Все с нетерпением ждали ответного сигнала на этот акт братства мореплавателей, на этот поистине благородный поступок в момент собственной гибели, но яхта продолжала идти своим путем, не обращая внимания на сигналы "Ральфа". На ее палубе не было заметно ни одного человека, и, когда корабли встретились, идя по противоположным направлениям, таинственная яхта показалась совершенно безлюдной. Между тем по всему было видно, что ее ведет опытная рука.
- Странно! - пробормотал Ингольф. - Хоть бы флагом отсалютовали в знак благодарности - и того нет… Но, думаю, яхта знает здешние места лучше нас, и предостережение наше было совершенно не нужно, однако все-таки не мешало бы отдать салют людям, которые, сами идя на смерть, пытаются спасти других…
На лице Надода изображалась самая низкая радость. Этот человек только и находил удовольствие в зле, и неудача Ингольфа обрадовала его настолько сильно, что он не мог этого скрыть даже в минуту приближения собственной гибели.
- Послушай, Надод, - обратился к нему капитан, которого всегда бесила эта вечная злоба товарища, - если ты не уймешься, я, честное слово, выброшу тебя за борт, хотя бы только для того, чтоб умирать не вместе с таким зверем.
- Я вовсе не зверь, - возразил Надод с отвратительной гримасой. - Звери - все человечество, которое я ненавижу, и меня всегда радует, когда люди обнаруживают неблагодарность или вообще делают какую-нибудь подлость.
Глава четвертая
Сигналы с яхты. - Смелая лодка. - Неожиданное спасение. - "Ура" в честь неизвестной яхты
Ингольф пожал плечами. Ему теперь было не до того, чтобы заводить спор о подобных вещах. "Ральф" чрезвычайно быстро примчался в глубину бухты, так как в этом месте течение было необыкновенно сильно. В следующие немногие секунды должна была решиться участь корабля. Что с ним будет? Налетит ли он на утесы или понесется дальше по течению, продолжая вращаться в гибельной воронке? В первом случае развязка наступила бы через две минуты, во втором - корабль достиг бы оси водоворота, лишь описав с ним вместе пять или шесть концентрических кругов с постепенно уменьшающимся диаметром.
Несмотря на уверенность, выказанную Ингольфом, матросы чувствовали, что к ним возвращается прежний страх. Взоры всех были устремлены на полукруг черных блестящих скал, окружавших внутреннюю сторону бухты. К этим скалам стрелой несся "Ральф". Волны ревели, ударяя о берег, со стороны крутых скалистых стен доносился глухой гул, производимый подводными безднами и отражаемый гранитными массами, возвышавшимися над водой.
Вот бриг уже не более чем в двадцати метрах от скал. Сейчас он ударится… Сердца у всех так и стучат. Один Ингольф спокоен. Скрестив на груди руки, он гордо стоит на мостике и улыбается равнодушной улыбкой. Вдруг на палубе грянуло оглушительное "ура": повинуясь течению, корабль делает крутой полуоборот на расстоянии не более одного метра от скал и несется теперь вдоль дугообразного берега, по-прежнему увлекаемый водоворотом, с которым, к сожалению, не может сладить. До поры до времени, во всяком случае, опасность миновала, а сердце человека так устроено, что даже Ингольф почувствовал в себе возрождение некоторой надежды. Но все это было лишь беглым проблеском в кромешной тьме: возвратившись назад, "Ральф" снова пронесся точно так же, как несся прежде, лишь отступив на несколько метров от прежнего пути. Роковой исход не был тайной ни для кого. Большинство матросов провели на море не один десяток лет и были слишком опытны для того, чтобы не понимать смысла этого кругового плавания.
Приближаясь во второй раз к Розольфскому мысу, капитан пиратов увидал яхту, с необыкновенной смелостью лавировавшую почти у самого края рифов, которые лишь одни защищали ее от губительного влияния мальстрема.
- Они с ума сошли, - сказал Ингольф Надоду, - должно быть, им хочется разделить нашу участь.
Не успел он договорить, как кораблик повернулся бортом и, распустив все паруса, вошел в маленькую естественную гавань, совершенно закрытую от ветра. Благодаря узкому входу в нее, вода здесь была спокойна, как в озере.
Ингольф навёл на яхту подзорную трубу.
Несмотря на дальность расстояния, с "Ральфа" можно было видеть, как человек двадцать хлопотливо бегали по ее палубе.
- Они вынули из трюма и развернули во всю палубу огромную рыболовную сеть, - сообщил об увиденном своему помощнику, который подошел к нему и тоже стоял на мостике.
- Верно, - отозвался Альтенс, в свою очередь поглядывая в подзорную трубу.
- Выбрали же они время для подобной забавы!.. Разумеется, это для них забава, если судить по роскоши и изяществу их кораблика.
- С той стороны мыса море спокойно. Через два часа там смело можно ловить рыбу.
- А может быть, им просто хочется полюбоваться на нашу гибель, - заметил неисправимый Надод.
Между тем матросы яхты, причалившей к берегу, стали спускать с корабля на сушу огромную веревочную сеть. Действиями матросов распоряжались два молодых человека в морской офицерской форме, стоявших на корме.
Вдруг, к удивлению Ингольфа и всего экипажа "Ральфа", флаг на яхте опустился и поднялся три раза, что на языке морских сигналов означает: смотрите и следите за тем, что мы будем вам сообщать.
Это явно относилось к погибающему кораблю. Прошло еще несколько минут - и на гроте яхты ярко запестрели флаги всевозможных цветов. Ингольф во все усиливавшимся в нем душевным волнением перевел вслух этот сигнал:
- Ободритесь! Мы идем к вам на помощь. Прицепитесь к большому бую из досок и весел, поставьте паруса против течения!
По мере того как капитан переводил, весь экипаж "Ральфа" преображался; когда же он кончил, то последовал взрыв такого восторга, что вся суровая дисциплина была позабыта. Матросы принялись плясать и петь, обнимали друг друга, не помня себя от радости. Ингольф не мешал этому взрыву общего чувства. Он понимал, что люди скорее согласятся сто раз пойти с одним кораблем на целую эскадру, чем хотя бы еще один час быть в виду близкой гибели, от которой нельзя избавиться ни мужеством, ни решимостью.
Но вот раздался свисток - и команда "Ральфа" встала по местам. В одну секунду все лодочки, весла и все, какие нашлись, доски были связаны крест-накрест и скреплены между собой, а затем все это вместе спустили в воду на крепком канате, который привязали к бушприту. Это курьезное сооружение обладает свойством ослаблять силу волн и замедлять быстроту течения. Корабли очень часто пользуются им. Ингольфу оно было тоже известно, но применять его в данную минуту он считал лишним, так как ниоткуда не ожидал помощи. Паруса тоже поставили на "Ральфе", как это было рекомендовано сигналом с яхты, и быстрота, с которой несся по течению бриг, заметно уменьшилась, хотя само течение ничуть не переменилось. Но все это еще нисколько не объясняло, каким способом неизвестные мореплаватели надеялись спасти бриг.
Тогда произошло нечто до такой степени смелое, что очевидцы никогда с тех пор не могли забыть того, что совершилось на их глазах.
От яхты отчалила легкая лодка, в которой сидели только два человека, и направилась с рейда прямо в открытое море. Миновав Розольфский мыс, она достигла края рифов и остановилась. Неужели она намеревалась обогнуть их и кинуться в самую пасть мальстрема? На "Ральфе" никто не допускал и мысли о таком безрассудстве.
А между тем, постояв немного, лодочка устремилась дальше вперед, обогнула рифы и при общем волнении храбро направилась к самому водовороту.
На борту "Ральфа" еще никто ничего не понимал, а Надод с усмешкой бросил: уж не собралась ли лодочка взять бриг на буксир?
Никто не поддержал эту нелепую шутку в отношении людей, которые в эту минуту рисковали жизнью для спасения "Ральфа", сами еще не зная, окажется ли им по силам такая трудная задача.
Мистер Олдхэм, как раз в это время вышедший на палубу подышать свежим воздухом, услыхав замечание Надода, глубокомысленно отозвался на него, что, по его мнению, "со стороны лодки подобная претензия не имела бы смысла, хотя в басне и рассказывается о лягушке, пытавшейся сравниться с волом".
Почтенный клерк не подозревал, какой опасности подвергается корабль. Не имея ни малейшего понятия о мореплавании, будучи, кроме того, крайне близорук, он не сознавал происходящего вокруг него и был вполне убежден, что все будет как нельзя более благополучно. Вдобавок еще, основываясь на словах Эриксона и Билла, вечно над ним подшучивавших, он был убежден, что "Ральф" находится в водах Океании и что лодка, выплывшая в море, - не что иное, как пирога с туземцами, везущими на корабль свежие припасы и фрукты.
- Наконец-то мы отведаем этих знаменитых фруктов! - говорил он, потирая руки.
Он подошел к борту, облокотился вместе с другими и стал следить за движениями "пироги".
Лодка сначала прошла мимо рифов, причем оба сидевшие в ней моряка храбро боролись с огромными волнами, замедлявшими ее ход. Третий матрос с яхты тем временем шел по берегу к рифам, пытаясь сблизиться с ней. На бриге всех била нервная дрожь… Чем-то все это кончится?
Дальше лодка не могла идти, иначе она угодила бы прямо в водоворот. Для того чтобы третий матрос мог догнать ее, он должен был проделать на рифах какое-нибудь чудо эквилибристики… Это ему, однако, удалось: он лег на живот, до половины свесившись над волнами, и бросил в лодку довольно объемную связку чего-то. Вслед за тем моряки в ней налегли на весла и понеслись прямо к мальстрему, в котором лодка их и исчезла, точно соломинка, брошенная в водопад.
На "Ральфе" раздался единодушный крик ужаса:
- Они погибли! Они погибли!
Но в ответ на этот отчаянный крик с яхты грянуло торжествующее "ура": лодка показалась вновь позади первой волны и неслась с быстротой молнии. Менее чем в десять минут она сделала тот первый круг, который был уже пройден "Ральфом", и все матросы брига бросились на корму, чтобы поближе взглянуть на нее, когда она мчалась к пиратскому кораблю. Но в это время на яхте выстрелили из пушки, чтобы снова обратить внимание погибающих на поданный сигнал. Увидав на яхте два флага, Ингольф перевел матросам:
- Готовьте швартовы!
В одну минуту десятки рук спустили в море все свободные канаты - и как раз в самую пору: лодка приближалась с головокружительной быстротой. В ней сидели два моряка, подобных каким вряд ли можно было найти во всей Скандинавии, этой родине смелых мореходов. Подлетев к бригу, они схватили спущенные веревки, привязали их к лодке и крикнули:
- Тащи!
Голоса их были так спокойны, как если бы все это происходило в безопаснейшей бухте.
Блоки заскрипели, и лодка, поднятая восемью сильными матросами, разом была втянута на корабль.
Ингольф ожидал увидеть двух грубых моряков, привыкших ко всяким бурям, и велико же было его удивление, когда на палубу проворно взбежали два молодых человека лет по двадцати пяти. Оба были высоки, стройны, с изящными манерами… Прежде чем он успел опомниться, молодые люди окинули глазами весь экипаж и узнали капитана по шведскому мундиру, с которым Ингольф никогда не расставался.
- Надо спешить, капитан, - сказал один из них, - ведь дорога каждая минута. Велите тянуть за эти веревки, они притащат на ваш бриг канат, крепко привязанный к рифам и могущий устоять против всей силы мальстрема.
Они говорили про тот самый канат, который Ингольф принял за рыболовную сеть.
Эти слова разом объяснили Ингольфу всю суть. Обогнув Розольфский мыс, молодые люди нарочно проехали мимо рифов, чтобы принять с яхты связку веревок, и пустились в водоворот, чтобы передать бригу этот якорь спасения.
Рискованная операция удалась лишь благодаря необыкновенному мужеству и самоотверженности молодых моряков, но теперь было не до взаимных любезностей - нужно скорее докончить дело, так как "Ральф" далеко еще не вне опасности.
Ингольф от всего сердца пожал руки своим спасителям и принялся выполнять посоветованный ими маневр.
Шестьдесят матросов "Ральфа" легко притянули на борт канат, укрепленный на Розольфском мысе, и привязали его к шпилю (лебедке с барабаном). Двадцать человек принялись вертеть шпиль, а все со страхом ожидали, окажется ли канат достаточно крепок, чтобы бороться с течением…
Победа! Канат выдержал!.. "Ральф" спасся!..
Бриг постепенно вышел из водоворота. Встав под ветер, он благополучно обогнул рифы и бросил якорь по другую сторону мыса в той небольшой гавани, куда еще прежде того пришла неизвестная яхта.
Весь экипаж брига выстроился на палубе и прокричал по команде троекратное "ура" в честь своих спасителей.
Глава пятая
Друг Фриц. - Его проделки. - Пункт помешательства мистера Олдхэма. - Сыновья герцога Норландского. - Припадок ярости
Только один человек из всего экипажа не догадывался об опасности, которой подвергался "Ральф". Человек этот был мистер Олдхэм, который, выспавшись сном праведника на своей висячей койке, лишь на короткое время приходил на палубу полюбоваться на пальмовые рощи, будто бы росшие тут на гранитных утесах. Так, по крайней мере, уверил Олдхэма его приятель Эриксон.
- Господа, - сказал Ингольф двум морякам, когда восторг на "Ральфе" несколько поутих, - мы вам обязаны жизнью; знайте же, что восемьдесят храбрых моряков навсегда сохранят об этом воспоминание и с радостью отдадут за вас жизнь, если представится к тому случай.
- Наш подвиг вовсе уж не так велик, капитан, как это покажется с первого взгляда, - отвечал один из незнакомцев. - Мы с братом выросли на здешних берегах и очень часто из любви к искусству вступали в борьбу с мальстремом. Способ, который мы употребили для спасения вашего корабля, удавался нам и раньше, когда мы спасали другие корабли; после этого могли ли мы упустить случай сохранить для нашей родины такое прекрасное военное судно?
Эти слова были для всего экипажа ушатом холодной воды. Даже Ингольф покраснел, несмотря на все свое самообладание, но, впрочем, скоро оправился и, понимая необходимость доиграть до конца навязанную ему собеседником роль, кинул быстрый предостерегающий взгляд на своих матросов, как бы говоря им: "Смотрите у меня, держитесь, как положено!" Затем он смело заявил:
- Будьте уверены, господа, что король узнает о той великой отваге, которую вы проявили.
Едва он произнес эти слова, как оба молодых человека быстро подняли головы, и в их глазах сверкнула молния ненависти.
- Это совершенно лишнее, милостивый государь, - гордо возразил тот моряк, который до этого молчал, - и мы вам будем очень благодарны, если вы ничего подобного не сделаете.
Ингольфа заинтересовала причина подобного нежелания, и, кроме того, какое-то смутное предчувствие зародилось у него в душе.
- Но ведь обязан же я донести по начальству, - заметил было он, - и тогда…
- Вы сейчас сказали, что очень благодарны нам, - быстро перебил его моряк, - в таком случае исполните нашу просьбу, не говорите никому об оказанной вам услуге - и мы будем квиты.
Ингольфу очень хотелось продлить пререкание, но он сдержал себя и с поклоном ответил:
- Хорошо, господа. Вы так много для меня сделали, что я не в силах противиться вашему желанию: оно для меня закон… Тем более что у вас, конечно, есть свои причины… Хотя и непонятные для меня…
Пират ступил на скользкую почву. Молодые люди нахмурились. Ингольф вовремя спохватился и ловко закончил фразу, которая едва не приняла для его спасителей оскорбительный оборот.
- Да, - с особенной силой произнес он, - я совершенно не понимаю, почему вы не хотите доставить мне удовольствие огласить ваш выдающийся подвиг, за который вам, конечно, дали бы большую награду.
- Все наше честолюбие состоит в том, чтобы время от времени оказывать услуги своим ближним, и больше нам никакой награды не нужно… Оставим этот разговор, капитан… Цель наша достигнута - и прекрасно, и не о чем больше толковать… Кстати, позвольте вам задать один вопрос: военные корабли сюда почти никогда не заходят, поэтому у вас, вероятно, какое-нибудь особое поручение? Уж не ищете ли вы дерзкого капитана Вельзевула? Ходит слух, что его недавно видели близ Эльсинора, и очень может быть, что, скрываясь от преследования, он направился… Капитан, что с вами такое? Вы ужасно побледнели…
Ингольф едва не лишился чувств, услыхав этот вопрос, но быстро пересилил себя и, насколько мог твердо, проговорил:
- Нет, это так… ничего… пройдет. У меня всегда после сильного волнения начинается сердцебиение… это уже давно… Вы видите - мне уже лучше.
К счастью, офицеры и матросы брига были в это время все на своих местах, так что последнюю часть разговора слышал один только Надод. Красноглазый издали наблюдал за молодыми людьми, наблюдал внимательно, как хищный зверь, подстерегающий добычу. Можно было подумать, что их лица казались ему чем-то знакомыми, и он старался теперь припомнить, чем именно… Услышав их вопрос, так поразивший Ингольфа, Надод тоже сделал жест изумления, но этот жест не был замечен молодыми людьми, так как Красноглазый стоял от них далеко, возле самого борта.
Впрочем, капитан не дал им времени на размышление и пояснил, что у него простое гидрографическое поручение, не имеющее ничего общего с погоней за знаменитым корсаром…
- Знаменитый корсар! Вы оказываете этому гнусному разбойнику слишком много чести, капитан, называя его корсаром… Мне очень жаль, что вам не поручено померяться с ним силами, потому что, имея такой прекрасный корабль и такой опытный экипаж, вы без труда избавили бы нас от этого бандита.
Эти слова пребольно укололи Ингольфа. Рыцарь в душе, хотя и упавший очень низко по стечению неблагоприятных обстоятельств, он всегда страшно страдал при мысли о том, как все честные люди должны его презирать. Каково же было ему теперь молча выслушать эпитет гнусного разбойника - и от кого же? От человека, спасшего ему жизнь!
- Милостивый государь, - произнес он с неуместным, быть может, волнением в голосе, - вы забываете, как он отличился в войне с Россией и как "отблагодарили" его за это в Швеции. Как знать, быть может, обстоятельства против воли толкнули его на этот путь… Многие флотские офицеры и сейчас жалеют, что ему не дали чина, вполне им заслуженного во многих кровавых боях… Всему виной - зависть начальства и слабодушие короля… После войны его выбросили вон, как ненужную вещь, а когда он заявил протест, объявили его вне закона. Он вынужден был защищаться… Вот почему, господа, я и назвал его корсаром.
- Безумец! Он выдает себя с головой! - в ужасе бормотал Надод, слушая товарища.
Действительно, Ингольф к концу этой оправдательной речи сильно разгорячился. Голос его дрожал, в нем слышались ноты негодования. Очевидно, он и сам спохватился, что поступает неосторожно, потому что вдруг оборвал свою речь и прибавил в виде пояснения и поправки:
- Разумеется, я его не оправдываю, я только доискиваюсь смягчающих обстоятельств, что, впрочем, нисколько не помешает мне сразиться с ним при первой же встрече.
К удивлению Надода, речь капитана произвела на незнакомцев совсем не такое впечатление, какого ожидал и опасался Красноглазый. Молодые люди со свойственным их возрасту великодушием были сильно взволнованы речью капитана, которую приписывали лишь чувству справедливости, в нем заговорившему, и один из них сказал: