадь пронесла Гирей-хана, и кабаны уже уходили в камыш, когда я выстрелил по ним также в упор и ранил одного. Он начал отставать и, наконец, остался на поляне без своих товарищей. В это время Гирей, успев остановить и повернуть лошадь, выстрелил, но, вероятно, видя, что; кабан уходит, поторопился: зверь не лег на месте, а, споткнувшись раза два, вскочил в камыш. Гирей-хан стал называть собак, а я заряжать. Откуда взялись собаки, не помню, только они с лаем бросились по следу раненого зверя, а когда мы подъехали, они уже рвали его. Моя пуля попала кабану в бок и вышла навылет. Гиреева - под переднюю лопатку. Остальные кабаны, убитые им, все были ранены между ухом и глазом, Пока мы вытащили этого кабана на поляну, выехали и другие охотники. Наконец явился и князь. Он тащил огромную свинью, ремнем привязанную к хвосту его лошади. Предсказание Гирей-хана не сбылось: ему удалось одному, без посторонней помощи, убить зверя. Солнце уже садилось, когда мы возвратились в аул…
6. Охота за козами и оленями
В том же году пришлось мне случайно видеть охоту, на коз, очень для меня памятную. Это было в отряде… Мы шли из-за Кал-Юрта к Казакачам, по левую сторону Сунжи. Вышли мы довольно рано. Туман только что подымался. Я обратил внимание на группу черных точек направо от отряда.
- Ведь это неприятель? - спросил я у солдат.
- Кажется, неприятель, - отвечали мне.
Я стал смотреть на эту мнимую партию. Голова нашего отряда уже поравнялась с ней, а она не шевелились.
- Да это кладбище, - сказали солдаты, что и действительно было так.
- А вот это так не кладбище, - говорил один из офицеров, ехавших подле орудий, показывая влево, где также виднелась какая-то черная масса, но уже движущаяся.
Она все более и более приближалась к авангарду, от которого отделилось несколько человек конных, поскакавших по направлению партии.
- Сейчас начнется потеха! - сказал я.
И действительно, раздалось несколько ружейных выстрелов. Партия направилась мимо отряда к нам. Вдруг крик: "козы! козы!" и мы увидели, что приняли издали за партию неприятелей огромный табун диких коз. Не только мне, но даже старым охотникам, как они говорили, не случалось
видеть такого огромного табуна: коз было, по крайней мере, тысячи полторы.
Все верховые понеслись навстречу неприятелю этого нового рода. Бедные животные почти не могли бежать; острые копыта пробивали череп, который резал им ноги. Их стреляли, рубили шашками, загоняли в самый отряд, так что даже пехотинцы закололи несколько коз штыками. Я вскочил в самую средину большого косяка. Ружья у меня не было, а о шашке я совсем забыл. Козы стали кругом моей лошади. Наконец, косяк разбили на две партии, из которых одна побежала прямо на отряд и была встречена чуть не батальонным огнем. Но только одна коза осталась на месте, другие рассыпались по степи, несколько коз бросились на отряд и проскочили между повозками и людьми. Скачка и стрельба продолжались во все время перехода, так что когда мы подошли к Казакачам, то почти все казаки, милиционеры и офицеры вели своих лошадей в поводу: многие из лошадей были ранены, почти все перерезали себе ноги. Казалось, будто отряд вышел из жаркого кавалерийского дела. Зато на каждой повозке, на орудиях и тороках у казаков, - везде виднелись убитые козы.
Под конец перехода, жалея лошадь, я ехал шагом около отряда и любовался на эту импровизированную охоту. Я подметил несколько превосходных выстрелов и лихих ударов. Недалеко от меня, кто-то с одного удара шашки разрубил козу пополам, ударив ее по пояснице, так что обе половинки держались, после удара, только на одной брюшной коже. Зато сколько было и неудачных ударов! Многие, вместо козы, попадали по лошади; другие, на всем скаку, опрокидывались с лошадью. Однако ж все кончилось благополучно: никого из людей не ранили, никто не ушибся опасно, что легко могло случиться в этой сумятице. Хорошо еще, что не пришлось встретиться с какой-нибудь неприятельской партией: многие в отряде, увлекшись погоней за козами, ускакали даже за несколько верст и неоднократно совершенно скрывались из виду, так что чеченцам легко было овладеть ими, и мы хватились бы этих господ разве только в Казакачах, куда и пришли вечером.
Зимой коз редко находят в степи: обыкновенно, на это время они уходят в лес. И если мы застали такой огромный их табун на левой, то есть степной стороне Сунжи, то это по причине больших снегов, выпавших в декабре месяце в Чечне и заставивших коз перекочевать из лесов, в степь. Доказательством этому служило то, что все убитые нами в этот день козы принадлежали к породе лесных.
На Кавказе водятся две породы коз: степная и лесная. Первая гораздо больше и сильнее. Летом шерсть на них несравненно темнее, почти бурая, зимой - такая же серая, как на лесной. Она преимущественно держится на плоскости в степях, камышах и бурьянах, или попадается в лесу, но не в большом, а в отъемных островах, которые примыкают к степи, или к опушке. В горах степных коз совсем нет. Лесная коза, напротив, водится в горах и в больших лесах. Она меньше, слабее, зато гораздо быстрее степной. С гончими ее трудно выгнать на опушку; а если застанешь ее в поле, она бежит к лесу. Напротив, степная коза в лесу под гончими долго не держится, а идет в опушку; если ж застанут ее в поле, она, надеясь на свою силу, идет вдаль. Поэтому с конной облавой можно охотиться только за степными козами, и лучшее время для этого - лето. Во-первых, потому, что осенью и зимой козы держатся, обыкновенно, или около опушки лесов, или в больших, так называемых теплых, привольных местах; а весной, когда козы котны или с детьми, они также предпочитают крепкие места и только летом ложатся в степных бурьянах. Во-вторых, в жар, коза лежит очень крепко и не может бежать долго, потому что скоро утомляется. Оттого облавой ходят за козами обыкновенно в самый жар, около полудня.
Однажды, приехав в гости к одному знакомому мне кабардинцу (в Большой Кабарде), князю Адыку Наврузову, я участвовал в такой охоте. Князь, зная, что я большой охотник, хотел угостить меня ею; но был июнь месяц - самая глухая пора для охоты: птица линяет, следовательно с ястребом и соколом ездить нельзя, - с борзыми тоже, потому что жарко. Оставалось одно - охотиться за козами. Вот мы и отправились. До места охоты было верст десять; поэтому мы выехали часу в девятом и ехали большим шагом. Вправо от нас виднелся Боксан, окаймленный зеленым кустарником. Изредка, где-нибудь на изгибе, показывались его быстрые воды, которые, словно радуясь, что вырвались из крутых берегов и густой тени нависшего над ними кустарника, весело блестели на солнце. Влево тянулись волнообразные холмы, покрытые желтой, выгоревшей травой. Кое-где на них лепился кустарник или высовывалась причудливая скала. За этими холмами медленно ползли серые облака, то спираясь и клубясь, как в котле, в каком-нибудь ущелье, то змейками расползаясь по вершинам холмов. Из-за облаков торчали зубцы снежных гор.
Вдруг, на вершине одного из холмов, показалось стадо оленей. Правильные контуры красивых животных резко отделялись на синем небе. Их было штук восемь, нас же, охотников, человек двенадцать. Мы тотчас же разделились на две партий. Князь, с большим числом охотников, бросился обскакивать холм, а я, с тремя человеками остался на месте. Соскочив с лошадей, мы засели в кустарник, у подошвы горы. Один охотник остался при лошадях. Князь, со своими охотниками, давно уже скрылся в ущелье. Мы не спускали глаз с оленей, которые спокойно паслись по гребню горы. Так прошло, может быть, полчаса. Я плохо верил в успех охоты и пытался заговорить с моим товарищем; но тот всякий раз сердито качал головой… Вдруг он указал мне на оленей: сперва встрепенулся один из них, а потом и все бросились по направлению к нашему кустарнику. За ними скакал кто-то. "Это князь", - шепнул мне товарищ. Между тем, один за другим, стали появляться охотники; из-за гребня раздалось несколько выстрелов. Олени вытянулись в нитку и все приближались к нам довольно тихо, так что некоторые из всадников уже равнялись с ними, заскакивая их справа. Вообще, олени, особенно рогачи, плохо скачут под гору. Передние охотники все более и более приближались к ним; мы уже слышали их крики. Наконец, один из охотников выстрелил. Олени сбились в кучу и, через несколько минут, были от нас шагах в пятидесяти. Мы сделали залп; но, кажется никто не попал, потому что олени снова вытянулись в нитку и преспокойно пронеслись мимо нас. Сзади всех скакал огромный рогач. Опустив голову, вытянув шею и высунув язык, он шел очень тихо, с каждым шагом как будто падая на перед. Когда олень поравнялся с нами, мой татарин, который один только и удержал заряд, выстрелил. Олень точно оживился. В один скачок догнал он табун, только что перескочивший через перелесок, и понесся по поляне все шибче и шибче.
Я следил глазами за охотниками, преследующими оленей. Табун стал заметно отделяться. От него отстал только один рогач, вероятно, тот же, по которому стрелял татарин. Наконец, один из конных догнал его и выстрелил в упор. Олень все шел. Другой татарин ударил штыком его, и тут он уже свалился. Между тему мы сели на лошадей и догнали наших товарищей, собравшихся вокруг убитого зверя; остальные уже скрылись из виду. Один из охотников перерезал кинжалом поджилки убитого оленя, на задних ногах, выше колен; чтобы спустить кровь. Татары никогда не прикалывают оленя, но подрезают ему поджилки на задних ногах, вероятно потому, что олень так силен, что, когда его прикалывают, даже в предсмертных судорогах одним ударом копыта или рога может опасно ушибить неосторожного охотника. Кроме удара шашкой но самому хребту, в олене были три пули. Два татарина, сняв чересседельник, зацепили его за рога и потащили оленя по земле. Мы ехали вперед и скоро повернули в довольно узкое ущелье. По обеим сторонам рос густой кустарник, переплетенный диким виноградом, хмелем и ежевичником, беспрестанно задевавшим нас то за шапку, то за черкеску. Только что поднявшийся туман еще блестел на листьях, и едва чувствительный ветер веял на нас прохладой. У самого выезда из ущелья вдруг появился вал, тоже весь покрытый диким виноградом и повиликой; белые колокольчики резко отделялись от густой зелени. Едва заметной тропинкой, между кустами густого терновника и кучами навоза, обогнули мы ограду и подъехали к воротам. В ауле уже нас ожидали. Собаки страшным лаем давно дали знать о нас и, вместе с мальчишками, высыпали к нам навстречу. На крышах саклей стояли женщины и очень учтиво закрывались рукавами и поворачивались к нам спиной, когда мы проезжали мимо их. Хозяева также вышли встречать нас и приветствовали князя, который некоторым просто кланялся, другим говорил несколько слов. Таким образом мы доехали до сакли княжеского кунака, который, разумеется, встретил нас на дворе и, со всем возможным почетом, проводил, в саклю. Мы пробыли здесь, по крайней мере, час, пока охотники очистили оленя, взвалили его на арбу и отправили домой, к князю. Все это время сакля ни на минуту не оставалась пустою: один приходил, другой уходил. Каждый, входя, говорил приветствие князю и, получив ответ, становился около двери; затем, простояв несколько времени и сказав два или три слова, повторял свое приветствие и уходил…
Двор был полон ребятишек. Одни бегали около лошадей, другие смотрели на убитого зверя или глазели на нас в окна сакли, - все шумели страшно.
Между тем, хозяин приготовил закуску, и, несмотря на то, что князь и за себя и за меня говорил ему, что мы заехали только отдохнуть и ничего не хотим, он поставил перед нами очень обильную закуску; тут был и шашлык, и плов, и разные другие кушанья. Князь съел несколько кусков шашлыка, я попробовал понемногу всего; а остальное хозяин поставил перед нашими охотниками, которые принялись за завтрак с большим аппетитом.
Азиатцы, вообще, едят мало, зато и любят хорошо поесть: это для них наслаждение, особенно для тех, которые не преступают закона Магометова, то есть не пьют ни водки, ни вина. Надо сказать, что все азиатские, кушанья, особенно мясные, приготовляются очень вкусно, и я всегда смотрю с удовольствием, как едят азиатцы. Для них обильный, сытный обед - праздник, и, обратно, праздник есть случай хорошо поесть.
Итак, как только кончился праздник, то есть все было съедено, мы сели верхом и, в сопровождении нашего хозяина и еще двух татар, выехали в другие ворота. Солнце было высоко.
- Куда ж мы поедем теперь - спросил я князя.
- На охоту… А разве вы устали?
- Нет, но, кажется, уже поздно.
Князь обратился с вопросом к одному из татар и перевел мне ответ его. Князь говорил, что "теперь самое лучшее время для охоты: коза лежит в жар крепко и скоро утомляется; что теперь очень не трудно догнать ее; что татарин этот знает свое дело и один из лучших охотников его, князя". Это был тот самый татарин, который при мне стрелял по оленю. "Ну так поедем", - сказал я.
Когда мне случается ездить с кунаками на охоту или куда бы то ни было, я совершенно, полагаюсь на них, то есть решительно ни о чем не забочусь: когда выехать, какой дорогой, ехать ли шагом или рысью, где останавливаться, чем кормить лошадей, что будем мы есть сами, - это уже не мое дело. И эта-то беззаботность, эта-то неизвестность и составляют для меня прелесть такого рода поездок. Разумеется, выбор кунаков требует большой осторожности. Что до меня, я был в этом очень счастлив и даже замечал, что эта доверенность к ним нравится кунакам и привязывает их…
Итак, мы выехали на большую поляну, поросшую высокой травой и бурьяном. Когда мы выровнялись, я поехал рядом с охотником, которого мне рекомендовал князь, - и, действительно, он оказался превосходен. Особенно удивило меня его необыкновенное зрение.
Не успели мы проехать несколько времени, как он повернул свою лошадь направо и сделал мне знак рукою, чтоб я ехал за ним. "Вот коза лежит, - сказал мне татарин; но, сколько ни смотрел я по тому направлению, на которое он показывал мне, я ничего не видел. Таким образом мы проехали еще несколько шагов. Татарин приготовил ружье, - я сделал то же - приподнялся на стремя и стал смотреть вниз. Я следил за его взглядом… как вдруг, почти под ногами, наших лошадей, выскочили три козы. Мы выстрелили: я промахнулся, татарин повалил на месте козла; другая коза понеслась по степи, высоко подкидывая свой белый зад и точно ныряя в густой и высокой траве. Мы поскакали за ней. Тут мы увидели еще козу с двумя козлятами. Охотники разделились на две партии. Я, Саип-абрек (так звали моего товарища) и еще двое татар продолжали гнаться за первой козой, начинавшей идти все тише и тише. Я уже нагонял ее, как вдруг она круто повернула назад, и лошадь моя пронеслась мимо. Когда же я остановился и оглянулся, то увидел, что оба татарина тоже пронеслись мимо; один только Саип преследовал козу, которая все чаще и чаще начала делать крутые повороты. "Левая рука… береги!" - кричал мне Саип. Поняв его, я начал заскакивать с левой руки, и, в самом деле, мне удалось выстрелить. Коза перевернулась. Саип слез с лошади и прирезал козу. Между тем, другие охотники убили обеих молодых коз. Одна только старая коза пошла дальше. За ней поскакал князь с тремя человеками. Татары начали вторачивать коз. Саип, прищурясь, смотрел вдаль, по направлению, куда поскакал князь. Он был очень большого роста, хорошо сложенный, широкоплечий мужчина лет сорока. Лицо у Саипа широкое, скуластое; борода довольно редкая, рот очень большой, прекрасные ровные и белые зубы; глаза карие, очень маленькие. Вообще, физиономия Саипа походила на ногайскую. Хоть плохо, он все-таки говорил по-русски. Когда я стал спрашивать, как мог он в траве увидеть коз, Саип объяснил мне, что коз он не видал, а видал комаров, которые, обыкновенно, летают над козами. Объяснение это очень вероятно: в ясный, солнечный день очень далеко видишь столб комаров, когда они вьются над каким-нибудь предметом и, как говорят, играют на солнце… Вдруг мы услыхали выстрел, но очень отдаленный. "Это князь выстрелил", - заметил Саип и начал еще с большим вниманием смотреть вдаль. "Вон князь!" - сказал он, наконец, показывая рукой и осклабясь, как собака, которая увидела своего хозяина. По обращению его с князем, мне казалось, что Саип очень предан ему, и вообще он мне чрезвычайно нравился.
- Твоя лошадь нет устал? - спросил он меня.
- Нет.
- Так пойдем.