И мы поехали по направлению, откуда слышали выстрел. Через несколько времени вдали показалась черная точка, потом другая, и наконец мы ясно различили четырех всадников, ехавших нам навстречу. Это, действительно был князь. Видя, что коза решительно уходит, он, в самом деле, выстрелил по ней, но, вероятно, не попал. По крайней мере, он сам говорил это. Саип, однако ж, не хотел верить, чтобы князь дал промах, и советовал ему возвратиться на то место, где стрелял; Саип даже показал это место, и таким образом мы воротились. Приехав, Саип слез с лошади. Старательно осматривая и отыскав едва заметный козий след, он пошел по нем. Мы хотели было уже воротиться назад, как вдруг Саип стал радостно махать нам шапкой. Он показал нам на траве, едва заметные, две или три капли крови, потом сел на лошадь и отправился по следу с такой уверенностью, как будто ехал по большой торной дороге. Я - за ним, посмотреть, чем это кончится. В самом деле, следы крови становились заметнее и заметнее. Саип беспрестанно останавливался и осматривался во все стороны.
- Вот она! - закричал он наконец и поехал рысью.
- Ты опять комаров видишь, - спросил я Саипа, следуя за ним.
- Нет! теперь комар нет, а карга… вон, смотри.
В саженях восьмидесяти от нас, действительно, я увидел несколько сорок. Подъехав к кусту, мы нашли мертвую, козу, у которой сороки уже выклевали глаза. Саип второчил ее, и мы догнали князя и остальных охотников около самых аулов, и воротились прямо к ужину.
Расспрашивая князя о Саипе, я узнал, что он не кабардинец, а ногай с Терека, что он живет у князя уже несколько лет и действительно один из самых преданных ему людей. На вопрос мой, как же попал Саип из ногайских степей в Кабарду, князь отвечал мне, что он абрек. Ответ этот, разумеется, не удовлетворил меня.
Слово абрек так употребительно на Кавказе, что почти получило право народности в русском языке; но мы употребляем его совсем не в том значении, какое имеет оно между туземцами. Таким образом, довольно трудно объяснить настоящее значение этого слова. Русские называют абреками всех горцев, в особенности тех, которые ходят на разбой в наши границы. Понятие абрек у нас часто тождественно со словами: молодец, джигит; иногда абреком называют бобыля, бездомного человека, готового решиться на всё. Но между туземцами на Кавказе слово абрек имеет более тесное, более определенное значение. Мирный татарин никогда не назовет абреком горца: по его понятию, абрек только тот, кто бежал в горы из мирного аула, - и, обратно, горцы, и даже мирные, называют абреками всех тех, которые переселяются из гор в мирные аулы. Если татарин сделал в своем ауле какое-нибудь преступление - убийство или воровство, за которое боится преследования, - он бежит из своего аула в другой и скрывается там: тогда его называют абреком, и прозвище это остается при нем до тех пор, пока какими бы то ни было средствами не помирится он со своими преследователями и не воротится на родимое место. Часто князья держат таких абреков у себя, защищая их от преследования, и зато абрек усердно служит князю. Обыкновенно, это бывают самые верные люди, готовые исполнять все, что прикажет князь. Такого рода сделка не имеет ничего предосудительного; напротив, чем более при князе абреков - а они большею частью канлы, то есть убийцы - тем большим уважением пользуется он, как человек сильный. Такого-то рода абрек был и Саип.
После ужина князь во всей точности исполняя законы гостеприимства, уступил мне свою саклю, а сам перешел в другую, догадавшись, вероятно, что меня интересует история Саипа. Он назначил быть при мне ему и еще другому татарину, Аладию, который порядочно знал по-русски и, следовательно, мог служить мне переводчиком.
Оба татарина уселись перед камином и начали разговаривать, между тем, как я лежал на мягких перинах и придумывал, как бы заставить Саипа рассказать мне его историю. Наконец, Аладий вывел меня из затруднения.
- Ты не спишь? - спросил он меня.
- Нет, мне не хочется спать. Давай разговаривать.
- О чем говаривать? Я молодой человек: ничего не знаю. Вот Саип много видал, много знает.
- Ну, спроси Саипа рассказать что-нибудь. Как попал он из ногайцев в Кабарду?
Аладий, кивнув мне головой, обратился к Саипу. Тот сперва вычистил трубку, набил ее, закурил и начал что-то говорить Аладию, по временам останавливаясь, чтоб затянуться, выпустить дым или плюнуть в огонь.
- Что говорил он? - спросил я.
- Погоди: я все скажу тебе, - отвечал Аладий.
И затем он снова обратился к Саипу, который, глядя на огонь, продолжал говорить. Саип-абрек рассказывал свою историю. Все было тихо. Где-то, далеко, собака заливалась громким лаем, да часовой на дворе князя мерно прохаживался под моими окнами. Полная луна светила в них, и свет этот, сливаясь с ярким пламенем камина, придавал какой-то странный колорит внутренности нашей сакли и фигурам обоих татар, сидевших на корточках перед огнем. Черные тени их стлались по земляному полу, потом подвигались на стене, завешенной ковром, и оканчивались над самой моей головой, причудливо изогнувшись по дубовым балкам потолка. Часть сакли дальше от камина оставалась в совершенной темноте: видны были только столб, поддерживавший матицу, на которой висело оружие, да у дверей огромное медное блюдо для плова, отражавшее свет камина и, по временам, когда огонь вспыхивал, само блестевшее, как огонь. Молча слушал я однообразную и непонятную для меня речь Саипа.
- Ты не спишь? - спросил меня Аладий.
- Нет, слушаю.
- А понимаешь?
- Нет.
Аладий залился громким смехом на мой ответ; я тоже засмеялся; Саип перестал говорить и, улыбаясь и глядя на нас, начал набивать трубку. Насмеявшись вдоволь, мы с Аладием последовали его примеру,
- Что он рассказывал тебе, Аладий?
- Говорил, как он жил в горах.
- В каких горах?
- В Чечнях и Тавлии.
- А разве он был в горах? - спросил я, с любопытством глядя на Саипа, который утвердительно кивнул мне головой.
- Был, - отвечал за него Аладий, - сперва пленным, а потом абреком; был их вожаком - водил партии на Линию, да поссорился с ними и ушел к нам в Кабарду.
И Аладий начал рассказывать мне, или, вернее, переводить историю Саип-абрека. Саип часто прерывал ее, дополняя подробностями, которые Аладий передавал мне.
Вот эта история.
7. История Саип-абрека
Саип родом ногаец. Отец его имел четырех сыновей, а человек был бедный и нанимался пасти баранту. Главный промысел старика составляла охота; оттого и Саип с ранних лет сделался охотником. Саипу было еще только четырнадцать лет, когда отец позволил ему охотиться и отдал ему прекрасного балабана. С тех пор Саип не разлучался с своей птицей ни на минуту. Раз отправился он на охоту верст за десять от своей кочевки и, возвращаясь домой вечером, увидел вдруг вооруженного всадника, который, казалось, переезжал ему дорогу. Саип толкнул лошадь. За всадником показался другой, третий; а через несколько минут, на бугре, появилось еще пять человек. Саип догадался, что это абреки, ружья у него не; было, и он пустился от них скакать; из тороков своих на скаку обронил он зайца. Измученная лошадь Саипа едва бежала, а абреки заскакивали со всех сторон. Тогда он обрезал путлища у своего балабана и пустил его…
- Зачем? - спросил я у Саипа.
- Я думал, что балабан полетит домой и отец, увидев обрезанные путлища, догадается, что со мной случилось несчастье. Балабан долго летел за мной, а я скакал во весь дух и все слушал, как звенел его колокольчик на ноге. Наконец, абреки нагнали меня и, когда я слез с лошади, стали меня вязать. Я все смотрел на мою птицу. Балабан долго кружился надо мной, потом крикнул раза два, и поднялся вверх. С тех пор я больше не видел его...
Когда абреки взяли Саипа, было около полуночи и они уже возвращались назад. Пришед к Тереку, стали переправляться. Ночь была темная. Собаки Саипа все бежали за ним, но тут остались на берегу и начали выть.
- Дурной знак! - сказал один чеченец.
- А еще хуже, что казаки могут услышать, - заметил другой.
Чтоб заглушить собак, один из чеченцев завыл по-волчьи, ему отвечали чекалки, и, под эту музыку, абреки со своим пленным отправились через реку и к утру были в горах.
Сначала Саип жил у одного из чеченцев, в Алдинских хуторах. Там сперва строго присматривали за ним, но потом, увидев, что он не хочет бежать, они стали не так строги.
- А разве ты не хотел бежать?
- Нет! я тогда молод был, глуп, - к тому же знал, что отец мой человек бедный и не очень жалеет обо мне; мне и там было хорошо. Только я жалел, что мне нельзя охотиться… А когда меня весной послали со стариком Темирчи в Черные горы пасти конный табун, я очень обрадовался.
- Чему ж ты рад был?
- Тому, что мне дали ружье, и, значит, я могу охотиться… А какая охота в горах! Олени… такие табуны, как здесь баранты!.. коз, кабанов, лис, медведей - пропасть!.. А главное, какие там соколы! таких во всем мире нет!.. Я по целым дням сидел в одной роще, и смотрел, как сокол гоняет в ней голубей. Несколько раз я подкрадывался к нему, когда он, наевшись, сидел на дереве, поджав одну ножку и выставив вперед грудь, как джигит какой-нибудь; видел несколько раз, как сокол этот прилетал пить и купаться в ручье, около нашей землянки. Вечером я видал, как он улетал в ущелье, и тогда только я возвращался к Темирчи; не спал всю ночь - все думал, как бы поймать этого сокола. Наконец, выдумал я хитрость: подкараулив, когда сокол поймал голубя, я согнал его, но, зная, что он воротится за своей добычей, поставил над полумертвой птицей пружок. Сокол, в самом деле, прилетел и попался. Я взял его и стал вынашивать; а через месяц он уже ходил ко мне на руку. В это время приехало к нам несколько человек из нижних аулов, за лошадьми. Они собирались в набег. Мне уже надоело жить без дела, и я был бы рад, если б они взяли меня с собой. Я сказал об этом Темирчи, тот передал им; но они отвечали, что без наиба не смеют. Темирчи посоветовал мне идти к наибу и отнесть к нему сокола. Я так и сделал. Наиб принял меня хорошо и подарил пистолет, в знак того, что я вольный человек и могу жить, где хочу. Я сперва поселился на Рашне у Чими.
- Твоя слыхал про Чими? - спросил меня Аладий.
Я отвечал, что нет, и Аладий начал рассказывать мне, что Чими был первый джигит во всей Чечне, что "другой такой джигит не будет".
- Где он теперь? - спросил я.
- Пропал! Вот он все расскажет тебе, - отвечал Аладий.
Саип продолжал рассказ.
Поселившись на Рашне, он несколько раз ходил с партиями на Линию, наконец сделался известным вожаком, так что из байгушей стал значительным человеком, купил себе саклю в Алдинских хуторах и, поселившись там, завел свое хозяйство. Саип взял к себе в дом несколько пленных солдат, которые обрабатывали его поле и пасли скотину, между тем, как сам он продолжал ходить на разбои на Линию или охотился с Темирчи и Чими в Черных горах. Он уже собирался жениться, когда с Чими случилось несчастие, в которое замешался и Саип, - и вот каким образом. Раз Саип, с десятью чеченцами, которых он всех назвал мне по именам (вообще, Саип рассказывает очень подробно), ходил на Линию. Старшим в этой партии был алдинский старшина Улу-бей. Удачи им не было, и они возвращались с пустыми руками, когда, около Сунжи, встретили человека, гнавшего из гор волов. Предполагая, что это мирный татарин, ходивший воровать в горы, чеченцы решились отнять у него скотину и даже поймать его самого; но, став между волов и положив винтовку на ремень, которым были связаны животные, татарин не давался чеченцам. Стрелять они не хотели, потому что находились недалеко от русской крепости и боялись сделать тревогу. Несмотря на то, что мирный татарин был закутан башлыком, Саип узнал в нем брата Чими, Алхаза, который, несколько лет тому назад, бежал к русским; жил теперь в Сунжинской станице и часто бывал в горах у брата. Саип решился спасти его, взял сперва слово с Улу-бея, что если мирный татарин отдаст ему, Саипу, оружие, то они отпустят его живого; потом прямо поехал на Алхаза, который тоже узнал Саипа. Начались переговоры, кончившиеся тем, что Алхаз сдался, а Саип поручился, что его отпустят. Но Улу-бей также узнал Алхаза, и так как в горах подозревали, что он служит лазутчиком у русских, то и решился Улу-бей задержать его. Старик стал уверять, что не может отпустить его сейчас, потому что боится, чтобы с ним не сделалось какого несчастия, что это всем им будет стыдно; что лучше ему переночевать у Улу-бея и что он сам завтра Проводит его до Сунжи. Алхаз и Саип поняли, что старик хитрит; но, видя, что все держат его сторону, они только молча переглянулись; и Алхаз пошел с ними в горы. Улу-бей привел его в свою саклю, прекрасно угощал всю ночь и, на другой день объявил, что об Алхазе уж узнал Толчик, и что поэтому теперь без позволения наиба он не может его отпустить. Улу-бей прибавил, что он сам поедет хлопотать об этом, что Алхаз его гость, что он не даст его в обиду, но, вместе с тем, уезжая, приставил к Алхазу караул. Узнав все эти подробности, Саип решился ехать к Чими и объявить ему обо всем.
- Когда я приехал к Чими, он ничего не знал. Мне было стыдно говорить ему о том, что произошло между нами, и я боялся, чтоб он не сказал мне дурного слова: тогда я бы сам себя резал; но он ничего не сказал, взял со стены два ружья и стал седлать лошадь. Я спросил его, куда он едет. "Не знаю, - отвечал он, - брат пропал и я пропаду". Я стал просить, чтобы он взял меня с собой. - "Не надо, - отвечал он. - Поезжай лучше к Турло (Турло был другой брат Чими, жил он в Черных горах), привези его к себе, а я завтра приеду к вам и скажу, что надо делать. Если не приеду, значит и я и Алхаз пропали. Тогда пусть Улу-бей заплатит вам за нашу кровь". Чими догнал брата около Аргуни. Восемь человек мюридов уже вели его к наибу. Он прямо бросился на них и, прежде, чем те успели выстрелить, был уже подле брата. Алхаз вскочил к нему на лошадь; оба схватили ружья и поскакали назад.
- Как же мюриды не взяли их? Ведь их было восемь человек.
- Так! - отвечал Саип, - они им не дался. Впрочем, он прибавил, как бы для пояснения этого факта, что Чими был большой джигит: "Его знали во всех на горах. Может, мурут боялся, может, нет, - бог знает. Они им не дался", - повторил Саип.
Итак, Чими с братом воротились домой, где были уже Саип и другой брат Алхаза, Турло.
Как скоро весть об этом разнеслась по аулам, собралось множество народа, - начались толки: что делать? Боялись, что наиб потребует Чими. Так и, случилось. Когда старшины объявили Чими об этом, он сказал, что сам поедет к наибу, и, действительно, поехал с обоими братьями. Чими был известный человек, у него было много родни, и он знал, что Толчик ничего не посмеет сделать ему без Шамиля. "Сам Шамиль знал Чими; Чими был очень-очень джигит!" Когда братья приехали, наиб отобрал у них оружие, коней, посадил их в яму и послал к Шамилю, с донесением об этом деле. Через неделю посланный воротился. Наиб собрал стариков и весь народ и объявил им, что Шамиль приказал Чими отпустить, а братьев его убить. "Дурак тот, кто убьет у волка детей, а волчицу пустит", - сказал наиб и велел привести Чими и его братьев. Народ понял, что наиб что-нибудь задумал. Когда братьев привели, он объявил, что все исполнит по приказу Шамиля, - только, прежде, чем отпустить Чими, велит выколоть ему глаза. Весь народ был поражен этим ужасным известием. "Сам Чими мало-мало спугался" и начал просить наиба, чтобы он лучше убил его, предлагал ему свою лошадь, свои два крымские ружья и пятьдесят рублей денег. Наиб отвечал, что не смеет убить его. Старики тоже просили за Чими: они говорили, что такого дела еще никогда не бывало, что колоть глаза - грех, что Шамиль рассердится. На все это наиб отвечал одно и то же: "Дурак тот, кто убьет у волка детей, а волчицу пустит". Видя, что все кончено, Чими перестал просить наиба и простился с братьями. Обоих убили в его глазах. Один упал с первого выстрела, другой, Алхаз, простреленный насквозь, долго стоял и бранил наиба, приказавшего его прострелить. Чими на все это смотрел молча. Он не сказал ни слова, не вскрикнул, когда один из мюридов наиба проколол ему ножом, один за другим, оба глаза. Только когда наиб заметил, что, он, кажется, видит, Чими рассердился - всунул в свежую рану палец и сам вырвал свой глаз, потом бросил его к ногам наиба и сказал: "Теперь веришь ли, что я больше не буду видеть?"
Наиб приказал пустить его; а между тем Чими, действительно, мог еще видеть одним глазом. Какой-то хеким взял его в дом к себе и стал лечить. К этому хекиму приехал Саип в отчаянии, потому что считал себя причиной всех этих несчастий. Он хотел убить Улу-бея и перерезать всю его родню, но нашелся добрый человек, который отговорил его.
Этот добрый человек был старый чеченец Шерик, тоже кунак Алхаза, с которым он вместе служил лазутчиком у генерала С. Генерал прислал его узнать об участи Алхаза, и Шерик сам был свидетелем этой кровавой драмы. Узнав от Саипа, что все эти беды наделал Улу-бей, он тоже решился отомстить ему. "Шерик, - по выражению Саипа, - был очень умный человек. Я и Чими долго с ним толковали. Наконец решили на одно дело".
Вот в чем состояло оно. Саип вернулся в Ахты. Хотя все знали, что он принимал участие в деле Чими, но никто не говорил ему об этом. Сам Улу-бей, боясь, что Саип станет мстить ему, несколько раз приходил к нему в саклю и старался помириться с ним. Когда, однажды, Саип предложил Улу-бею идти на Терек воровать, тот очень обрадовался, думая, что Саип уже не сердится, но, в предостережение, взял с собой одних только родственников. Но этого-то и хотелось Саипу и хитрому человеку Шерику, они на это рассчитывали.
Саип дал знать Шерику, что в такую-то ночь, за час до захода месяца, он с Улу-беем и одиннадцатью человеками родственников его будут переезжать Машакал-юртскую канаву; что он, Саип, поедет впереди на вороной лошади, в желтой черкеске и башлыке, подъедет первый к канаве и, въехав в воду, ударит лошадь три раза плетью; что Улу-бей будет на сером коне и, верно, в белой черкеске. Шерик передал все это генералу, который послал на Машакал-юртскую канаву казачий секрет. Вожаком был, разумеется, Шерик.