* * *
Когда нос шлюпки уткнулся в прибрежный песок, Павел Кузьмич и Алексей Михайлович вышли на берег и двинулись навстречу вождю. По мере приближения друг к другу Воронцов успел рассмотреть бронзово-морщинистое лицо Томагучи, длинные черные волосы, орлиный нос, близко посаженные глаза… Вождь был облачен в типичный костюм индейца: меховую куртку с пестрыми узорами и узкие кожаные штаны с разрезами понизу. Сей оригинальный и по-своему красивый наряд дополняли искусно расшитые мокасины. Густые черные волосы, покрывавшие гордо посаженную голову и спускавшиеся на спину, были стянуты на лбу золотым ободом с пучком орлиных перьев, что служило отличительным признаком высокого положения их обладателя. Более же всего Алексея Михайловича поразил пронзительный взгляд умных глаз вождя.
Приблизившись, Томагучи по-европейски – за руку, как со старым знакомым, – поздоровался с Павлом Кузьмичом, а затем с интересом воззрился на его спутника. Воронцов сделал шаг вперед и представился:
– Алексей.
Вождь, судя по всему, попытался мысленно повторить столь труднопроизносимое для индейца имя, но у него, похоже, ничего не вышло, ибо он слегка смутился.
– Можно называть меня просто Алеша, – понимающе улыбнувшись, сказал ему граф по-тлинкитски.
– Алеша, Алеша! – радостно закивал вождь, и перьевая корона шумно заколыхалась в такт движениям его головы. – Очень хорошее имя. Что, тоже знаешь наш язык? – На слове "тоже" он повел подбородком в сторону Павла Кузьмича.
– Немного, – скромно ответил Воронцов, уже зная от учителя, что обращение на "вы" в индейском языке отсутствует.
– Томагучи, – вмешался в их диалог Павел Кузьмич, – господин Баранов просит тебя разрешить Алеше пожить некоторое время в твоем селении.
При упоминании имени главного правителя здешних краев во взгляде вождя промелькнуло нечто вроде подобострастия. Просто Томагучи вспомнил, как во время совместного с русскими воинами подавления бунта индейцев, спаливших Архангельскую крепость, Баранов прилюдно приказал повесить прямо на пепелище четырех своих "соплеменников", которые примкнули к бунтовщикам. Столь справедливое и одновременно жестокое решение русского вождя произвело тогда неизгладимое впечатление не только на него, Томагучи, но и на всех вождей союзнических племен: уж если русский правитель настолько беспощаден к соотечественникам, то какую же кару уготовит он потом бунтарям-индейцам, коим пока удалось сбежать?!
– Главный вождь русских – очень мудрый и уважаемый индейцами нашего побережья человек, – почтительно произнес Томагучи. После чего приветливо улыбнулся Алексею Михайловичу: – Конечно, конечно, Алеша, живи у нас, сколько захочешь. Будешь для меня и моего племени дорогим гостем. – Затем, полуобернувшись, гортанно кликнул кого-то, и от его свиты тотчас отделился один из вооруженных воинов – тоже с короной из перьев, но более коротких и менее густых. На вид он был значительно моложе Алексея Михайловича. – Это Чучанга, – представил вождь воина Воронцову. – Отныне он всегда и всюду будет сопровождать тебя, Алеша, и выполнять все твои просьбы. – Бронзовая кожа лица молодого индейца даже слегка порозовела от столь ответственного поручения вождя. – А для начала, – приказал ему Томагучи, – сооруди для нашего гостя отдельный вигвам. Для этого можешь воспользоваться бизоньими шкурами из моих запасов…
"Интересно, – удивился Воронцов, – откуда бы здесь взяться бизонам? Ведь я читал, помнится, что эти могучие животные обитали некогда лишь в бескрайних прериях за Скалистыми горами… Ну да ничего, – успокоил он себя, – со временем обязательно разберусь, каким образом шкуры бизонов попали сюда, на побережье Тихого океана".
* * *
Жилища индейцев, вигвамы, располагались на довольно большой поляне совершенно, как показалось Алексею Михайловичу, хаотично, однако входами все они были обращены к океану. За разъяснением заинтересовавшего его наблюдения граф обратился к Чучанге.
– Ничего удивительного, – пожал тот плечами. – Просто зимой с гор постоянно дуют холодные ветры и выдувают из вигвамов тепло.
"Как же я сам-то не догадался? – досадливо хлопнул себя по лбу Воронцов. – Ведь зимой вода в океане и впрямь гораздо теплее промерзшей земли! Воздух над водой менее плотный, чем над сушей, вот тяжелый холодный воздух и стремится с гор к океану".
Затем он обратил внимание на примерно дюжину вигвамов в центре селения, стоявших несколько особняком от остальных.
– Это вигвамы вождя и его родственников, – пояснил Чучанга. – А вот этот, – он указал на расположенный неподалеку от жилища вождя вигвам, покрытый, в отличие от других, светло-коричневыми шкурами, – мой.
– Значит, ты родственник Томагучи? – уточнил Алексей Михайлович, ибо уже догадался об этом по короне из перьев на голове помощника.
– Да, я сын его сестры, – просто, без малейшего намека на кичливость столь высоким родством ответил Чучанга.
Он по-хозяйски, не спеша, обошел свободное пространство возле вигвама вождя и, выбрав наиболее подходящее место для будущего жилища гостя, вбил в землю колышек. Группа индейцев тотчас начала переносить сюда из шлюпки тюки и свертки с вещами Алексея Михайловича. Сгрудившиеся поблизости индейцы обоего пола с интересом рассматривали их. А когда поверх груды вещей один из индейцев осторожно, можно сказать, с благоговением положил ружье, глаза воинов вспыхнули неподдельным восторгом. И не мудрено: вороненая сталь ствола, ложе и приклад, искусно выполненные лучшими оружейниками Европы из красного дерева и украшенные изображениями из черненого серебра на охотничью тематику, вызывали зависть даже у привередливых петербургских аристократов, привыкших и не к такой роскоши.
Это ружье отец подарил Алексею в день его совершеннолетия. И сейчас оно неожиданно вызвало у графа печальные воспоминания.
…То давнее лето Алексей, по обыкновению, проводил в обширном родовом имении в Тверской губернии. И в один из дней, оказавшись вместе с сыном дворового конюха Яшкой, неотступно сопровождавшим юного барина, на берегу пруда, оба увидели, как в воду плюхнулась пара диких уток. Разумеется, у Алексея тотчас взыграл охотничий азарт, и Яшка по его команде быстро притащил из усадьбы подаренное накануне отцом охотничье ружье вместе с огневыми припасами. Зарядив оружие дробью, молодые люди стали высматривать дичь.
– Вон, вона они! – жарко зашептал Яшка на ухо своему кумиру, тыча пальцем в сторону чуть колыхавшихся у берега камышей.
Алексей, не раздумывая, привстал и выстрелил в указанное приятелем место. Не успел пороховой дым рассеяться, как Яшка уже рванул вперед, чтобы в случае чего добить подранка. Вслед за ним поспешил и Алексей.
– Беда, барин!!! – разрезал вдруг тишину испуганный крик Яшки.
И у подбежавшего на его крик Алексея подкосились ноги: уткнувшись лицом в камыши, на берегу недвижно лежала деревенская девочка лет шести-семи. Из виска ее стекала тоненькая струйка крови…
Часом позже конюх с сыном вскочили на лошадей, к седлам которых были приторочены поводья сменных, и на рысях помчались в Петербург, чтобы сообщить графу о случившемся несчастье. И уже на третий день, намного опередив дворовых (сказалась закалка былого лихого кавалергарда), в имение прибыл сам Михаил Петрович Воронцов. Соскочив со взмыленного коня, он первым делом порывисто обнял сильно осунувшегося за эти дни Алексея.
– Ничего, сынок, ничего, в жизни всякое бывает… – утешал граф сына как мог.
И исстрадавшийся от горя и чувства вины Алексей, благодарно прижавшись к могучей груди отца, коего всегда считал самой надежной на свете защитой и опорой, горько и громко разрыдался. К тому же обычно сдержанный в проявлении чувств и даже несколько суровый родитель столь нежно и ласково обращался с ним впервые в жизни. Неслышно подошедшая Наталья Петровна обняла обоих, и они долго стояли так втроем, сообща переживая нежданно свалившуюся на них беду.
Дворовые девки меж тем голосили навзрыд и непрестанно, и даже мужики смахивали украдкой невольно набегавшие на глаза слезы.
Немного придя в себя, граф повелел выкрасить крышу церкви в черный цвет, дабы та служила вечным напоминанием о безвинно загубленной православной душе. Отцу погибшей девочки, сразу после ее похорон, Михаил Петрович отсыпал полную пригоршню золотых червонцев, и тот, рухнув на колени, едва не расцеловал его кавалерийские сапоги, которые граф, ввиду пережитого потрясения, так и не удосужился поменять на обычные, повседневные.
На полученные деньги и при дальнейшем содействии графа мужик построил вскоре на протекавшей поблизости речке мельницу, а еще чуть позже и вовсе прослыл одним из самых зажиточных в округе…
* * *
Алексей Михайлович тряхнул головой, избавляясь от тягостных воспоминаний, и осмотрелся.
Индейцы уже нарубили в близлежащем лесу гибкие стволы молодых деревьев, и теперь один из них рыл мотыгой ямы, чтобы вкопать те в землю. Скептически усмехнувшись над его героическими усилиями, Воронцов порылся в своих вещах и из самого длинного свертка извлек лопату. Затем, отодвинув индейца с мотыгой в сторону, быстро выкопал в мягком, податливом грунте довольно глубокую яму. Индейцы изумленно наблюдали за его действиями.
– Лопата, – громко произнес граф, одновременно указывая на свое орудие труда.
– Лопата, лопата!.. – эхом пронеслось по рядам индейцев новое для них слово.
Алексей Михайлович отнял у индейца мотыгу и вручил лопату.
– Попробуй теперь сам, – сказал он по-тлинкитски.
Когда тот, сперва неловко, а затем, приспособившись, весьма сноровисто выкопал рядом новую яму, глаза его засияли от восторга. Другие индейцы, охваченные энтузиазмом, стали по очереди брать лопату и в итоге быстро выкопали ямы по всему овалу, оставив место лишь для будущего входа. Затем вкопали в землю столбы и стянули их верхние концы сыромятными ремнями. Потом покрыли древесный остов бизоньими шкурами, сшивая их внакладку жилами животных с помощью игл, изготовленных, как показалось Воронцову, из больших рыбьих костей. Над входом прикрепили полог.
Внутри вигвама по кругу, по всему периметру кожаных стен, набросали шкуры животных шерстью вверх, а в центре выложили из камней очаг.
– Все готово! Принимай, Алеша, свое жилище, – гордо провозгласил Чучанга.
Алексей Михайлович заглянул внутрь вигвама и остался доволен: просторно и в то же время уютно.
– Однако не все еще готово, Чучанга, – огорошил он помощника. – Мне нужны еще стол, чтобы я мог за ним работать, и стул, на котором я мог бы сидеть.
– А что такое "стол"? – удивился тот.
– Ты был в отряде Томагучи, когда тот вместе с Барановым усмирял взбунтовавшихся индейцев?
– Конечно, был, – гордо ответил Чучанга.
– Тогда ты должен был видеть столы в домах русских жителей.
– Белых людей, как ты?
– У белых людей, мой друг, так же много племен, как и у вас, индейцев. Например, американцы, русские, англичане, испанцы… Вот смотри: на одном с вами побережье проживают хайда, вакаши, селиши и другие индейские племена. Так?
– Так, – подтвердил Чучанга.
– И при этом ты хотя и индеец, но все же тлинкит?
– Да. Я и все индейцы нашего племени, – он обвел рукой селение, – тлинкиты.
– А я, – Воронцов ткнул себя пальцем в грудь, – русский. Хоть и белый, как многие другие люди.
Чучанга понимающе заулыбался.
– Получается, что белый не обязательно должен быть русским, но русский обязательно должен быть белым?!
– Молодец, Чучанга, ты все правильно понял, – похвалил его Алексей Михайлович под одобрительные возгласы стоявших рядом и слушавших их разговор индейцев.
– Однако никаких столов я не видел, – продолжил начатую тему Чучанга, – поскольку к нашему приходу все жилища русских были уже сожжены. И танец победы мы исполняли в брошенном трусливыми индейцами селении. Лучше расскажи, Алеша, как этот стол выглядит?
– Легче сделать, чем рассказать… – пробормотал Воронцов по-русски. И вновь перешел на язык индейцев: – А давай-ка, Чучанга, поступим так: ты со своими друзьями-воинами нарубишь в лесу жердей примерно в руку толщиной, а потом мы все вместе сколотим из них стол.
Помощник с группой соплеменников послушно удалился в лес, а оставшиеся с графом тлинкиты-подростки стали заносить его вещи в вигвам. Когда один из юношей, затаив дыхание, взял в руки роскошное графское ружье, все остальные тотчас окружили его и с горящими глазами, но крайне осторожно, одними лишь кончиками пальцев, принялись ощупывать выполненные из черненого серебра фигурки птиц и зверей. После того как все вдоволь налюбовались металлическими глухарями и сеттерами, Воронцов взял у юноши ружье и сам отнес его в вигвам. Однако в глазах подростков он из почетного гостя племени уже успел превратиться в великого белого воина. Кому же еще, как не великому воину, могло принадлежать такое чудо-ружье?!
Зная, что скоро ему потребуются гвозди, молоток, ножовка и складной аршин, Алексей Михайлович, помянув Кускова, как тот и предупреждал, добрым словом, достал из кармана куртки заветную "шпаргалку". И действительно: благодаря ей он очень быстро сориентировался в пронумерованных тюках и нашел нужные ему инструменты. "Ай, да Иван Александрович! Ай да мудрец-молодец! – порадовался он мысленно. – Трудновато бы мне сейчас пришлось без этой "шпаргалки"!"
Когда индейцы вернулись из леса, Воронцов придирчиво осмотрел принесенные ими жерди, выбрал наиболее подходящие, тщательно стесал с них топором кору и, разметив складным аршином, отпилил четыре равной длины обрезка, коим вскоре надлежало стать ножками стола. Индейцы во все глаза следили за каждым его действием и с неподдельным восхищением поглаживали ровные и гладкие спилы "ножек". Сам же Алексей Михайлович лишь посмеивался над собой мысленно: "Вот уж не думал, не гадал, что стану когда-нибудь плотничать да столярничать". Вспомнив, однако, что даже царь Петр I безо всякого стеснения тесал топором бревна на голландских верфях, граф приободрился и даже приосанился. Разметив еще два отрезка на жерди, он сделал на ней надпилы, а затем передал ножовку стоявшему ближе всех молодому индейцу-воину со словами:
– Пили вот по этим меткам, но как можно ровнее.
Индеец, высунув язык от усердия, старательно и на удивление ровно отпилил указанные отрезки и теперь с сияющими от счастья глазами потрясал над головой ручной пилой под всеобщий гул одобрения.
– Ножовка, – отчетливо произнес Алексей Михайлович, указывая на инструмент в его руках.
– Но-жов-ка, – довольно четко повторил тот.
Так в обиходе индейцев появилось еще одно русское слово.
Когда с надпилами под пазы было покончено, Воронцов снова заглянул в "шпаргалку" Кускова. "Есть!" – обрадовался он и, сбегав в вигвам, принес стамеску.
Попросив двух индейцев подержать обрезки, граф с помощью стамески и молотка выдолбил пазы и с лихорадочно бьющимся сердцем соединил перекладины с ножками. "Надо же, – искренне удивился он сам себе, – сошлись почти тютелька в тютельку!" Прибить же перекладины к ножкам и вовсе особого труда не представляло.
Дело осталось за столешницей. Понимая, что если ее сколотить из жердей, писать на ней будет невозможно, Алексей Михайлович горестно вздохнул:
– Эх, где бы доски взять…
– Что такое "доски", Алеша? – всполошился Чучанга, озаботившись расстроенным видом русского гостя.
– Это, друг мой, такие ровные деревянные полосы…
Чучанга расплылся в улыбке:
– Иди за мной, Алеша!
За селением тлинкитов, недалеко от берега, были аккуратно сложены бревна разного диаметра и – о счастье! – самые настоящие доски, причем в довольно большом количестве. В порыве радости Алексей Михайлович горячо обнял индейца:
– Большое спасибо, Чучанга, это именно то, что мне нужно!
Помощник, искренне радуясь, что смог удружить гостю, рассказал заодно, как четыре зимы назад у этого берега большими волнами разбило корабль белых людей. Вскоре все белые люди по приказу их главного вождя уплыли на индейских байдарах домой, оставив в селении тлинкитов только младшего вождя, занимающегося скупкой шкур. А вождь Томагучи приказал разобрать обломки корабля, которые называл "имуществом белых людей", на части и сложить их здесь, строго-настрого запретив растаскивать на какие бы то ни было собственные нужды.
* * *
Готовый стол стоял у входа в вигвам. Алексей Михайлович любовно погладил его ровную столешницу, потом проверил на прочность, опершись на нее локтями. Придраться не к чему: сработано добротно. А ведь это было первое в его жизни изделие, изготовленное собственноручно! Правда, по-прежнему не хватало стула, но Воронцов, своевременно вспомнив, что в детстве часто сидел с дворовыми мальчишками на обрубках толстых бревен, просто отпилил чурбан от мачты погибшего корабля.
Придвинув устойчивый деревянный обрубок к столу, он сел на него и удовлетворенно произнес:
– Ну вот, теперь можно и писать.
– Что такое "писать"? – не преминул поинтересоваться любознательный Чучанга значением очередного непонятного слова.