* * *
Алексей Михайлович вынес из вигвама тетрадь и, раскрыв ее, написал на первой странице остро заточенным еще в Новоархангельске карандашом несколько слов. С любопытством толпившиеся вокруг стола индейцы радостно завопили:
– Точно так же делает и младший вождь белых, когда принимает у нас звериные шкуры!
– А зачем ты это делаешь, Алеша? – на правах главного приближенного задал Чучанга вопрос, волновавший всех его соплеменников.
Воронцову пришлось невольно задуматься над столь, казалось бы, простым вопросом, однако он быстро определился с ответом.
– Давай представим такую ситуацию, Чучанга. Допустим, тебе надо передать кому-то, кто находится далеко отсюда, очень важное известие. Например, о грозящей ему опасности. Как ты поступишь?
– Очень просто, – недоуменно пожал плечами помощник. – Пошлю гонца, чтобы тот и передал это известие.
– На словах?
– А как же еще? – усмехнулся индеец непонятливости русского.
– А если это очень важная тайна и ты не хочешь посвящать в нее третьего человека?
Чучанга напряженно задумался и даже, не в силах, видимо, найти ответ на столь каверзный вопрос, обернулся за поддержкой к соплеменникам. Увы, те лишь дружно пожали плечами. И вдруг Чучанга, просияв лицом, выпалил:
– Если надо предупредить кого-то о грозящей ему опасности, то к его вигваму прикрепляют пучок стрел, перевязанных змеиной шкурой!
Дождавшись, когда стихнет гул одобрения окружавших стол индейцев, граф резюмировал:
– Но это всего лишь условный знак, предупреждающий об опасности. И он совершенно не объясняет, когда, откуда и какой именно опасности ждать предупреждаемому человеку. Так ведь?
Чучанга понуро кивнул:
– Так…
– А вот я бы на твоем месте поступил иначе. Взял бы лист бумаги, – боковым зрением Воронцов отметил, что все индейцы беззвучно шевелят губами, мысленно повторяя за ним и запоминая новые для них слова, – и подробно написал бы на нем все то, о чем хотел сказать тому человеку. Тогда он, получив от гонца мое письменное послание, прочитал бы его и предпринял бы все необходимые меры для обеспечения своей безопасности.
Индейцы слушали его буквально с открытыми ртами: возможно, уже начинали осознавать преимущества умения писать на бумаге. И тогда Алексей Михайлович, решив не останавливаться на достигнутом, вынес из вигвама еще и книгу "Робинзон Крузо".
…Еще в Петропавловске, готовясь к отъезду в Русскую Америку, Алексей Михайлович попросил губернатора Кошелева одолжить ему эту книгу, считая ее тематически очень близкой к предстоящей одиссее. Губернатор, доселе полагавший, что удивить постояльца чем-либо совершенно невозможно, чрезвычайно обрадовался возможности сделать графу хоть какой-то презент.
– Может быть, благодаря этой книжице и вспомните лишний раз обо мне и моем семействе, Алексей Михайлович, – сказал он, любовно поглаживая переплет и выдавая тем самым в себе истинного книголюба. – Правда, – добавил он слегка виновато, – мои домашние уже изрядно зачитали ее, но все страницы целы и прекрасно выполненные иллюстрации хорошо сохранились…
– Огромное спасибо вам за столь дорогой для меня подарок, – от всей души поблагодарил Алексей Михайлович губернатора. – Я ведь с помощью этой книги намерен попытаться приобщить молодое поколение индейцев к духовным ценностям цивилизации.
– Дай-то Бог, Алексей Михайлович, дай-то Бог…
Алексей Михайлович показал книгу индейцам и почти торжественно произнес:
– Вот вам еще один пример пользы письменности! Один человек написал интересную книгу, и теперь все люди, умеющие читать, могут узнать о приключениях другого человека, который попал на необитаемый, то есть совершенно безлюдный остров.
– На большой остров? – недоверчиво переспросил Чучанга.
– Да, на довольно большой.
– А разве такие острова бывают? – откровенно рассмеялся помощник. – Вот вдоль всего нашего побережья разбросано очень много островов, и на каждом из них живут индейцы. Кроме разве что совсем уж маленьких…
Алексей Михайлович невольно улыбнулся.
– Друг мой, поверь: наша земля, на которой живете вы и еще много-много других людей разных племен, очень и очень большая. И там, за Большой Водой, – он махнул рукой в сторону океана, – тоже есть острова. Причем как совершенно безлюдные, так и населенные людьми.
– И что, Алеша, ты видел эти острова? – с хитринкой во взоре спросил Чучанга.
– А разве ты сам видел все обжитые индейцами острова вдоль побережья, о которых только что говорил? – вопросом на вопрос ответил Алексей Михайлович.
– Нет, конечно. Но я знаю об этом от других людей.
– Вот видишь! А я знаю о разных островах, странах и о многом другом из книг!
– Из этой? – Чучанга показал на книгу, которую Воронцов держал в руке.
– Не только. Книг разными людьми написано очень много, но я читаю только те, которые меня интересуют.
Индейцы смотрели на белого гостя теперь уже не только как на великого воина, но еще и как на человека, знающего обо всем на свете.
– Алеша, а ты расскажешь нам о том, что написано в этой книге? – не унимался Чучанга.
– Могу и рассказать. Но будет лучше, если я прочитаю вам вслух все то, о чем в ней написано. – Подростки обменялись возгласами восхищения. – Правда, я боюсь столкнуться с определенными трудностями при переводе, поскольку еще недостаточно хорошо знаю ваш язык…
– Нет-нет, ты очень хорошо говоришь по-тлинкитски, мы понимаем тебя! – поспешили заверить его слушатели.
– Ты сможешь, Алеша! – наперебой загалдели подростки, глядя на белого мудрого воина почти с мольбой.
Воронцов с замиранием сердца тотчас вспомнил, как сам зачарованно слушал в детстве – увы, теперь уже таком далеком! – сказки, которые читала ему его добрая няня. И, неохотно расставаясь со столь сладкими детскими воспоминаниями, сказал со вздохом:
– Хорошо, я согласен. – Подростки тут же запрыгали от радости, оглашая окрестности звонкими криками: "Хуг, хуг!" – Но хочу сразу предупредить вас, – Воронцов поднял указательный палец вверх, призывая их к тишине и вниманию, – что читать буду медленно, поскольку сперва мне нужно будет перевести прочитанное на ваш язык. А если на каком-нибудь слове запнусь, вы, я надеюсь, мне его подскажете.
– Конечно! Конечно, подскажем! Не сомневайся, Алеша! – вновь понеслись со всех сторон искренние заверения в помощи.
Удовлетворенно кивнув, Воронцов сел за стол и положил перед собой книгу.
– Для начала я покажу вам картинки из этой книги…
– А что такое "картинки", Алеша?
– Сейчас увидите. Только убедительно прошу: руками книгу не трогать! Ибо это очень дорогая вещь, – нарочно подчеркнул он, желая уберечь книгу от подростков, пока еще не имевших никакого представления, как с нею обращаться.
Индейцы окружили стол плотным кольцом, и, когда Алексей Михайлович открыл страницу с изображением корабля, потерпевшего крушение на прибрежных рифах, десятки пар глаз буквально впились в нее.
– Да это же корабль белых людей, разбившийся от большой волны у нашего берега! – изумленно воскликнул Чучанга. – Но как человек, написавший эту книгу, мог узнать об этом? – Он воззрился на Алексея Михайловича с мистическим страхом в глазах.
– Успокойся, Чучанга, автор книги не знал об этом. Просто точно так же разбивались другие корабли в других местах. Художник всего лишь изобразил похожий случай, и только.
Индейцы принялись с жаром обмениваться впечатлениями от картинки. Более всего их повергли в смятение слова Алеши о множестве кораблей, погибших во многих других местах. Неужели мир так огромен?! Это открытие потрясло тлинкитов до глубины души.
Дождавшись, пока они успокоятся и слегка придут в себя, Воронцов показал им иллюстрацию, на которой были изображены туземцы, пляшущие вокруг костра. Реакция индейцев последовала мгновенно, но оказалась для графа несколько неожиданной. Они стали слаженно выстраиваться в широкий круг вокруг стола, дробно при этом приплясывая. Откуда-то тотчас появились четверо музыкантов с тамбуринами (барабанами с удлиненными корпусами), присели на корточки и принялись усердно терзать инструменты, извлекая из них монотонный гул. На звук тамбуринов сбежались еще порядка шестидесяти тлинкитов, буквально сходу образовав второй круг.
Шедшие хороводом индейцы выплясывали столь энергично и темпераментно, что, казалось, почва под их ногами дрожит и гудит, сопровождаясь монотонными возгласами: "Хуг, хуг!.." О, это было великолепное зрелище! Энтузиазм индейской пляски потряс Воронцова. Он не увидел и намека на кривляющиеся и искаженные страшными гримасами лица, о которых читал у отдельных авторов, описывавших пляски туземцев многочисленных островов Тихого океана. Отнюдь. Он видел сосредоточенно исполнявших боевой танец бесстрашных воинов, способных сокрушить любого врага. От столь впечатляющего зрелища у него даже мурашки по спине пробежали…
* * *
Вечером того же дня Воронцов пригласил Томагучи и его ближайшее окружение в гости.
– У нас, у русских, – сказал он вождю, – существует обычай, который называется "новоселье". Это когда мы празднуем переезд в новое жилище в кругу самых близких друзей.
– Хороший обычай, – одобрительно хмыкнул Томагучи. – Особенно если он сопровождается употреблением "воды белых". – Он испытующе посмотрел на русского.
– Этот напиток – непременный атрибут любого нашего обычая, – улыбнулся граф в ответ. – Проблема в другом: мне гостей усадить не на что, поскольку в моем вигваме имеется только один чурбан…
– Это дело поправимое, Алеша, – рассмеялся вождь и удалился, на ходу отдавая какие-то распоряжения соплеменникам.
* * *
Еще при первой встрече с Томагучи, сразу по прибытии в селение тлинкитов, Воронцов озадачился наличием у вождя в короне из орлиных перьев золотого обода. Каким образом этот обод мог оказаться у тлинкитов, если из достоверных источников графу было известно, что на тихоокеанском побережье Северной Америки золото никогда не добывали? В отличие, например, от империи инков в Южной Америке, откуда испанские конкистадоры вывозили золото на каравеллах, битком набивая им трюмы. Но инки обитали слишком далеко от Аляски, поэтому предполагать, что золотой обод достался вождю Томагучи именно от них, было по меньшей мере глупо.
Воронцов знал также, что золотом богаты еще и индейские империи майя и ацтеков в Центральной Америке. Недаром для вывоза оттуда золота и серебра испанцы вынуждены были формировать целые караваны судов и сопровождать их потом под охраной военных кораблей, опасаясь нападения английских королевских пиратов, крайне охочих до столь лакомой добычи.
Разумеется, Центральная Америка находилась к Аляске гораздо ближе, нежели Южная. А поскольку индейские племена прерий Северной и Центральной Америк вели меж собой непрестанные войны, напрашивалось резонное предположение, что золото могло быть захвачено в одном из таких сражений в качестве трофея. "Таким образом, – рассуждал Алексей Михайлович, – золотой обод мог попасть к вождю тлинкитов только с востока, из-за Скалистых гор".
Однако, окинув взглядом снежный конус горы Святого Ильи, которая, как и говорил Баранов, была хорошо видна отсюда, а также острые пики соседних с ней гор – чуть ниже, но тянущихся до самого горизонта, – граф не на шутку засомневался в возможности их преодоления. "Надо будет все-таки попробовать выведать у Томагучи тайну появления у него золотого обода, – решил для себя Алексей Михайлович. – В конце концов я ведь предпринял эту экспедицию исключительно ради изучения истории племени тлинкитов".
* * *
В назначенное время прибыли гости. Алексей Михайлович встречал их у входа в вигвам с откинутым пологом. Томагучи вошел первым. Осмотрелся. Заинтересовавшись столом, опустился на чурбан перед ним и оперся локтями о столешницу, тоже пробуя на прочность. С любопытством повертел в руках подсвечник с восковой свечой. Но когда увидел ружье, висевшее на ремне на одном из столбов-подпорок, вождь, казалось, забыл обо всем на свете. Глаза бывалого воина загорелись неистовым огнем, он поднялся, приблизился к ружью, взял его в руки и принялся внимательно разглядывать и любовно поглаживать вороненый ствол, полированные цевье и приклад красного дерева, пробовать на ощупь черненое серебро украшений. Наконец, с трудом оторвав взгляд от невиданного доселе чуда, вопросительно посмотрел на Алексея Михайловича.
– Подарок отца, – пояснил тот.
Томагучи понимающе кивнул и, вздохнув, аккуратно повесил ружье на место.
Затем в вигвам гуськом вошли гости, неся с собой каждый по "стулу", и при виде их ноши Воронцов невольно вздрогнул: то были выбеленные солнцем черепа крупных животных. Вождь, явно довольный произведенным на белого человека эффектом, гулко расхохотался.
– Привыкай, Алеша, ведь мы, тлинкиты, – охотники, – гордо произнес он, отсмеявшись. – И потому почти все наши вещи изготовлены из охотничьих трофеев.
– И золотой обруч на твоей короне? – взял быка за рога Алексей Михайлович, втайне надеясь нарваться на откровенность.
– Это отдельный разговор, Алеша, – чуть нахмурился Томагучи. И повернулся к своей свите: – Давайте-ка рассаживайтесь поскорее! Пора переходить к угощению.
При этих словах вождя Алексей Михайлович несколько растерялся. Зная от Баранова, что индейцы чрезвычайно охочи до "воды белых", и получив от него строгое предупреждение ни в коем случае их не спаивать, он, конечно же, заблаговременно отлил из бочонка, которым снабдил его предусмотрительный Кусков, одну бутылку рома. Однако никакой закуски, кроме сухарей, у него, как на грех, не было.
Меж тем Томагучи, не обращая на явную растерянность нового поселенца ровно никакого внимания, громко хлопнул в ладоши, и молодые индианки тотчас внесли в вигвам самодельные подносы с крупными кусками обжаренного мяса, отварной рыбой и сложенными горкой лепешками. У Воронцова отлегло от сердца. В этот момент одна из девушек лукаво стрельнула в него черными как уголь глазищами, и он приветливо ей улыбнулся. Однако наблюдательный Томагучи, перехватив их взгляды, тут же наклонился к его уху и шепнул: "Это рабыня, Алеша, а рабы у нас неприкасаемые". Алексей Михайлович хотел было возразить, что не является членом племени, но вовремя спохватился, вспомнив народную мудрость: "В чужой монастырь со своим уставом не ходят". Поэтому лишь согласно кивнул: мол, все понял.
Когда же граф водрузил на стол бутылку с ромом, глаза всех без исключения гостей радостно засияли. Томагучи проворно расставил более крупные чашки (выдолбленные, судя по всему, из черепов соболя или куницы) перед собой, Алексеем Михайловичем, Чучангой, который тоже был в числе приглашенных, и еще одним индейцем с короной из перьев, а чашки меньших размеров (видимо, из беличьих черепов) – перед остальными гостями. Хозяину вигвама степенно пояснил:
– Каждому – по заслугам.
– А у меня-то какие же заслуги? – искренне удивился Воронцов.
– Во-первых, Алеша, ты – гость нашего племени. Во-вторых, ты – хозяин этого гостеприимного жилища, а в-третьих, твоя самая главная заслуга – "вода белых", – и Томагучи указал на бутылку с ромом.
Подданные его весело рассмеялись, радуясь мудрости своего вождя.
Алексей Михайлович разлил ром по костяным чашкам и, поднявшись, предложил выпить за новый вигвам в селении тлинкитов. Вождь и все гости охотно поддержали его тост тем, что мгновенно осушили свои чашки, вздрогнув при этом от крепости напитка. Затем каждый взял по куску мяса и стал жадно поглощать его, смачно слизывая жир с пальцев. Сам же Томагучи, тоже активно расправляясь с закуской, тем не менее то и дело с сожалением поглядывал на бутылку, количество "воды белых" в которой значительно поубавилось.
Когда выпили по второй, Воронцов решил перейти в атаку, то бишь вернуться к интересующему его вопросу. Поэтому он придвинул бутылку с остатками рома к себе, для пущего эффекта пару раз взболтнул напиток и лишь после этого негромко сказал сидевшему рядом с ним вождю:
– Томагучи, если расскажешь мне историю появления у тебя золотого обода, остатки "воды белых" достанутся только тебе. – И добавил на всякий случай: – Разумеется, если это не является тайной…
– Да какая уж там тайна?! – небрежно махнул рукой успевший захмелеть вождь. – Расскажу, конечно… Только позволь, Алеша, сначала допить этот чудесный напиток…
Испугавшись, что после выпитых остатков рома речь вождя станет совсем бессвязной, Воронцов решительно возразил:
– Нет, Томагучи, давай уж будем последовательны: условие первым поставил я. А бутылка твоя никуда не убежит. Обещаю.
Логика Алексея Михайловича, а еще более его поручительство убедили вождя, однако он выдвинул встречное предложение:
– Тогда давай раскурим сперва калюмет. – Завидев в глазах собеседника немой вопрос, перевел: – Трубку мира.
Не дожидаясь согласия белого собеседника, Томагучи снова хлопнул в ладоши, и одна из прежних девушек-рабынь принесла калюмет – курительный прибор, состоявший из украшенной разноцветными стеклышками глиняной головки, или очажка, и длинной полой тростниковой палочки. Вождь неторопливо извлек из кармана куртки плоскую жестяную коробку ("Из-под чая", – отметил Алексей Михайлович) и зачерпнул из нее добрую щепоть табака, который высыпал в очажок и слегка примял пальцами. Затем так же не спеша вынул из другого кармана огниво, кремень и трут, чтобы высечь огонь.
"Похоже, раскуривание трубки для него сродни особому ритуалу", – подумал Воронцов и решил ускорить процедуру. Достав из своих вещей коробок с длинными спичками, он зажег одну, передал Томагучи, и тот, ничуть отчего-то не удивившись, поднес ее к очажку и принялся деловито раскуривать калюмет. С явным удовольствием сделав несколько глубоких затяжек и выпустив изо рта пару-тройку ровных дымовых колец, он протянул трубку Алексею Михайловичу. Не смея отказать просьбе вождя, граф взял калюмет в руки, но тут же растерянно признался:
– Прости, Томагучи, но я не умею курить…
– Это не беда, Алеша. У всех в жизни случается когда-нибудь первая затяжка, – философски изрек тот.
Отступать было некуда, и Воронцов, скрепя сердце, сделал-таки неглубокую затяжку. Разумеется, тотчас закашлялся, тогда как все остальные, напротив, зашлись развеселым смехом. Томагучи же легонько похлопал его по спине.
– С почином, Алеша! Воин, владеющий столь замечательным ружьем, не имеет права не уметь курить!
Он забрал у графа калюмет, снова затянулся и потом передал соседу. Оказывается, у индейцев сей ритуал назывался "курение по кругу".
– Прими от меня подарок, Томагучи, – Воронцов протянул вождю коробок со спичками.
– Спасибо, Алеша! – искренне обрадовался тот. – Ваш главный вождь Баранов тоже дарил мне когда-то такие огненные палочки. Конечно же, они намного удобнее наших приспособлений для добывания огня, – он кивнул на лежавшие на столе огниво, кремень и трут, – только вот слишком уж быстро заканчиваются…
Когда калюмет, сделав круг, вновь вернулся к Воронцову, граф затянулся уже смелее и глубже, однако, к безмерному своему удивлению, на сей раз даже не закашлялся. "Лиха беда начало! – мелькнула шальная мысль. – Глядишь, и впрямь стану здесь заправским курильщиком. То-то отец "обрадуется" моему новому пристрастию… Хотя, – резонно рассудил он, – царь Петр Алексеевич тоже ведь практически не расставался со своей знаменитой трубкой".