После завтрака Макар засобирался на охоту, наказывал:
- Ты, Буранушко, будь дома. Вот сходи до ветру и сиди. Болен ты. Пока тебе в тайгу нельзя. А я пойду ловушки осмотрю. Лежать на печи мне не время. Колонков нынче прорва, лезут один за другим в капканы и ловушки. Жрут друг друга, чуть прозеваешь. Озолотится Хомин. Боюсь одного: не спортился бы мужик. Замечаю, другим становится. Но я зарок себе дал, что подниму на ноги Евтиха, за спасение подниму. Мне че? Кубышек мне не надо. Был бы сыт и одет. А вот будет ли он меня почитать? Еж-ли погибнет моя вера в добро - тяжко будет жить. Ну ин ладно, я побежал.
Макар шел по путику, сегодня он, как никогда, спешил. Хотелось пораньше вернуться домой, к новому другу. Вот и первая ловушка. На снегу пламенела рыжая шерсть колонка. Давок упал ему на шею, убил. Потянулся за беличьим мясом, тронул насторожку… Во второй ловушке был убит соболь. Соболь был несортовой, бусый, грязно-серый. Однако все же дороже колонка. Через пять ловушек, в которые никто не попал, был капкан. Макар еще шагов за двести услышал, как цвиркал и верещал колонок, который всадил в капкан лапку, рвался из капкана, но крепки его железные челюсти. Макар подошел к трофею, колонок начал бросаться на человека, пытался укусить его.
- Вот ить как, мелка тварюшка, а перед смертью и на медведя в бой пойдет. Так и люди: как ни силен царь-батюшка, а могут при случае и его пребольно укусить. Могут.
В седьмой ловушке собрат съел собрата, одна голова осталась. Дальше снова пошло хорошо. За день снял десять колонков и соболя. Попутно сбил с веток пять белок. Заспешил домой. Почти бегом подбежал к дому. Открыл дверь, пес радостно визгнул. Запросился на улицу. Макар вынес его на руках. Пес, тяжело наступая на три лапы, заковылял по снегу.
У Макара появилась страсть к рассуждениям, чего раньше за ним не водилось, даже когда жил среди людей. Зашли в избушку, пес занял место на нарах, а Макар на стуле.
Топилась печь, варился обед, а Макар говорил:
- Я вот что хочу сказать: в нашем деле главное дружба, так, чтобы один за всех, все за одного. В этом мастаки староверы. Народ дружный. Был я парнишкой, когда мы ушли из Сибири, в Забайкалье деревню сгоношили. Пришли к нам лет через двадцать мирские. Тогда я по скитам бросил ходить, семьей обзавелся. Вот они и начали теснить нас, свою церковь под нашим боком поставили. Мы собрались, церковь спалили, хохлам рыла нахлестали и ушли сюда. Ясно, это не совсем ладно, как я позже понял, но тогда мал и стар дрались. Хохлы вразнобой шли, хоть их и больше было, но мы дружно взялись и осилили. Вот и здесь в Ивайловке, будь мирские дружнее, можно было бы рай создать. Все скопом делать: дома строить скопом, рыбу ловить скопом, зверя бить вместе. Зажили бы куда с добром. Но рази такое будет! Разбогатеет человек, смотришь, нищему куска хлеба не подаст.
Пес, слушая Макара, постукивал хвостом по доскам, иногда позевывал. Начал привыкать к этому человеку.
- Конечно, так, как живут наши староверы, никому не зажить. Те хлеб сеют, но главный упор у них тайга. А уж охотники они все один другого лучше. Белку в глаз, утку из винтовок на лету хлещут. Потом они всегда первыми приходят на новые земли. Значит, и забирают лучшие куски. А ить на одни панты, ежли они первый сорт, можно прорву хлеба купить. Вот и считай, где выгодно, а где нет. Чужого в свой кут не пустят. Живут общинами. Не без того, что один чуть богаче, другой чуть беднее. Но таких бедняков, как Хомин, там нет. Чуть что - нужду отведут. Начал я им поперек говорить, трах - и выгнали, чтобы не разнес о них плохое, тайну схода не выболтал. А теперь им еще надо крепче держаться друг за друга. Народ прет сюда, на их землю зарится. А ить когда мы пришли, здесь было три чума гольдов, и боле ничего. Потом поперли разные люди, китайцы повалили. Сила даровая. Ею даже староверы не брезгуют. Ежли русский не хочет хлеб жать за полтину в день, то китаец за гривну жнет. Едят они дюже мало. А потом, что не так, дают тому ходе по шее - и пошел вон. Китайцы - работящий народ, но беднющий. Они мне по нраву, но вот хунхузов всех бы передушил.
При слове "хунхузы" Буран зарычал. Макар глянул на пса и даже подался назад.
- Неужели ты понимаешь, что я говорю? Вот дела. Ну тогда я о них расскажу. Пакостный это народ, однова даже на нашу деревню напали. Человек сорок навалило. Такую пальбу подняли, что небу жарко стало. Но другого дурни не поймут - наши мужики стрелки отменные, а они никчемные. Залегли мы за околицей и давай их ссаживать, как фазанов. Почти всех переколотили, а старшинку пленили. Потом башку топором отрубили. Теперь на русских не нападают, а своих больше колотят, фанзы рушат. Вот и под Какшаровкой прошлое лето много корневщиков перебили. Кто? До сих пор никто не знает. Одни говорят - русские, другие - хунхузы. Пес снова зарычал.
- Ну ладно, не будем больше о них говорить. Вижу, ты этого не любишь.
После обеда Макар снимал шкурки с колонков, сбивал мездру, чтобы пушнина пошла первым сортом. Макар снова начал рассказывать, но теперь уже о прошлом:
- Каждый человек в своем деле должен быть мастером. Раз я охотник, так уж должен знать все тайны охоты. Вот почему мне в ловушку прут колонки, а за горой такие же ловушки наставил хохол Злобин, но в его идут с опаской? А потому, что Злобин не знает таинств охотничьих. Я ить свои насторожки выварил в валерьяновом корне, капканы проварил в пихтовой хвое, да и ловушки делаю неприметными. А он, дурило, натесал светлых поленьев, зверь сразу видит, что тут что-то неладно. Я же навбивал колья без протески. Все под цвет тайги. Сверху бросил хвою, снегом припорошило, и не понять, то ли это человек делал, то ли это просто залом. Изюбры ходят стадами, а он добыть не может. А по мне, добыть изюбра раз плюнуть. Лишь бы ты его первым увидел, а не он тебя. И подходить к нему нужно походкой рыси, чтобы шаг свой даже сам не слышал. А Злобин ходит по тайге, будто медведь испуганный бежит.
Макар говорил и говорил, время шло быстро, работа спорилась. Освежевав колонка, он клал его на колено и начинал сбивать мездру.
- Кто отвадил тигра от Ивайловки? Не буду хвастать - я. Ить там тоже сейчас охотников прорва, но все они никудышные. Повадилась тигрица ходить в Ивайловку, что ни неделя, так нет коровы, овцы, собаки. А народ там и без того голь голью. Разве что Кузьмин да Кузнецов богатей. А остальные мелкота. Пришли ко мне. Так и так, Макар Сидорыч, помогай, тигр заел нас. А может, клопы, спрашиваю их, так вы чешитесь, не поддавайтесь тварям. Нет, говорят, тигр. Убей. А рази, говорю, у вас некому его убить? Пробовали, говорят, да чуть двоих не загрыз. Ну ладно, кажите следы.
Пошли мы по следам, а они свежие. Идем следом, обогнули сопку, вторую и через час снова вышли на след. Поняли, что мы следили тигрицу, а она нас. Тогда я и говорю Степану, что, мол, ты иди следом, повесь на рогульку мой пиджак, а я останусь сторожить. Пусть тигрица думает, что нас идет двое. Так и сделали. Степан ушел вперед, а я засел за кедром вывороченным. Жду. Долго ждал. Смотрю, идет зверь по нашему следу, как кошка, припадает к земле, фыркает, снег нюхает. Ближе, ближе. Взял я ее на мушку и ахнул между глаз. И пошла она колесом, сдохла. Потом нашли следы тигрят, годовики были, повязали их - как котят, сдали в город. Деньгой полные карманы набили. Вот так, Буранушко…
Макар обработал последнюю шкурку, дунул на свечу и лег спать. Утром собрал пушнину - было там за десяток первосортных соболей, до сотни колонков и целая кипа белок, - отнес все Хомину, тот собрался ехать в Спасск, чтобы продать Макарову добычу, Макар ему наказывал:
- Себе что хошь бери на вырученные деньги, ты им хозяин. Мне же купи мешок конфет, ящик патронов берданочных, белого сатина на белье и голубого на рубашки, яловые сапоги на лето, чтобы ноги не мочить, плисовые штаны. Все это будет стоит три десятки, остальное твое.
- На кой тебе конфет-то мешок?
- Для дела. Пришел я, к примеру, в деревню. Ко мне дети, я им - гостинец. Дядя Макар живет для них. Да смотри, по всей строгости выполни мой наказ. Понял ли?
- Понял. Выполню, - уныло уронил Евтих.
- Да за пушнину-то торгуйся, будто все сам словил, сам по тайге потел, а не кто-то. Валяй…
Хомин уехал. Через две недели вернулся. Пять коней тянули молотилку на широких санях и конный привод к молотилке, следом шли четыре коровы, десяток овец. Хомин возвращался сказочно богатым. У сельчан свело рты от зависти. Был в то время в деревне Макар, и даже он тихо ахнул. Евтих радостно обнял старика, расцеловал. Загремел густым басом:
- Живем, Макар Сидорыч! Ахнул я твою пушнину контрабандистам из Маньчжурии. Купил молотилку, скот, коней, семян. Живем! Молотилка даст мне преогромный барыш. Люди придут ко мне молотить. За обмолот - четверть. Хорошо!
Макар грустно улыбнулся, спросил:
- А мне купил, что я заказал?
- Ты уж прости, Макар, все вышло тютелька в тютельку. Копейки не осталось.
- Мог бы не покупать одну корову, а меня не забыть.
- Ну как же, все симменталки, разве упустишь, да и последние были, а народ рвет этих коров из рук.
- Ну пару бы овец не докупил.
- Больно уж хороши овцы-то.
- Не добрал бы коня, - уже в сердцах заговорил Макар.
- Жаль. Что ни конь, то паровоз. Ты уж прости, второй раз закуплю, что закажешь.
Макар молча повернулся и побрел на пасеку.
Хомин пришел к нему вечером. Шагнул в домик и тут же подался назад. На него в упор смотрел Хунхуз. Евтих узнал пса, попятился. Макар заметил оторопь Хомина, забеспокоился, спросил:
- Може, знаешь, кто его хозяин? - пытливо посмотрел в глаза Хомину.
- Дык ить это же… - заикаясь, заговорил Евтих, но тут же прикусил язык, прикинул в уме, что пес может сослужить хорошую службу Макару, а Макар ему. - Нет, обознался. Не знаю, кто хозяин собаки.
Сели, выпили медовухи, которую лучше Макара никто не умел заваривать. Тут и настой лечебных трав, тут и мед липовый.
- Ты прости меня, Макар, ей-бо, забыл я о тебе. Закрутился.
- Да ить я просил все выполнить в точности. Вот патронов берданочных осталось чутка, а как медведь навалится, чем буду отбиваться? Могу погибнуть от его лап.
- Я снова пойду в Спасск, видел я там Безродного, богатея из Божьего Поля, просил он меня еще раз сходить с ним в извоз. Спешит домой, набрал столько, что на сорока конях не перевезти. Вот я и схожу к нему, и тебе все закуплю. Ить мимо буду ехать. А коль есть еще шкурки, ты давай, там продам.
- Шкурки есть, но я их оставлю себе. Вдруг ты снова забудешь обо мне, сам схожу в город, - устало отвечал Макар. - Валяй, - махнул рукой и отвернулся.
Засосало у Евтиха под ложечкой, понял, что пересолил. Таежники - народ жесткий, раз обманул, второй раз не поверят. Вышел Евтих, пытался успокоить себя, что, мол, теперь он может и без Макара обойтись. Однако не хотелось терять такого помощника.
А Макар задумался, долго мял мякиш хлеба в пальцах, хмурил кустистые брови.
- Вот как, Буранушко, Хомин на глазах меняется, как змея другую шкуру надевает. А ить, бывало, готов был выполнить любой мой наказ, когда первый раз ездил, даже иголок купить не забывал.
Задумался и о другом: по глазам понял, что Евтих знает, чья собака. Забеспокоился. Сходил в Ивайловку, расспросил всех охотников, что, мол, не терялась ли у кого собака. Хозяина не нашлось. Затем сходил в деревню Каменку, хотя дал обет не ступать туда ногой, встретил Степана Бережнова и заговорил:
- Ты, Степан Михайлыч, не знаешь, не терял ли кто в тайге собаки? Приблудился ко мне пес, так, собачонка никудышная, плевая, но ить чья-то она есть, - хитрил Макар.
Знал он Степана, может тут же предъявить свои права на собаку, и вся деревня подтвердит, что была у Степана такая собака, не открестишься.
- Какая мастью? - хмуро бросил Степан.
- Черная, как дьявол черная, ни одного белого пятнышка. Смоль смолью.
- Нет, таких у нас не бывало. Никудышных не держим. А ты все такой же, не умеешь скрывать чужого. Жил бы по-таежному: нашел - молчи и потерял - молчи.
- Душа не приемлет.
- А остался ли бог-то в душе?
- Похоже, отвергла его душа.
- Уходи, анчихрист, глаза мои не могут на тебя глядеть.
- Ну ин пошел, прощевай. Значит, нет у вас такой собаки?
- Нет и не было. Дьявольскую масть не держим. Уходи, нечестивец!
Макар побывал и в дальних деревнях, у многих спрашивал, но никто не терял собаки. Успокоился старик.
2
Пришло в Ивайловку шумное и разухабистое рождество. Его справлял всяк по своим достаткам: кто пил брагу или медовуху, а кто и спиртом баловался. В лавке Кузнецова водился контрабандный спирт. Его приносили китайцы-спиртоносы. Купец продавал спирт только за пушнину, давал в долг тоже под пушнину. Один колонок - четверть спирта, потом в городе Кузнецов продавал колонка за десять четвертей. На то и торг. Не было бы выгоды, никто не торговал бы.
У лавки среди народа крутилась Кузиха. Еще больше осунулась, лицо почернело. Не терпелось ей бросить злое слово на Макара и Хомина, ославить их. Хомин ведь разбогател с дармовщины. Другое дело - Кузьмины. Кузя приехал сюда в числе первых. Захватил лучшие земли, покосы. Первое время были очень хорошие урожаи, по двести пудов зерна снимали с десятины. И пшеница тогда была в цене, продавал приезжим, с того Кузя и пошел в гору. Рубль к рублю - деньги. Потом поставил конный завод, разводил коней местной породы - помесь монгольских с сибирскими. Коней брали нарасхват. Стадо коров немецкой породы развел. Вроде человек по-честному зажил, а вот Хомин как из воды вынырнул. Из грязи в князи. Да и плети, что дал Кузихе Макар, нельзя было простить. Тараща глаза, Кузиха шипела:
- Мой Кузьма третьеводни ездил проверять сено да завернул к Макару, чтобы обогреться, а там такие страсти, что Кузьма чуть не умер от страха. Макар со своим псом ругался. Макар - слово, пес - два. Пес черный-пречерный, лежит на Макаровой кровати и ругается. Это не пес, а дьявол. Макар кричит дьяволу: "Рано ты приволокся по мою душу, черный дьявол, я еще не озолотил Хомина, еще не закупил его душу". - "Нет, - ответствует дьявол, - я от тебя больше не уйду, буду твоим душеприказчиком. Боюсь, как бы ты снова к богу не подался. Мы, - говорит, - столько зла понаделаем в деревнях, что все за ножи схватятся, перережут мужики глотки друг другу, все пойдут в ад".
- Хм, - усмехнулся пьяный мужик, - да пусть они придут за моей душой, я ее враз продам, только бы денег побольше дали.
- Нужен ты им, они ловят души тех, кто праведен. Хомин ить был тишайшим человеком, а сейчас не узнать. Никого и слушать не хочет.
- К вам в работники не идет, - хохотнули со стороны.
- Полноте, Кузиха, врать-то на человека, что он тебе сделал плохого. Всем помогает по силе. Вон Рокотовым дал денег на корову. Брагиным - на коня.
- Во-во, а отчего он не дал денег Славиным? - не унималась Кузиха.
- Этому пьянчуге-то? Да он их сразу пропьет.
- Потому и не дает, что Славин и без того попадет к дьяволу в ад, - торжествующе заявила злая баба. - Он сам говорил, что за ним уже стали черти гоняться…
- Ври, ври, кто тебя слушает.
- Пусть вру, но вы сами подумайте, почему его выгнали староверы из деревни? Потому что Макар колдун. Вот до рождества я гнала коров с проруби, а навстречу Макар, глянул раз, и сразу у трех коров пропало молоко. Две овцы в тот же день издохли. Отчего? Макар сглазил. Чернокнижник он, за бесовскую черную магию и выгнали его староверы. Они вражину за версту чуют. Да и сами знаете, мой Кузьма врать не будет. Другое скажите, кто больше Макара соболей аль колонков добыл? Кто? А никто! И тут не без дьявола…
Рассказ Кузихи скоро оброс невероятными подробностями, и уже говорили, что дьявол и Макар схватились врукопашную, что раз дьявол дунул на Макара и сделал его комаром, потом сжалился и комара превратил в Макара; кто-то видел на кладбище привидение в образе пса. И пошло, и закрутилось. Макар недоумевал: почему люди на него смотрят со страхом и опаской?..
Забеспокоилась и Анисья Хомина:
- Евтих, а Евтих, ты слышал, что говорят про Макара?
- Слышал. Враки все это. Видел я этого пса на привязи у одного человека. Удрал он с цепи и вот за двести верст появился у нас. А Макар от скуки рассказывает ему байки. Не верь, пусть молотят языком. Макар - наша телочка, которая доится золотым молоком. Потому цыц!
Поговорили, посудачили люди о Макаре и скоро забыли наговоры Кузихи. Макар был по-прежнему ко всем добр, кормил детей конфетами, давал деньги в долг.
Оставшиеся шкурки продал бродячим контрабандистам. Хомин обиделся, но молчал.
3
Кончался февраль. Были дни, когда с крыш падала звонкая капель, зависали сосульки с крыш. Но февраль в горах Сихотэ-Алиня и даже март часто бывает обманчивым. После оттепели такая может подняться буря, какая зимой редко случается. Завалит тайгу липкий снег, нависнет многопудовой тяжестью на деревьях, так что иные не выдерживают и ломаются, как спички. А березки гибкие, тонкие - склонят головы к земле, будто низкий поклон ей отдают, да так и не разогнутся больше.
Макар снял капканы, спустил ловушки. Хватит. У белки начался окот, линяли колонки, соболи. Зачем зря зверьков портить. Надо было заняться пасекой: рамок настрогать, сбить новые даданы для будущих роев, выстрогать из липовых дупел бочки-дуплянки, плотно, очень плотно подогнать днища. Мед такой, что в игольное ушко может вся бочка вытечь.
К ночи над сопками забродили темные тучи, повалил снег липкими хлопьями, до того густой, что в трех шагах человека не видно. А часа через два сорвалась буря, чертом налетела на маленький домик, тряхнула его в неистовой злобе, грохнула неприкрытой дверью в сенях. Макар не обратил на бурю внимания. Он накрылся с головой пуховым одеялом и знай себе спит под этот вой и рев. Не слышит, как кряхтят деревья, качается и стонет старый Сихотэ-Алинь.
В полночь заметался пес, чем-то обеспокоенный. Он уже поправился, пополнел, лапа зажила. Макар сбросил с головы одеяло, проворчал:
- Будя тебе, спи, не гоноши других.
А сам прислушался.
- Ить буря шурует ладно.
Пес метнулся к двери.
- Ну что там у тебя? Ну буря есть буря, пусть себе воет.
Буран поставил лапы на дверь, заскреб ими. Совал нос в щель двери, нюхал.
- Во ястри тя, кого-то, похоже, чуешь… - Макар сунул ноги в пимы, надел на белье куртку из изюбриной замши, сдернул с колышка бердану, подошел к двери, осторожно снял крючок. Пес тут же с лаем рванулся в снеговую кипень. Макар шагнул за ним и тоже окунулся в снег и ветер. Снег слепил глаза: ни зги. Где-то впереди лаял пес, рычал зверь. Макар сразу догадался, что к его омшанику пришел медведь, то ли из тех, кто рано проснулся, то ли шатун. Меду захотел сластена: Макар прикрыл глаза, пытаясь увидеть за снегом зверя. Глаза немного привыкли к белой мгле, и он увидел на земляной крыше омшаника силуэт медведя. Он сидел на хвосте и отбивался от собаки лапами. Сердито ухал, рычал.