Долорес не хотела огорчать своего бедного отца и поэтому не сказала ему ни слова о том, что произошло в его отсутствие и что вызвало бледность на ее прекрасном лице - дочь знала его слишком хорошо. Стоило ей только заикнуться о том, что произошло, чтобы старый Кортино сразу же разлюбил свою новую родину.
Они молча вошли в комнату. Долорес, быстро накрыв стол, подала отцу обед. Тот, проголодавшись после ходьбы, ел с довольно хорошим аппетитом, Долорес же рассеянно смотрела вдаль.
- Ого, - смеясь, заметил старик, - ты, вероятно, так много пробовала, когда готовила, что уже и наелась досыта!
- Я потом, может быть, поем, не сердись на меня, - успокоила Долорес, опустив глаза.
- Или ты думаешь о детях Лоренсо? Ты совершаешь поистине доброе дело, честь и слава тебе за все, но, друг мой, не следует совершенно забывать о себе.
- Не слышал ли ты каких-нибудь новостей в замке? - спросила девушка.
- Да, я совсем забыл тебе рассказать. Оливенко заглянул в газеты, прежде чем отнес их к герцогу, - он поджидал меня уже у ворот, чтобы сообщить радостную весть. Карлисты опять потерпели поражение и оттеснены до Пиренеи. Говорят, битва была жестокая, кровопролитная.
- О Матерь Божия! Олимпио принимал в ней участие, о нем нет никаких известий!
- Оливенко полагает, что скоро войне будет конец! Однако она была продолжительной и опустошила уже множество провинций!
- А сколько несчастных ранено и убито! - прибавила Долорес со слезами на глазах.
- Лучше бы скорее заключить мир, так как дону Карлосу не поможет война! Я уже наперед знал, что победа будет за королевскими войсками, хотя среди карлистов и найдется множество храбрых воинов! Если бы дон Олимпио и друзья его перешли в королевское войско, они бы быстро дослужились до генеральского чина!
- Ах, да, это было бы хорошо, - согласилась Долорес, но после небольшого раздумья прибавила, понизив голос: - Если он будет таким важным господином, то совсем забудет меня, - но нет! Олимпио такой добрый и верный, внутренний голос говорит мне, что он любит меня по-прежнему!
Старый Кортино с сожалением посмотрел на дочь, лицо которой сияло счастьем при воспоминании о горячо любимом ею человеке, но не возражал ей.
- Ты никогда не вспоминаешь о нам, отец, - прошептала Долорес с легким упреком в голосе.
- Уповай на Бога, и все решится в твою пользу, - ответил старик, подойдя к окну, так как на дворе послышался какой-то шум.
- Но что это? - вдруг воскликнул он. - Сюда бежит дочь бедной поселянки.
- Лусита? - с удивлением спросила Долорес, бросаясь к окну.
- Ее босые ноги едва касаются земли, волосы растрепались, она протягивает руки, как будто ищет защиты от преследователей.
- О Боже, бедная девушка, лицо ее выражает отчаяние, глаза полны слез. Что с ней случилось? - воскликнула Долорес, бросаясь из комнаты в переднюю.
- Что с ней? Она утомлена, крупные капли пота блестят на лице, - пробормотал старик с невыразимой тревогой, идя вслед за дочерью.
- Лусита, что с тобой случилось? - воскликнула Долорес. - Не умерла ли твоя бедная мать?
- Нет, нет, но спрячьте меня, ради Бога, спрячьте, он преследует меня по пятам! - еле слышно произнесла пятнадцатилетняя девушка, едва держась на ногах от усталости.
- Пресвятая Матерь Божья, кто же преследует тебя? - спросила Долорес с глубоким участием, так как всегда чувствовала искреннюю привязанность к дочери слепой вдовы.
- Эндемо, управляющий, - с трудом выговорила Лусита, - скорее, спрячьте меня, он называет меня воровкой и говорит, что я украла золотой обруч, украшавший голову его лошади, который та скорее всего потеряла дорогой. Клянусь честью, у меня нет его обруча!
- О Боже, я верю тебе, бедная Лусита, - воскликнула Долорес, тронутая горем бедной девушки.
- Он мне не верит, несмотря на все клятвы, этот Эндемо ничему не верит! Он преследует меня, еще минута - и он прискачет сюда.
- Не бойся, Лусита, он не тронет тебя, - твердым голосом произнес старый Кортино, обращаясь к плачущей девушке, - я возьму тебя под свою защиту.
- Не делайте этого, умоляю вас, он так взбешен, таким я его еще никогда не видела, спрячьте меня лучше, но скорее, а то мы все погибли.
- Ну, до этого дело не дойдет, - спокойно произнес Кортино, - я тут староста, и моя хижина станет убежищем для тебя! Пусть Эндемо только придет сюда… Лусита, ты поклялась, что невиновна в этом деле, твоя совесть чиста, стало быть, нам нечего бояться.
- Сжальтесь, почтенный Кортино, вы не знаете его, спрячьте меня, умоляю вас!
- Пойдем, Лусита, - проговорила Долорес и повела бедную, дрожавшую от волнения девушку мимо хижины в маленький тенистый сад, - вот тут за домом, в кустах, ты можешь находиться в безопасности. Все остальное предоставь нам, управляющий не причинит тебе никакого зла! Но как ты дрожишь, бедная Лусита! Я боюсь за твою мать. Она, вероятно, очень беспокоится о тебе! Заберись в кусты и сиди спокойно!
Как только обе девушки успели скрыться за хижиной, на дороге, ведшей прямо к хижине Кортино, показался Эндемо, скакавший на лошади во весь опор. Глаза его сверкали неестественным огнем, и он с яростью погонял взмыленную лошадь.
- Святой Бенито, - воскликнул староста, стоявший в дверях своей хижины, - он мчится, как будто спасается от преследования злого демона! Из-за золотого украшения он готов загнать лошадь!
- Эй, - крикнул Эндемо, подскакав к хижине старосты, - где эта змея? Сюда бежала воровка! Где Лусита, дочь слепой поселянки, эта негодная тварь?
- Успокойтесь сперва, сеньор Эндемо, зачем вам нужна эта девушка?
Управляющий соскочил с лошади, между тем как Долорес, выйдя из сада, подошла к дверям своей хижины.
- Где воровка? Она украла золотой обруч моей лошади.
- Извините, сеньор Эндемо, дочь слепой даже не видела вашего обруча, - твердо и спокойно возразил старый Кортино.
- Почему же вы говорите с такой уверенностью? Я говорю вам, что обруч у нее!
- Лусита невиновна в краже, сеньор, она свято клялась, что не находила обруча и даже никогда его не видела.
- Вы же сами выдаете себя! Вы, значит, видели ее, вы прячете ее у себя! Но, клянусь честью, я не допущу, чтобы вы так безнаказанно покровительствовали проклятым поселенцам, - закричал управляющий.
- Вы очень взволнованы, сеньор Эндемо, если бы я действительно укрывал у себя бедную Луситу, я ни в коем случае не решился бы ее выдать!
- Как, вы смеете мне возражать, негодный человек? Ваш предшественник поплатился за подобную дерзость жизнью, вас же я проучу кнутом, если вы посмеете еще раз мне противоречить! Выдайте мне воровку или вы узнаете меня!
- Лусита не воровка, сеньор, - произнесла Долорес, став между управляющим и отцом, - я же подозреваю вас в том, что вы преследуете бедную девушку, как осмелились преследовать и меня!
- Что ты говоришь, Долорес? - с удивлением спросил старый Кортино.
- Я хотела скрыть этот случай, отец, но теперь должна рассказать тебе, что этот сеньор Эндемо в твое отсутствие был здесь в хижине! Я подозреваю, что он желает выместить на Лусите потерю золотого обруча своей лошади именно потому, что бедная Лусита скорее пожертвует своей жизнью, чем отдастся этому негодяю!
Управляющий побледнел от злости, губы его дрожали, руки сжались в кулаки.
- Негодная, - закричал он, - как ты смеешь говорить такое! Но я в настоящую минуту имею дело не с тобой, а с этим старым злодеем, который осмеливается мне возражать! Ты укрываешь воровку в своем доме! Выдай ее или ты пожалеешь!
- Я не боюсь вас, сеньор Эндемо, - с невозмутимым спокойствием возразил старый Кортино, входя в переднюю комнату своей хижины, вокруг которой уже собрались поселяне, вдруг сбежавшиеся со всех сторон.
- Я требую от тебя выдачи воровки, проклятый старик, - закричал Эндемо, войдя в хижину вслед за старостой, - или, клянусь честью, ты и твоя гордая дочь дорого поплатитесь за это!
- Придите в себя, сеньор, и освободите мою хижину. Я бы ни за что не осмелился обойтись с вами так резко, но так как дочь сказала, что вы пользуетесь моим отсутствием для нежелательных посещений, то я должен попросить вас никогда не переступать больше через порог моего дома. Долорес добрая, честная девушка, а Лусита не брала обруча вашей лошади! Этого достаточно! Опомнитесь, сеньор Эндемо, вам здесь искать нечего!
- Как, негодяй, ты осмеливаешься указывать мне на дверь! Вот тебе ответ на твои дерзкие слова! Ты такой же раб, как и все другие, и горе тебе, если ты вздумаешь делать мне замечания!
При этих словах управляющий поднял хлыст и замахнулся им на Мануила Кортино; исполненный негодования и бешенства, Эндемо ударил им по лицу сельского старосту, который в ужасе закричал и закрыл глаза руками. Долорес громко вскрикнула и бросилась к отцу, а дьявольски улыбающийся Эндемо, не теряя ни минуты, поспешил в другую комнату, чтобы найти Луситу.
В эту минуту при виде бедного, оскорбленного старика добродушной, кроткой Долорес овладела непреодолимая жажда мести. Гордо выпрямившись, поспешила она к комнате, где находился Эндемо, и прежде чем тот успел выйти из нее, быстро закрыла дверь на задвижку. Управляющий был заключен в темной комнате, в которую воздух и свет проходили только через маленькое отверстие в двери.
- Идите сюда, добрые люди, - позвала взволнованная Долорес, - сюда, сюда, вы, бедные, преследуемые труженики, взгляните на животное в клетке! Посмотрите через это отверстие! Это проклятие герцогства Медина! Соблазнитель ваших жен и детей, убийца старосты, обидчик моего отца, который, вон посмотрите, корчится от боли!
Долорес была ужасно возбуждена, она не прогнозировала последствий происходящего, а следовала в эту минуту только влечению своего возмущенного сердца. Поселяне, презрительно улыбаясь и выкрикивая ругательства, заглядывали через отверстие двери в комнату, где был заключен Эндемо, бледный от негодования и бессилия. Он, дрожа всем телом, клялся страшно отомстить Долорес, которая сделала его предметом насмешек и презрения народа.
Лусита тоже вошла в хижину. Старик Кортино тем временем настолько собрался с силами, что удержал поселян от нападения, которое стоило бы управляющему жизни. Но напрасно старый Кортино помешал толпе исполнить приговор над жалким Эндемо, это обернулось против него и Долорес!
Взбешенный управляющий, употребивший все усилия, чтобы выломать дверь и выйти из заточения, вероятно, не думал при этом о каких-либо предосторожностях и намерениях относительно Луситы, так как вдруг из его кармана выпал золотой обруч, из-за которого он преследовал дочь бедной слепой поселянки.
- Вон, - закричали поселяне, - он сам вор! Вон золотой обруч! Смерть обманщику! Долой злодея!
Долорес и Кортино не могли больше удерживать раздраженной толпы, которая выломала дверь и бросилась на свирепо защищавшегося управляющего; долго сдерживаемая ненависть поселян достигла высшей степени. И только благодаря своему влиянию удалось старосте вырвать обессиленного управляющего из рук взбешенных поселян и при помощи дочери отвести его в замок.
- Горе вам! - шептал по дороге избитый Эндемо.
XIX. МАСКАРАД
Наступило время карнавала. В Мадриде давались вечера не только при дворе, но и во дворцах грандов. Даже на площадях устраивались разного рода представления, и различные маски разгуливали по Прадо, Пуэрте-дель-Соль и Алькальдской улице.
Все еще с большой радостью предавались наслаждениям карнавала, потому что наконец после продолжительной, кровавой войны и пережитого тяжелого времени войска дона Карлоса были отброшены назад и все в скором времени ожидали заключения мира.
Февраль и март месяцы, обычно очень суровое время года в Мадриде, были в этом году умеренные и даже теплые весенние бури уже давно прошли; и кругом в садах царствовала южная роскошь цветов и деревьев.
Кто хоть раз имел случай видеть праздник карнавала южных стран, у того, наверное, никогда не изгладится впечатление, произведенное им. На этом торжестве лежит причудливая печать юга. Мы, северяне, никогда не поймем этого удивительного настроения, этих свободных движений и безумного избытка удовольствий. Все и вся присутствуют на карнавале: вы видите днем разодетого арлекина, разгуливающего по улице рядом с каким-нибудь гордым грандом Испании, бедного - возле богатого, крестьянина и дворянина, старика и юношу, служанку и госпожу, толпу бегущих за масками с криками и гамом детей. Все это вместе взятое представляет любопытное и редкое для северян зрелище.
Но вечером веселье достигает высшей своей точки. Все вооружаются пестрыми фонарями, даже к каретам подвешиваются китайские лампочки, распространяющие яркий свет, и там и сям какой-нибудь крез бросает в толпу серебряные монеты, любуясь борьбой и даже дракой из-за его денег.
Все улицы заполнены масками, только изредка встретите открытое лицо монаха или монахини, и даже нищие, которые обыкновенно занимают углы улиц и подъезды богатых, скрылись в толпе и присоединились к торжеству народа. Не слышно даже просьбы нищего "Una limosna рог el amor de Dios!" Все веселятся, даже слепые нищенки, которые своей игрой на мандолинах желают разжалобить прохожих, тоже смешались с пестрой толпой народа, чтобы хоть еще раз - в последний, может быть, вкусить радость потухающей жизни. Их странные лица скрыты под вуалью, и они еще раз в своей жизни вкушают радость и удовольствие.
Но вот наступил вечер, и говор тысячной толпы понесся по улицам. На плацце Майор, этой обширной, великолепной площади испанской столицы, был особенно сильный наплыв различных масок и экипажей; громкие возгласы веселья заглушали крики кучеров и форейторов, старавшихся проложить себе дорогу среди шумной, радостной толпы, чтобы достигнуть дворцов, ярко освещенные окна которых показывали, что в них происходили приемы богатых, знатных гостей. На балконах горели многочисленные пестрые лампочки и шкалики, драгоценные ковры были вывешены из окон, и звуки барабанов, труб и флейт, раздававшиеся на улицах, производили ужасный, невыносимый шум.
Три господина в домино, в изысканно-нарядных и дорогих костюмах, пробирались по улицам, держась ближе к домам. Один из них был в черном шелковом плаще и остроконечной шляпе, украшенной дорогим черным пером; за ним следовали на небольшом расстоянии еще двое: один необыкновенно высокого роста и широкоплечий мужчина, в темно-красном шелковом плаще, а другой - в белом и с таким же черным пером на шляпе. Лица их были скрыты за маленькими черными масками, а шляпы надвинуты на лоб.
Тот, что был в черном домино, остановился под колоннами одного из домов, чтобы избежать волны нахлынувшей толпы, и стал поджидать двух своих провожатых.
- Мы должны стараться как можно скорее достигнуть дворцовой площади, там мы сможем переговорить о своем плане, - сказал незнакомец в черном домино приблизившимся двум другим, понизив голос. - Что с тобой, Олимпио, куда ты так пристально смотришь?
- Он смотрит на дворец лорда Кларендона, - ответил спутник в белом домино, - там какие-то донны садятся в экипаж.
- Клянусь загробной жизнью, та прелестная наяда, которая садится в карету, графиня Евгения, - проговорил великан в темно-красном домино. - Не сердись на меня, Клод, я должен, пользуясь в этом случае моим необыкновенно высоким ростом, полюбоваться ее маленькой ножкой, которую она ставит на ступеньку экипажа.
- Мне кажется, ты любуешься матерью вместо дочери, Олимпио, - ответил маркиз шутливым тоном.
- Мы должны туда обязательно отправиться, - вскричал красное домино, не замечая, что сзади них, за колоннами, появился монах.
- Так поспешим же, - предложил Клод де Монтолон, закутываясь в свой плащ и протискиваясь сквозь толпу.
- Пропусти меня вперед, Клод, я проложу вам дорогу, - прошептал Олимпио, и его могучая фигура гарантировала успех.
- Какой ты усердный, влюбленное красное домино. Твой плащ недаром такого цвета, - сказал, улыбаясь, маркиз, между тем как Филиппо заглянул шедшей возле прекрасной собирательнице винограда под маску, быстро познакомился с ней, воспользовавшись свободой карнавала.
Олимпио шел впереди, за ним следовал маркиз, и только Филиппо, занятый разговором с прелестной собирательницей винограда, совершенно забыл, что не должен был терять из виду своих друзей. Клод увидел, что через несколько секунд его уже будет разделять с Олимпио густая толпа народа, и успел только крикнуть увлекшемуся итальянцу:
- У образа Богоматери на дворцовой площади.
- Bonisimo, сеньорито, Bonisimo , - ответил тот, улыбаясь и продолжая путь с прелестной маской, которой нашептывал самые пламенные слова любви.
Черный монах шел по пятам за Филиппо и наблюдал за каждым его движением, но толпа, которой он не мог противостоять, все больше и больше отделяла его от преследуемого в белом домино и маленькой собирательницы винограда, которой, как видно, очень понравились слова ее спутника. Наконец, монах, казалось, совершенно отказался от преследования, зная, что ему не стоило обращать на себя внимание окружающих - благочестивые братья и сестры не пользовались особенным расположением в Мадриде.
Монах, потеряв Филиппо из виду, направился к находившейся неподалеку отсюда дворцовой площади, к которой уже со всех сторон приближались богатые экипажи, подвозя придворных гостей к порталу замка, в прекрасных залах которого должен был состояться блестящий маскарад.
Стройный, ловкий монах, пройдя другой, менее оживленной улицей, достиг наконец дворцовой площади и остановился в тени домов, чтобы посмотреть, у которой из двух каменных икон, находившихся на другой стороне площади, сойдутся преследуемые им друзья в домино для переговоров.
Вдруг он увидел, что двое из них уже ожидают третьего у широкой иконы, что была ближе к замку. Вокруг нее царил мрак. Ослепительный свет больших канделябров в портале замка не доходил до каменного образа, перед которым горела маленькая тусклая лампада.
- На этот раз вы идете на верную гибель, - прошептал крадущийся туда монах, - Жуане не наскучит преследовать вас! Да, она сегодня еще решительнее, и ненависть ее сильнее, чем прежде!
Вы должны все погибнуть, потому что вы друзья Филиппо, клянусь вам той святой иконой, перед которой вы стоите!
Тихо и осторожно пробиралась девушка, покинувшая родительский дом, исполненная жажды мести, поставившая перед собой цель преследовать своего соблазнителя, к тому месту, где стояли ее враги. Ненависть, так же, как и любовь, делает человека смелым и изобретательным. Точно так же, как Жуана умела прежде обманывать родителей, чтобы тайно видеться с Филиппо, она теперь весьма ловко и хитро научилась обманывать и подслушивать его. Она бесшумно достигла места, где стояли маркиз и Олимпио, они не заметили черного монаха, который ловко скользнул в тень разросшихся за образом кустов.
Но скоро Жуана убедилась, что со своего отдаленного места не слышит произносимых шепотом слов офицеров дона Карлоса, поэтому тихо прокралась к высоким, густым кустам, росшим позади образа Богоматери. Теперь она прислушалась, и улыбка удовольствия скользнула по ее бледному лицу.